Учитель грустно улыбнулся:
— Сарафанное радио передало.
— Вот я и думаю, — тихо сказал Колин отец, — ладно ли я жил?.. Все за большой рыбой гонялся…
После некоторого молчания учитель спросил:
— Федор Николаич, ты плотник хороший… Не думал ты работать в колхозе?
— Думаю…
— Ну думай, думай.
А Женька громким голосом опять пожаловался отцу на учителя:
— Он меня понарошку записа-аал!
Они ушли, а старый учитель вдруг задумался, отчего стал еще старее.
— Хороший был ученик! — удивился он вслух как бы для себя самого и развел руками, — Хо-оороший! На озеро со мной ходил когда-то, искал пушку из красной меди…
Вдруг он поймал на себе взгляд ребят и растерянно улыбнулся, и Варе жалче жалкого стало его.
— Клавдий Дмитриевич, — она дотронулась до руки учителя, — мы найдем вашу пушку из красной меди.
— Конечно, — согласился он рассеянно.
— Мы ее уже искали… Но мы не доехали… Нам не дали… Но мы видели много чудес! Там в озере плавали рыбы и росли синие водоросли. И бил родник, а вокруг него кружились песчинки. А корни кувшинок были похожи на длинные медные пушки. Я даже подумала: здесь не одна, а много пушек! Если их поднять из воды и начистить песком, они загорятся, как самовар…
В разговор вступил Коля-Николай.
— Если мы найдем пушку, — сказал он, — я заряжу ее спичечными головками и бабахну!
Учитель серьезно заметил:
— Почему обязательно спичечными головками? Лучше обыкновенным охотничьим порохом.
— И вы его достанете? — не поверил Коля-Николай.
— Конечно, — сказал учитель. — Была бы пушка… Есть такая пословица: была бы лошадь, а хомут найдется.
При этом глаза у него были смешливые, и все трое засмеялись. Просмеявшись, старый учитель сказал:
— Коля, будь рыцарем — принеси из чулана белую краску и две кисточки. Начнете с этого ряда, с парты главного редактора… У нас все впереди, но у нас так мало времени!..
Коля-Николай ушел за краской, учитель принялся докрашивать свой ряд, а Варя осторожно откинула крышку темной выщербленной парты и с обратной стороны прочитала надпись: «Я человек, и ничто человеческое мое не чуждо». От парты, как от Коли-Николая, пахло ягодами — по крайней мере, так показалось девочке. Она пошарила ладонью в обоих отделениях и извлекла на свет ветку рябины со сморщенными пыльными ягодами.
«Это от прошлогодней стенной газеты, — вспомнила Варя. — Она вся была украшена рябиновыми ветками».
Чистой тряпкой Варя протерла щелястое теплое тело парты, и дерево благодарно заскрипело под проворными руками девочки. На долгом веку парте премного досталось от разных поколений школьников, ее давно хотели списать, да учитель отстоял, говоря, что за партой детям удобнее работать, чем за столом. И сейчас, когда детские руки очищали ее от пыли и грязи, она благодарно поскрипывала на разные лады. Что поделаешь: старые вещи, как и старые люди, с возрастом становятся сентиментальнее и разговорчивее, и с этим нельзя не считаться.
Пришел Коля-Николай, принес краску и кисти и спросил:
— Долго я ходил?
— За смертью тебя только посылать! — сказала Варя.
— Я не сразу краску нашел да и на голубей засмотрелся, — признался Коля-Николай. — Люблю их я…
Из другого конца класса учитель подал голос:
— Коля, чего ты хочешь? Ты же человек, и ничто человеческое тебе не чуждо. В том числе и голуби.
Коля-Николай покраснел, подождал, не скажет ли учитель еще что-нибудь, и, косясь на него, озабоченно спросил девочку:
— Варя, чего мы ждем? Работать надо.
Вдвоем они покрасили старую парту — все морщины, трещины и надписи на ней. Теперь она молчала, не жаловалась, и от ее белизны в классе стало светлее.
Ближе к вечеру, когда все, что можно было выкрасить, было выкрашено в белый цвет, учитель сказал Варе и Коле-Николаю:
— Бело, как на пароходе. И масляной краской пахнет по-пароходному. Вот подсохнет краска — ну вылитая каюта второго класса. Давно я не ездил на пароходе…
— На пароходе еще арбузами пахнет! — вспомнила Варя свою давнюю и единственную поездку в Казань с родителями. — И там цыганята пляшут!
— И люди на пароходе добрей.
— Там мы чаек кормили хлебом.
— И свежо там, далеко видно!
— А на «Ракете» еще лучше, — сказала Варя. — Летишь, и дух захватывает!.. Я до Соколок на «Ракете» ездила — туда и обратно.
— Я не люблю на «Ракете», — признался учитель, — Летишь, все мелькает, подумать некогда. Увидел дерево красивое на берегу, только собрался его рассмотреть — дерева уже нет. Куда спешить? Как ты думаешь, Коля?
А Коля-Николай молчал, потому что ни разу в жизни не ездил ни на пароходе, ни на «Ракете».
Глава седьмаяХутор переехал
Выпал снег, и оттого что в классе печка была белая и парты и подоконники были белые, покрашенные руками ребят, и снег за окном был чистейшей белизны, — мир предстал таким облачно-белым, какого давно не видело село Соболеково.
Выпал снег, и в школе стало тише. Глуше скрипело певучее рассохшееся дерево половиц; реже жаловалась скрипучая дверь в учительскую; громкие разговоры поутихли; и только иные первоклассники, что по младости лет своих еще не научились изъясняться обыкновенными голосами, переговаривались криком, будто через речку.
На большую перемену Женька, не одеваясь, выскочил на крыльцо и тут же вернулся. Весь он — от стриженой головы до валенок — был вывалян в снегу, и даже рот его был обметан снегом.
— Кто это тебя? — с сочувствием спросила Варя.
На мокром лице Женьки сияли счастливые узкие глаза.
— Сам! — выдохнул он. — Я сам упал!.. — Набрал полную грудь воздуха и крикнул что было сил: — Наш хутор везут!..
Крик получился не ахти каким громким, но народ услышал, и вместе с Женькой вся школа высыпала на улицу, даже сам Клавдий Дмитриевич вышел.
От школьного крыльца земля открывалась белой-пребелой и шла… Я бы написал, как иногда пишут в таких случаях: «шла до самого горизонта», но я так не напишу, потому что горизонта не было, а было большое белое небо, и с ним незаметно сливалась еще более белая земля. И посреди этой белизны черный трактор, содрогаясь от усилий, впряженный в огромные сани, тащил на них две избы с окнами, с дверями, с высокими крышами. Только без труб. Избы были сухого дерева, серебристо-серые, присыпанные снегом, и Варя узнала их.
— Коля, — сказала она. — Коля! Первая изба ваша, а вторая наша!
Главный редактор был озабочен особо ответственным выпуском стенной газеты ко Дню Советской Конституции и важно ответил:
— Какая разница! Ты бы лучше заметку написала о дружбе между мальчиками и девочками.
— А избы-то без труб! — удивился Женька. — Печи-то, никак, там оставили, на речке…
Клавдий Дмитриевич сказал Женьке:
— Иди-ка сюда.
И когда тот, конфузясь, подошел, старый учитель спрятал его под полу своего теплого пальто и наказал:
— Сиди тут, а то простынешь. И вы бы, ребята, шли одеваться…
Как воробей из-под стрехи, Женька подал голос из-под полы:
— Без печей-то холодно будет…
— Печи отдельно привезут, — сказал Клавдий Дмитриевич. — Разберут по кирпичику, очистят, околют, аккуратно сложат на сани, доставят сюда в целости-сохранности. И здесь печи опять соберут по кирпичику. Еще лучше прежнего сделают! Горелые кирпичики заменят новыми, чтобы печь не развалилась, все кирпичи скрепят раствором. А раствор какой можно сделать для жару — я им подскажу! Толченое стекло от зеленой бутылки намешать в раствор — жаркая печь будет, как солнышко!
— Женька любит спать на печи, — сказал про брата Коля-Николай. — Как дедушка.
— Мы ему такую печь сложим, — улыбнулся Клавдий Дмитриевич, — какая ему во сне не снилась. Слышишь, Женя?
Женя молчал. А Клавдий Дмитриевич улыбался.
— Я тебе, Женя, котенка подарю на новоселье. Хорошего, полубухарского… Озорник! Ну точно, как ты. Будешь с ним на печи теплой спать. А он мышей будет ловить, играть с тобой станет.
Трактор, окутываясь в снег, как в дым, с ревом развернулся перед школой и пошел вдоль села, на дальний конец его, на дальний порядок, как здесь говорили, где было заранее расчищено место для двух новых домов.
В застекленной кабине трактора за рулем сидел Варин отец — Андрей Васильевич, в шапке-ушанке, сдвинутой на лоб, будто от солнца, а рядом с ним Колин отец — Федор Николаевич, тоже в шапке-ушанке и тоже сдвинутой на лоб. Сквозь запотевшее стекло кабины они улыбнулись школе, детям и оба с поклоном кивнули Клавдию Дмитриевичу — своему старому учителю.
Трактор ревел, скрипели сани, крякали избы, а вслед за этим необычным поездом бежали мальчишки и с лаем неслись собаки со всего села, никак не могли понять, что же это такое происходит, как это так — избы, которые испокон веков стоят на одном месте, взяли да поехали, да еще как поехали — быстро, не догонишь.
Среди лая собак и криков мальчишек Коля-Николай нагнал великанские сани, которые везли на себе весь хутор Малые Выселки, взобрался на них и не успел опомниться, как очутился на том конце Соболекова, спрыгнул на снег, упал, но не ушибся и бегом прибежал обратно.
На школьном крыльце была одна Варя. Она озябла, но не уходила — ждала Колю-Николая. А глаза у нее смеялись.
— Клавдий Дмитриевич удивлялся, — сказала она. — Что, говорит, это такое творится? Главный редактор… такой, говорит, серьезный человек, а разыгрался, как теленок. Так, говорит, ему и передай: как теленок! Простудиться может, Звонок уже был… Побежали!
Запыхавшись, они вбежали в класс, сели на свое место, за просторную старую парту, которую они вдвоем еще летом выкрасили белой масляной краской, и огляделись.
По классу ходил веселый гул, а Клавдий Дмитриевич мелом что-то рисовал на доске, не обращая внимания на этот гул и не оборачиваясь.
Постепенно стало видно, что учитель во всю доску чертит карту, где все обозначено: и наше село Соболеково, и речка Простинка, и озеро Сорокоумово, похожее по очертаниям на дым из трубы, и тропинки, и дорожки, и поля, и родники.