-- Hy хоть для меня разуйте вашу пушечку,-- умоляет хозяин кабачка,-на минутку всего...
Покидая его, мы чувствуем, что он слегка обижен нашим отказом, зато твердо убежден, что мы везем новое оружие, о появлении которого говорят вот уже четыре месяца.
Июльская колонна освещена лампионами с разноцветными стеклами. Она вырастает из целой горы иммортелей, a на самой вершине -- Гений свободы "нтеутомимо вздымает красное знамя. У основания -- солдаты, зуавы, мобили. Винтовки за плечами, штыки в ножнах. Они из тех самых четырех батальонов пехоты, которые к восьми часам вечерa прислал генерал Винуа, чтобы очистить этот район. Презрев генеральский приказ, солдаты смешались с толпой. Офицеры, трезво оценив обстановку, сообщили об этом в своих донесениях. Дескать, нижние чины поддались всеобщему народному ликованию.
-- Наше дело -- стрелять в пруссаков,'-- объяснял ма
ленький капрал с тем же жесткий акцентом, что y нашего Фалля.-- Для того нас и созвали. Не убивать же нам друг друга!
-- A что за фрукт этот Винуа? -- спрашивает зуав с кудрявой бородой.-Никогда не служил под его началом.
-- Значит, ты в солдатах недавно,-- вмешался Предок.-- Винуа -бонапартист. Из тех генералов, что совершили переворот Второго декабря.
-- И такого назначили военным губернатором Парижа! -- удивляется капрал.
-- Они эти фокусы умеют проделывать. Трошю кричал, надрывался, чтобы всем слышно было: "Губернатор Парижа не капитулирует!* Легко сказать! A потом этот бретонский иезуит Трошю взял и упразднил пост губернаторa, вытолкнул вперед Винуа и возложил на него именно эту миссию: капитулировать. Фокус удался!
Справа на колокольне Сент-Амбруаз гудит набатный колокол. Скоро полночь, роковой час, час окончания перемирия.
Наше шествие теперь уже не артиллерийскийr обоз, a фантастический корабль. Нет тут ни домохозяек, ни стариков, ни детей, ни колес, ни брусов, ни бронзы... Есть монолит. Единое целое. Не живые существа, не вещи и предметы, a нечто сверхчеловеческое, и это нечто продвигается вперед неудержимо, разрывая пылающим форштевнем мрак.
За последние три недели тупик здорово изменился. Я понял это по кое-каким признакам: женщины, уже давно на улицу не показывавшиеся, дружно впряглись в ременные лямки. Постромки тянула одна команда в составе Клеманс Фалль, Бландины Пливар, Элоизы Бастико и Мари Родюк, и они ничуть не воротили HOC от двух других членов упряжки: Дерновки и Митральезы. Напротив, налегая всей грудью на брус, они переговаривались между собой.
A матери-то... матери... госпожа Бастико, госпожа Фалль... неужели грудных младенцев дома бросили?
-- Они договорились с Ноэми Матирас,-- поясняет Марта,-- она за ними присматривает.
-- A y нее разве нету детей?
-- B от именно, нет!
Молодая женщина с тонким гибким станом, присоединившаяся к кортежу y площади[Бастилии, вместе со всеми
толкает гигантское колесо, и это не кто иная, как Вероника Диссанвье. Под покровом ночной мглы, за рубежами Бельвиля жена аптекаря безбоязненно выражает свою солидарность с Дозорным.
-- Это она ради Гифеса?
-- Не только ради него. У нее тоясе идеи есть.
Хотя узке около двух часов ночи, наБульварахцарит оживление, как в воскресенье летом в послеобеденные часы.
Не меньшее удивление вызывает пупiка "Братство" y толпы, запрудившей Болыпие бульвары. Наша пушка в гигантском своем чехле, похожем на огромный футляр для скрипки, оставляет по пути своего следования легкую струйку феерических мечтаний.
-- Почему вы с нее чехла не снимаете?
-- И правильно делают, что не снимают,-- кругом полно шпионов!
Фантастический наш кортеж сеет споры и ссоры. Самые любопытные некотороe время плетутся за нами. Другие, словно окаменев, жадно вглядываются в очертания пушки. Им необходимо верить в новое, небывалое оружие. Если выложить им всю правду, они уши себе заткнут. Верят не одни только католики.
Какой-то лейтенант артиллерии увязался за нами еще y заставы Сен-Дени. Этот вопросов не задает, напротив -- сам на вопросы отвечает, ведет длинные монологи, вскармливает свои сегодняшние иллюзии славой минувших дней, короче -- настоящий военный.
-- Многие наши победы обязаны какому-нибудь изобретению, например цилиндрическому ядру, которое пришло на смену круглому. Haрезные орудия обеспечили нам победу в Италии, в частности при Сольферино. Дальнобойность и точность прицела нарезного орудия не идет ни в какое сравнение с теми же свойствами гладкоствольной пушки...
-- Скажи, a наше хоть нарезное? -- спрашивает меня тревожным шепотом Марта.
-- По-моему, нарезное.
Новые батальоны подходят с пением Maрсельезы, под барабанную дробь со стороны Монмартра и Латинского квартала. Люди понимающе подмигивают: пусть только пруссаки посмеют сунуться, они получат по заслугам! Весь Итальянский бульвар словно волнующаяся на
ветру нива -- это медленно проплывают сверкающие штыки.
-- Что это не видно нашего великого Флуранса? Должно быть, книгу дописывает? Марта отпускает мою руку.
-- Разве ты не знаешь,-- говорит Предок,-- чтовоенный трибунал Винуа заочно приговорил к смертной казни Бланки, Флуранса, Левро и Сирилла -- всех четверых.
1 Национальные гвардейцы и штатские группами выплескиваются к Опере, на бульвар Капуцинок, кцерквиМадлен. Наша пушка по-прежнему вызывает удивление -- других, кроме нее, не видно. Все артиллерийские орудия, которые проходили здесь после полудня, шли совсем в другом направлении, к предместьям, к высотам Монмартра и Бельвиля, подальше от пруссаков.
Гифес заводит разговор с Предком. Только что типографщик имел беседу "кое с кем с площади Кордери*, членом Интернационала, его очень беспокоит наша пушка.
-- Он взял с меня слово, что орудие не будет стрелять без официального письменного приказа. Я ему ответил, что y нас нет ни порохa, ни снарядов, что пушка еще не опробована и что никто из нас не умеет управляться с ней.
-- Должно быть, окончательно успокоился!
-- Да не только в нем дело. Есть еще и это...
Командир нашего батальона указывает на людской прибой, подступающий к Елисейским Полям, и добавляет, понизив голос:
-- A пруссаки, возможно, уже там, на мосту Нейи... Около "Цирка императрицы*, y Рон-Пуэн, какой-то капитан держит речь перед своими солдатами:
-- Прусский Навуходоносоp готовится пройти торжественным маршем перед нашими женами, дочерьми, невестами... Граждане, до сих пор нас не посмели разоружить. Кто же посмеет сделать это? Никто. Ибо тот, кто захочет вырвать ружье из наших рук, получит пулю в грудь.-- Возгласы одобрения.-- Граждане, поклянемся -- и время не ждет! -- что, ежели пруссаки вздумают плюнуть нам в лицо -- я имею в виду войти в Париж,-- мы наконец покажем наше мужество, которое воодушевляло нас в течение более четырех месяцев, Поклянемся же биться с ними не на живот, a на смерть!..
Сотни кулаков взлетают в воздух, скрепляя клятву.
На всем протяжении Елисейских Полей батальоны располагаются на ночлег. Ружья ставят в козлы, разжигают бивуачные костры.
Нашему кортежу приходится останавливаться все чаще и чаще. Пушка "Братство" по-прежнему вызывает любопытство, но также и тревогу. Что это еще за орудие, не похожее ни на одно из виденных раныне? Почему оно не пршшсано к какой-нибудь батарее? Почему не имеет номерa? Почему оно не в артиллерийском парке на Вогезской площади, на Монмартре или на Бютт-Шомоне? Почему движется в обратном направлении? Уж не собираемся ли мы сдать его пруссакам?
-- Вперед! -- вопит Марта, колотя изо всех сил по спине Матирасa, убиравшего свои помятый рожок.
-- Пошли, пошли! -- повторяли женщины, высоко вздымая свои куцые факелы.
И вот так около четырех часов утра в понедельник 27 февраля 1871 года пушка "Братство" прошла под Триумфальной Аркой.
Разбив бивуак на Елисейских Полях, мы ждали зарю. Только Клеманс Фалль и Бландина Пливар согласились вернуться в тупик, потому что надо было отвести домой маленьких ребятишек.
Мы ждали зарю и пруссаков.
Около пяти часов утра нам стало известно, что тюрьма Сент-Пелажи -- это старинное здание, расположенное неподалеку от Ботанического сада, которое революционеры окрестили "Бобовая Харчевня*,-- подверглась штурму, Пиацца и Брюнель* на свободе. Весть эту принес Гюстав Флуранс, прискакавший с эскортом из шести гарибальдийцев. Завидев меня, он соскочил с лошади, прижал меня к rруди и тут же отошел. Повернулся к Предку, и опять начались споры.
-- Останься с нами, Флоран!
Взгляды наши снова встретились, и я опять прочел в его глазах обыкновенную человеческую приязнь.
-- A как пруссаки?
-- Они coсредоточены там, Бенуа, и с примкнутыми штыками вот-вот ринутся на Париж.
Он снял шляпу. Украшавшие ee перья раздуло вет
ром, когда он махыул ею сначала в направлении Нейи, потом в противоположную сторону, где точечки огней бивуаков светились на всем протяжении Елисейских Полей вплоть до самого Тюильри:
-- A наших больше ста тысяч, они ждут здесь, и патронов y них нет, только штыки да ружьишки устарелого образца...
Тут галопом примчался гонец в красной рубашке; не слезая с седла, он крикнул что-то по-итальянски, и Флуранс перевел нам его слова: "Генеральный штаб 2-го секторa захвачен, патроны увезены*.
Над спящими вкруг умирающих костров батальонами вставал день, серенький денек, страшная до бреда картина национальной гекатомбы. У меня невольно вырвалось:
-- Надо их разбудить!
Тонкие пальцы Флуранса с силой впились мне в плечо:
-- Один выстрел, Флоран, один-единственный, и начнется такое побоище!
-- Эх, черт! Чего это они там, на Кордери, мешкают! -- ворчит Тренке.
-- Лясы точат,-- зло смеется Фельтес.-- По-ихнему, Социальная республика -- это вроде форели, ee ртом хватают.
-- На сей раз действительно нужно, чтобы они все обсудили! -- твердо заявляет Предок.
-- Ты, дедок, видать, слишком устарел, и тебе... Бортом шляпы Флуранс с размаху бьет дерзкого по лицу, и тот падает навзничь.