Кубрик на всех был один и не велик, спали в нем только, когда шел дождь или было очень холодно. К тому же в кубрике было полно клопов, тараканов и прочей нечисти, а уж крысы так и сновали.
Тьфу, помойка какая-то. Грязных судов я не видел, европейцы, мать иху.
Дня два болтались в Северном море, потом капитану взбрело в голову податься поближе к Шотландским островам, где пролегали морские торговые пути. Правда, и шансов нарваться на неприятности тоже было больше – в виде кораблей охраны.
По вечерам, лежа на палубе, я слушал байки матросов об удачливости и храбрости их капитана. Верилось мне в это слабо. На четвертый день плавания, у острова Фэр-Айл, мы заметили на горизонте паруса. «Приготовиться!» – зарычал капитан. По палубе засновали пираты, позванивало оружие. Пушкари оружия не имели; мы расчехлили орудия, подсыпали свежего пороха к запальным трубкам. Паруса быстро приближались; чтобы не спугнуть вероятную добычу, капитан отвел судно за остров и там выжидал. Как только чужое судно показалось из-за острова, мы подняли все паруса и ринулись на добычу. Нас сразу заметили, но уйти уже не могли. Это было большое трехмачтовое судно под португальским флагом. Невооруженным взглядом видно, как там готовились к отражению атаки – на головах блестели шлемы, матросы размахивали саблями, вот откидных орудийных портов видно не было. На верхней палубе были видны лишь несколько маломощных пушечек. Мы сближались, вот кабельтов, дружно грянули пушечки португальца. Их маленькие ядра не причинили каперам никакого вреда. В ответ, по команде капитана, мы выстрелили картечью. С палубы португальца послышались крики боли, народа поубавилось. Корабли сблизились, и пираты стали забрасывать кошки; удар бортами – и пираты посыпались на палубу португальца.
Звон сабель, крики ярости и боли, ругань, пистолетная и мушкетная пальба. Канониры похватали лежавшие у мачты абордажные сабли и кинулись помогать товарищам.
– Давай за нами, а то ничего не достанется.
Я схватил саблю, потоптался и повернул назад. Открыв люк в трюм, я спустился на пару ступенек трапа и, выбрав укромное место, воткнул саблю в балку шпангоута. Заметить ее сразу нельзя было, но я запомнил место. Зачем я это сделал, сразу и не скажу, но мне подумалось, что надо иметь оружие под рукой. Выбравшись, я подобрал из кучи еще одну саблю и кинулся на палубу португальца. Совсем не участвовать в бою было нельзя, могут и поплавать пустить с ядром на шее. Когда я перепрыгивал, поцарапал щеку и слегка вымазался кровью. К моменту, когда я уже стоял на палубе португальца, все было почти кончено. Лишь в двух местах – на корме и около трюма было горстка сопротивляющихся. Я присоединился и, яростно крича, стал размахивать саблей, но португальцев прикончили и без меня. Все, бой закончен. Я слонялся по палубе, когда пираты начали потрошить карманы убитых, стаскивали с пальцев перстни, снимая или срывая золотые цепочки. Боцман с несколькими матросами спустился в трюм, откуда вскорости вылез довольный: медь, мануфактура – знатная добыча. Посовещавшись, пираты решили не перегружать груз, просто сняли португальский флаг, убитых побросали в море. Часть команды осталась на бывшем португальце, часть вернулась на каперское судно. Оба корабля пошли на восток, следуя в кильватере, недалеко друг от друга. Капитан подозвал боцмана и о чем-то с ним разговаривал, поглядывая в мою сторону. Боцман махнул мне рукой, подзывая.
– Вот, господин капитан, я сам видел его в бою, даже рану на щеке успел получить, так что кровью уже повязан.
– Так-то оно так, но все же лучше, как в порт придем, пусть в трюме посидит.
На следующий день мы пришли в маленький порт и городишко Харлинген. Меня заперли в трюме, выводя ночью оправиться, воду и еду давали днем через люк.
Простояли два дня; вероятно, капитан за это время успел продать трофей вместе с грузом. Ночью вышли в море, отошли недалеко от берега и бросили якорь. Команда выкатила из трюма бочки с ромом и вином и всю ночь беспробудно пила. Меня выпустили из трюма, и я присоединился к пирующим. Хоть наелся вволю и выпил пару кружек вина.
Под утро матросы захмелели и попадали, кто где стоял. Палуба была усыпана спящими, бодрствовала лишь вахта. Я начал озираться, раздумывая, а не отвязать ли мне лодку, что болталась за кормой? Берег был виден, ходу на веслах – часа два. Сзади, в поясницу, уткнулось что-то острое. Я повернул голову.
– И не думай, я за тобой наблюдаю, – рядом со мной стоял боцман. Вроде и пил он со всеми наравне, а вот стоит рядом и не качается, голос трезвый.
Ладно, сорвалось сейчас – получится потом, все равно подвернется удобный случай, я в это верю.
Прошло дней десять, за это время мы еще взяли на абордаж пару небольших судов и под конец еле удрали от испанского галеона. В бою против него нас бы ничего не спасло, только с одного борта я насчитал шестьдесят четыре пушечных порта. Нас выручила скорость. Галеон был здоров, тяжел, и ход его был меньше нашего легкого брига. После удачного бегства наш каперский корабль пару дней отстаивался в небольшом порту, заодно капитан распорядился набрать свежей воды, сухарей и солонины.
Мартовским днем мы снова вышли на промысел. Солнце светило по-весеннему ярко, море было спокойным, дул легкий ветерок.
Из-за мыса показались паруса, и почти тут же капитан хрипло проорал:
– К бою, канальи!
Я уже привычно расчехлил орудие, зажег фитиль, ждал команды. Суда сближались, наш противник уваливался правее, стараясь выйти в открытое море; вот он повернулся бортом, и я увидел родной российский флаг. Свои! Как же мне по своим стрелять? Я начал прикидывать варианты, хотелось и нашим помочь и самому живым остаться. В это время капитан заорал: «Огонь!»
Я вынес упреждение вперед судна и поднес фитиль к запальному отверстию. Грянули выстрелы. Каперский корабль окутался дымом, но я успел увидеть, как мое ядро легло впереди курса русской шхуны. Ядра остальных пушек особого вреда не нанесли. В ответ с русского судна также прогремел залп. На палубе завопили раненые. Вот! В голове мелькнула мысль. Главный канонир проорал: «Заряжай картечью!» Зарядили, выстрелили. Я снова сознательно промахнулся. В ответ русские влепили картечью довольно точно. Рядом со мной попадали раненые пиратские канониры. На одной из мачт вдрызг разорвало паруса, и ход сразу упал.
У соседнего орудия крутился только один человек, и быстро зарядить у него не получалось. Я подбежал, помог зарядить картечью, попросил помочь зарядить мою пушку, поскольку русская картечь выбила пушкарей. Не заподозрив подвоха, пират засыпал порох. Но зарядил я не картечь, а бомбу. Пока пират возился с лафетом, я подобрал валявшуюся недалеко от убитого саблю и вонзил ему в спину. Тот беззвучно упал. Этой же саблей я перерубил канаты, что удерживают пушку при отдаче от выстрела, натужившись, развернул одно, за ним другое орудие в сторону кормы. Зажег фитиль своей пушки и шустро отскочил в сторону. Выстрел! Не сдерживаемая канатами, пушка рванулась назад и, проломив фальшборт, упала в воду. Но какой был эффект от бомбы! Я направлял пушку на кормовую надстройку, взрывом бомбы надстройку почти снесло. Ни рулевого со штурвалом, ни капитана больше не было. Да и ахнуло так, что звенело в ушах. Со второй палубы выбежали наверх пираты, поглядеть, что случилось. Подождав пару минут, когда их соберется побольше, я подбежал ко второй пушке и зажег трубку. Снова грохот, палубу заволокло дымом. Выстрел с десяти метров картечью был ужасен. На палубе валялись изорванные в клочья тела пиратов, кое-кто еще стонал. Схватив саблю, я подскочил к месту побоища. Тех, кто был ранен несильно, я добил, пока они не отошли от шока. За спиной раздался шорох, я мгновенно обернулся и отпрыгнул в сторону. Это меня спасло, из люка выглядывал боцман, держа в руке дымящийся пистолет. Выстрела я почему-то не услышал – то ли в горячке боя, то ли уши еще не отошли от взрыва бомбы.
Не давая ему вылезти, я подскочил и взмахом сабли снес ему голову. Захлопнув люк, я задвинул засов.
Не дай Бог снизу вылезет еще кто-нибудь из уцелевших. Ну что же, пора покинуть пиратский корабль. Нет, они мне задолжали. Я пробежал к развалинам капитанской каюты. Обшарил то, что осталось из мебели, под кроватью нашел сундучок. Маленький, с виду он был довольно тяжел. Я с трудом перетащил его в лодку. Кажется, ничего не забыл. Нет, надо на прощание устроить салют.
Я помчался к крюйт-камере, где хранился порох, выбил пробку из бочонка с порохом и, пятясь, посыпал им дорожку. Из трюма разносились удары и крики уцелевших пиратов. Небось, крышку люка пытаются сорвать. Надо поторопиться, у них есть боевые топоры, дерево рубить ими несподручно, но можно. Я бросил бочонок, чиркнул кремнем; огонек, шипя, весело потрескивая, побежал по дорожке.
Теперь и мне надо быстро делать ноги. Я по веревке скользнул в лодку, саблей обрубил последнюю связь с кораблем и веслом оттолкнулся от судна.
Сев на весла, как мог быстрее стал отплывать подальше. Но не успел проплыть и ста метров – приблизительно, половину до русского судна, как сзади рвануло. Поскольку я греб спиной к русским, то картина взрыва была перед глазами.
Сначала из-под палубы вырвался столб пламени, судно вспухло изнутри, и во все стороны с грохотом полетели обломки. Меня на лодке изрядно подбросило, рядом начали падать доски, реи, непонятно еще какой мусор. Жалкие остатки пиратского корабля пошли на дно. Я оглянулся, русское судно уже было недалеко. Слава Богу, оттуда не стреляли. Подплыл к борту; судно сидело низко, видимо было хорошо нагружено.
– Чего тебе, басурманин?
– Да какой я басурманин! Свой я, русский.
– А чего на пиратском судне был?
– В плену, родимые, вас увидел да судно и взорвал.
– Как звать-величать тебя?
– Кожин, Юрий Кожин, бомбардир первой роты Преображенского полка.
На корабле пошушукались.
– Ну, лезь сюда.
С корабля сбросили шторм-трап. Я крикнул:
– И веревку сбросьте!»
Сбросили веревку, на парусных судах этого добра хватало. Я отвязал сундучок, сверху потянули, и сундучок оказался на палубе. По трапу я шустро взобрался наверх. У борта стоял капитан и его помощник, несколько в отдалении – матросы. Всем было интересно узнать, как мне удалось взорвать пиратский корабль и, оставшись в живых, сбежать.