и на полную мощь начали работать заводы по оборудованию речных и морских судов холодильными установками. Холодильные камеры производились на пяти заводах, в основном в виде передвижных контейнеров: контейнер с холодильным агрегатом и от двух до шести контейнеров-холодильников, которые обслуживал агрегат. Строились заводы и для производства торговых и бытовых холодильников.
Купечество мгновенно оценило достоинство этой техники, как и автомобилей-рефрижераторов, доступность кредитов, и посчитало, что за них можно заплатить улучшением условий труда работников и повышение уровня их зарплат. А если не улучшать условия, то многие ведь убегут в государственную торговлю, которая тоже начала разворачиваться, поначалу в крупных городах, а потом двинулась и в сельскую местность.
Внедрение холодильников повлекло за собой любопытный феномен, а именно самостоятельную электрификацию части населённых пунктов: люди быстро оценили прелесть электрического освещения, и стали просить о подключении своих соседей, имевших холодильники, а вместе с ними и электрогенераторы. Те кто пооборотистее, стали заказывать генераторы «с запасом», чтобы мощности хватало и для соседей, тем самым покрывая за их счёт и часть издержек. Появились и общественные электрогенераторы: когда жильцы многоквартирного дома вскладчину покупали генераторы. А вскоре в этих домах появлялись и холодильники, и электрочайники. Такие вот извивы начала электрификации.
Чтобы поддержать начинание, я издал постановление, что такие генераторы после проведения капитальных линий электропередач, будут скупаться государством, если прежние хозяева будут иметь на то желание. Продажи электрогенераторов, проводки и прочей электрохалабуды резко подскочили, и это хорошо.
Крестьянство мы привлекли в колхозы, оставив нишу и для тех, кто не желает трудиться в коллективе, или кому ремесло не позволяет работать совместно: пчеловоды, сборщики лекарственных растений и прочие индивидуалы. Впрочем, и они, в основном, работали под эгидой потребкооперации. Это только кажется, что человек может подняться в одиночку, особенно в сельской местности. Нет! Это глупое и вредное заблуждение: сельский труд чудовищно затратен, малопроизводителен и невероятно тяжел чисто физически, отчего одиночка, или отдельно взятая семья неспособна произвести больше, чем это нужно на собственный прокорм. И вообще, крестьянский труд выпивает из человека не только силы, но и саму жизнь. Именно поэтому сельские жители бегут в города, а не наоборот.
Война дело нужное, но совершенно неинтересное. По возвращению с Трёхнедельной войны, я занялся мирным строительством Российской империи. Главная задача, стоящая перед нами, индустриализация промышленности и сельского хозяйства, а это работа на многие годы. В ходе индустриализации, за десять лет, нам удалось национализировать все крупные русские промышленные предприятия, оставив в частной собственности только мелкие и значительную часть средних. Частникам трудно выдерживать конкуренцию с государственными предприятиями, поскольку государственные работают по плану, их снабжение сырьём и сбыт готовой продукции тщательно планируется, а условия труда у них куда лучше, чем у частника. Поэтому работники голосуют ногами за госкапитализм: при малейшей возможности уходят на госпредприятия. На селе коллективизация объединила почти всех крестьян, оставив в единоличниках немногих пчеловодов и производителей лекарственных трав. Есть ещё хуторяне, живущие слишком далеко от ближайшего колхоза. Этим беднягам никто не завидует: без техники, без удобрений, без сортовых семян и породистых животных, они влачат жалкое существование, вкалывая от зари до зари, и получая при этом урожаи втрое меньшие, чем в соседнем колхозе. Держатся хуторяне чаще всего благодаря твёрдости и деспотизму главы семьи, упорно пытающемуся доказать, что он и в одиночку способен вытащить неподъёмный воз единоличного крестьянского хозяйства. Когда такой глава семьи умирает или слабеет, его домочадцы, как правило, бросают заниматься глупостями и уходят вступать в колхоз.
Особенно кроваво коллективизация прошла в Польше и у нас на Дону. Донцы, решившие не переезжать на новые земли, и там нести службу, лишились казачьих привилегий. Однако, перейдя в разряд крестьян, они не утратили гонора, и излишки земли сдавать отказались. Отказались они и платить налоги, что уж совсем выходило за рамки приличий. Делать нечего, пришлось усмирять наглецов. Армия в течение двух месяцев, огнём и мечом прошлась по бывшим казачьим землям, наводя порядок. Сопротивляющихся бывших казаков вешали, а вовремя бросивших оружие поощряли шомполами, но оставляли в живых. А что делать? Солдаты, как правило, набраны из крестьян, и у многих из них на спинах имеются следы от казачьих нагаек. Казаки-то знатно веселились, усмиряя крестьянские выступления. По этой же причине солдаты валяли казачек по хатам и сеновалам, в отместку за изнасилования их матерей и сестёр. Я, по здравому размышлению, отдал негласный приказ не наказывать таких солдат, разумеется, за исключением случаев исключительного зверства.
«Око за око и зуб за зуб»[10] — не нами сказано, не нам и отрекаться от этих слов.
После усмирения Донского бунта ко мне обратились представители бывшего войска с пожеланием вернуться на службу. Поразмыслив и выдержав приличествующую паузу, я дал согласие, но с некоторыми ограничениями. Бывшие казаки отправились в колонии, где требуются люди, владеющие оружием, для поддержания там порядка. Однако казачьих вольностей они не получили, зачем вольности сломленным бунтовщикам?
На усмирённых землях были созданы колхозы, очень быстро обеспечивших сельскохозяйственным сырьём пищевую промышленность Юга России.
В Польше, после двухлетней резни не осталось не только ни одного магната, но и даже средних и мелких помещиков крестьяне безжалостно вырезали: столь велика оказалась вековая ненависть землеробов к своим угнетателям. Собственно, спасение шляхетства было в двух противоположных направлениях — эмиграция и поступление на службу в военные или гражданские ведомства Российской империи. А Россия вовсе не жаждала сохранить польский шляхетский гонор, и потому всех вступивших на службу мы направляли на окраины империи: очень много образованных людей требовалось в Средней Азии, в Сибири, Синьцзяне, Маньчжурии и на Дальнем Востоке. Рассеянные среди русских, занятые полезным и важным делом, польские шляхтичи медленно и с трудом, ассимилировались. Воспитание в державном духе сложная вещь, и в случае с поляками этот процесс займёт, как минимум, пару поколений, а скорее всего — больше времени.
Что любопытно, после выезда более чем пяти миллионов шляхтичей, вернее сказать: людей заявивших свою принадлежность к шляхетству, остальная Польша стала куда более покладистой и спокойной. А шляхтичи рассеялись по всему миру: около двух миллионов по России, что-то около полумиллиона ушло в Рейх и Австро-Венгрию, а остальные — по большей части в САСШ, а мизерная часть во Францию.
Во Втором Рейхе, тем временем, развернулись не менее драматические события. Вскоре после разгрома Великобритании в Трёхнедельной войне, вполне возможно, что из-за переживаний, связанным с крушением своего кумира, тяжело заболел кайзер Фридрих. Получив известие о заболевании «царственного брата», я послал к нему группу лучших врачей России, с набором лучших медикаментов и инструментов. Фридрих из всей группы принял только Боткина, да и то, только для короткого осмотра, а от услуг решительно отказался: дескать, он полностью доверяет своим лечащим врачам.
Да знаем мы, что это за врачи — английские снобы. Но не спорить же с кайзером? Тем более что умирать от дурного лечения не мне, а ему самому.
По приезду в Россию, ко мне на приём прибыл академик Боткин и доложил, что у кайзера Фридриха он диагностировал рак гортани, что помочь может только срочная операция. Впрочем, время почти упущено, и трагическая развязка неизбежна. Добавил он и несколько нелицеприятных слов о лечащих врачах кайзера: безмерно спесивы, при всём профессионализме весьма узколобы и болезненно самолюбивы. Из предложенных медикаментов они выбрали только новейшие, причём в количествах явно недостаточных для лечения, зато достаточных для тонкого химического анализа. И интересовались британцы не столько фармакокинетикой и тактикой применения препаратов, сколько химическим составом и технологией производства.
Кайзер Фридрих сделал попытку исключить кронпринца Вильгельма из очереди наследования, но Армия, Флот, промышленники и судовладельцы Германии решительно воспротивились этим планам. Их логика была проста и неотразима: Германии нужен кайзер, доказавший политическую прозорливость. Кронпринц Вильгельм сделал ставку на Россию, совершенно неожиданно, при помощи новейших вооружений и тактики, разгромившей мощнейшую державу мира, значит, он достоин быть кайзером.
Военные желали получить новейшие технику, вооружение и тактику из первых рук и уже замышляли новые справедливые и освободительные войны. Промышленники предвкушали раздел новых рынков сбыта и получение источников дешёвого сырья, а судовладельцы уже завалили верфи заказами на новые суда. Недовольными были только землевладельцы, поскольку в Германии ходили упорные слухи о том, что Вильгельм собирается по русскому образцу провести коллективизацию.
Зря опасались. Я, в длительной беседе с кронпринцем доказал ему, что отнимать землю у нынешних владельцев не стоит, достаточно провести индустриализацию сельского хозяйства немножко по-иному. Землёй по-прежнему владеет юнкер, а государство, за долю в основных фондах, предоставляет хозяйству технику, семена, а главное — специалистов. Агрономы, механики, ветеринары… эти специалисты быстро выяснят, что наилучшие условия им даёт государство, и просто перестанут наниматься к частнику. А потом, постепенно, земля перейдёт в руки государства.
Вильгельм на эти мои речи покивал головой, сказал что учтёт, но в беседах с окружением, так и не сформулировал своего отношения к земельному вопросу, что повлекло весьма неожиданные последствия.