Уверенно войдя в транс, он направил свои мысли к подсознательной сфере Леонтьева – и очутился в роскошном дворце, посреди просторного зала.
Вокруг зеркала, хрусталь, позолота. На стенах большие портреты каких-то людей в самых разнообразных одеяниях: рядом со старцем в парадном мундире времен Людовика XIV соседствовало изображение молодого человека в футболке с надписью «Viva Cuba!»
Гордеев начал обход, неслышно скользя по мраморному полу, между колоннами и тихо журчащими фонтанчиками, мимо комодов и каминов с канделябрами, рассматривая изящные статуи и большущие напольные вазы. В глаза била барская роскошь и великолепие, во всем чувствовался достаток и требовательный вкус эстетствующего богача.
Протяженные галереи сменялись обширными залами, а те, в свою очередь, длинными полутемными коридорами, стены которых были завешаны узорчатыми персидскими коврами и бархатными драпировками. Повсюду горящие свечи – множество разноцветных свечей. В одной из комнат несколько нелепо смотрелся огромный суперплоский экран с приставкой DVD под ним, соседствующий со статуей рыцаря в проржавелых доспехах и сложенным из грубых камней очагом – здесь-то зачем, ведь не кухня же?
Николай усмехнулся: аристократ, блин! Он бы еще рыцарю в железную перчатку мобильник вложил – для полноты картины!.. Впрочем, хоть не ретроград – похвально.
Пройдя в следующее помещение, Гордеев застыл на пороге в изумлении.
В центре зала с высоким сводчатым потолком возвышалось внушительное изваяние, с реалистической точностью изображавшее устремленный ввысь фаллос с двумя валунами мошонки у основания. Такое ощущение… Николай стремительно приблизился, потрогал – ну да, из высококачественной резины изготовили, чертяки! Но каков гусь – этот Леонтьев-Филимонов!..
Так он всё блуждал и блуждал по многочисленным комнатам-переходам этого великолепного замка, и вскоре ему это наскучило.
Где же владелец? Он ведь должен, просто ОБЯЗАН быть где-то здесь…
И словно откликнувшись на его призыв, слуха Гордеева достигли звуки сбивчивой человеческой речи. Слов было не разобрать, да и не важен их смысл, главное – гость, кажется, обнаружил хозяина. Устремился в ту сторону, откуда доносился голос. Так и есть, интонации Леонтьева – по мере приближения Николай все яснее различал речь говорившего, или точнее бубнившего. Наконец-то!
Он достиг покоев, заглянул в приоткрытую дверь – ну вот, приехали.
Теперь уж изумления не было. Николай едва не прыснул со смеху.
Голый, потный, тучный Леонтьев, пыхтя и бормоча себе под нос разные скабрезности, содомствовал с прекрасным юношей. Прилип к его заду словно краб и знай себе, энергично работает тазом. В такт движениям и произносит свой монолог, словно молитву – прости, Господи! – творит. А может, колдовские заклинания?..
Посмотрел Николай, посмотрел, покривился, да и ушел. Что тут скажешь? И так все ясно.
Покинул красивый дворец тайного извращенца, и тут одна интересная мысль пронзила его: зачем возвращаться в Срединный мир, в земную реальность, когда можно попытаться прямо отсюда, из виртуального пространства леонтьевской психосферы скакнуть прямиком в подсознание Глухаревского!
Только подумал, тут как тут перед ним лесенка – только сброшена она была не с воздушного шара, а с внушительной туши дирижабля. Это что-то новое…
Не утруждая себя рассуждениями, Николай полез наверх, забрался в нутро гондолы и опустился в кресло. Поехали, что ли, то бишь полетели? И они действительно полетели.
Коля прикрыл глаза и не заметил, как уснул под мерный рокот пропеллеров. Пробудился мгновенно от ощущения какой-то перемены. Понял, что судно уже не плывет по небу, а зависло над одним местом – вероятно, достигло цели?
Гордеев выглянул в проем люка. Лестница покачивалась над мелким песочком пляжа. Вот так сюрприз – он на побережье морском, что ли? Пассажир, извольте сойти и проследовать к пункту назначения!..
Только хотел выйти – как голова закружилась, и он потерял сознание.
Когда Николай пришел в чувство, дирижабль исчез, а он увидел себя на берегу океана.
Отчего возникло в Гордееве это понятие – «океан», он не смог бы сказать, хоть убей. Но он совершенно точно знал, что это не большое озеро типа Байкала, не море даже, а именно океан, не больше и не меньше.
Какой?.. Вот уж Бог ведает. Точно, что не Северный Ледовитый.
Этот мир – необъятная ярко-синяя высь небес, безбрежная лазурь спокойных вод, ласковый прибой у бело-песчаного берега – был мир никогда не виданных Николаем южных широт. И одинокая пальма слева, плотные лентовидные листья которой слегка покачивались от неуловимого ветерка, служила явным тому подтверждением.
Гордеев зачем-то направился к пальме. Хотя нетрудно понять, зачем – во всем окоеме это был единственный предмет, отличный от пространства неба, океана и песка. Песок, кстати, был удивительно мелкий и мягкий – как мука, он и цветом-то почти белый, едва-едва в желтизну… Николай шел, чувствуя, как берег плавно пружинит под ногами, всё равно что плотный резиновый ковер.
Пальма казалась вроде бы недалекой, но Гордеев шагал, шагал, а она будто и не приближалась. Однако нечто изменилось. Что именно?.. А вот что: теперь ясно было видно, что от пальмы тянется веревка.
Николай побежал. Это оказалось потруднее, чем шагать. Ноги вязли в песке, заплетались. Но он добежал таки. И увидел, что длиннющей веревкой к пальме привязана лодка.
Он догадался: отвязал веревку (скорее трос, в палец толщиной) и, не выпуская ее из рук, припустил к лодке. Страховка оказалась по делу: лодка болталась на мелководье, и отпусти трос – унесло бы запросто.
Это была килевая двухвесельная шлюпка. Николай долго не думал, кинул смотанный трос на дно шлюпки, вскочил в нее и сильным движением весел оттолкнулся от берега.
Последний раз он греб больше десяти лет тому назад, на озере в городском парке. Но сейчас он так лихо заработал веслами, как будто только этим и занимался всю жизнь. И шлюпка скользила по воде необычайно легко – один гребок, и она пролетала сразу метров сто. Николай вскинул голову: ага, берега уже не видно.
Тогда он обернулся. И увидел, что невдалеке, в полупогруженном состоянии, покоится на воде огромная черная субмарина.
Язык не повернулся бы назвать это чудище «подводной лодкой». Оно над водой-то возвышалось чуть ли не на два человеческих роста, а что было сокрыто в глубине, можно лишь догадываться.
От здоровенной рубки к поверхности воды вел стальной трап, к нему и пришвартовался Гордеев. Быстро взбежал вверх. Тяжелая бронированная дверь рубки была приоткрыта, словно дожидалась его. Николай с усилием оттянул ее и шагнул вглубь.
Шут знает, каким количеством техники был напихан этот подводный линкор, ибо колоссальный снаружи, он оказался чрезвычайно тесен внутри. Николай попал в длиннющий коридор, вдоль стен которого тянулись многочисленные провода, трубы и шланги, посверкивали разноцветные огоньки каких-то приборов. И стоял здесь несильный, ровный гул – вентиляция, наверное.
Николай быстро зашагал в нос судна. Разумеется, относительно быстро: потолок был совсем низкий, приходилось перешагивать через комингсы водонепроницаемых переборок, и Николай пригибался, спотыкался, хватался руками за что-то. Коридор, зараза, казался бесконечным: отсеки, отсеки и снова отсеки, машинный гул… Это не то, чтобы раздражало, но как-то подстегивало, нетерпение разгоралось в Гордееве, хотелось поскорей добраться до конца, до сути – а суть должна быть, это Николай уже знал.
И вдруг коридор кончился.
Николай понял это враз, когда перед ним возникла дверь пошире, чем те, что попадались до сих пор. На ней был штурвал, с помощью которого она задраивалась наглухо, но стоило лишь протянуть за него, как дверь легко отворилась, хотя Гордеев и успел почувствовать, какая она массивная… Сердце забилось сильней. Он перешагнул через комингс.
Его совсем не удивило то, что он попал в огромный и роскошный салон; парадоксы пространства-времени здесь были шуточками обычными. Он испытал только любопытство – с интересом огляделся по сторонам.
Помещение было все обтянуто искрящимся темно-вишневым бархатом. Искрился он от мягкого полусвета, исходившего неведомо откуда, ибо явных источников освещения не наблюдалось.
«Еще один эстет», – подумалось ему.
Вишневый пол, вишневый свод – здесь не было границы стен и потолка. И купол этот чудился высоким: Николай зачем-то вытянул руку вверх и, конечно же, не достал.
Он осторожно двинулся вперед. Бархат поглощал звук шагов. Стояла непроницаемая тишина.
Салон действительно производил впечатление шикарного, за счет бархата и таинственного света, хотя, собственно, он был почти пуст; лишь два предмета мебели имелись в нем: кресло и кровать.
Правда и они удивляли богатством отделки. Слово «кровать», в общем-то, трудновато связать с тем пышным сооружением, что предстало взору Гордеева; возможно, правильнее было бы сказать – «альков»… Мельком подумалось, что раньше в его лексиконе и термина-то такого не было.
Итак, кровать. Широкая, двуспальная, застланная также бархатным покрывалом, но не вишневым, а ярко-алым, почти цвета крови, чуть светлее. Кресло же, наоборот, потемнее, с коричневым отливом, но тоже великолепное, этакий царский трон в стиле двадцать первого века – новый ампир.
И этого слова прежде Николай не ведал, а вот теперь оно сказалось само собой, и он этого даже не заметил.
Как-то сразу Николай угадал, что кресло для него, для зрителя. И настороженность его прошла, он свободно подошел к «трону», уселся, закинул нога на ногу, поерзал, устраиваясь поудобнее. Предвкушение острого зрелища щекотало нервы.
И представление не замедлило явиться.
В бархатной стене бесшумно открылась дверь.
Она откинулась вовне салона, и Николай успел заметить, что в образовавшемся проеме – тьма. Из нее (из тьмы египетской – подумалось гостю) вышагнул Владислав Глухаревский.
Он был в голубой джинсовой рубахе и еще более светлых, почти белых джинсах. На ногах – легкие кожаные мокасины.