Собинка, опомнившись было, — к нему. Никифор, спасибо, остановил. Рявкнул, не хуже Вепря-пушки:
— Назад!
И в пору. Три или четыре стрелы, не разобрал Собинка, просвистели над ним.
Пригнулся Никифор подле пушки.
— Вишь, что делают, стервецы! Учуяли силу огненного боя. На нас, ровно на зайцев, открыли охоту. Берегись теперь! Жаль Порфирия, царство ему небесное! Сумеешь за него?
Кивнул головой Собинка:
— О чём толковать?
Свирепо, с визгом и дикими криками, рвались Ахматовы конники к левому берегу. Накатывались новыми волнами.
И несли тяжёлые потери. Встречали их меткие стрелы. Огненный бой многих пушек и пищалей вносил замешательство, приметно помогал русским ратникам.
Полдень миновал. Никифор с беспокойством глядел на пушку. Запаляя фитиль, приказал Собинке:
— Отойди подалее. Кабы не разорвало…
— Здоровую такую? — удивился Собинка.
— Всякое бывает…
Только к вечеру, когда стало смеркаться, отошёл враг.
Вскоре по обоим берегам Угры загорелись костры. Два войска, утомлённые сражением, отдыхали. Впервые за долгий изнурительный день сели русские ратники у котлов с горячим варевом. Ели жадно. Разговоров и шуток было куда менее, чем вчера. Хоронили убитых. Перевязывали раненых.
Воеводы и иные начальные люди объезжали своих воинов. Были озабочены. Понимали: позади два тяжёлых ратных дня. Третий легче не будет.
Никифору для его пушки подвезли боевые припасы. Прежние подошли к концу. Сердился пушкарь:
— Ровно нищему подаёте Христа ради. Вдосталь всего должно быть. Не в бирюльки играем!
Начальный над Никифором, сын боярский Николай Михайлов, отвечал:
— Нешто ты один у меня? Другим тоже надобно!
— Знамо, не один. Да ведь других, поди, не хуже?!
Убеждал:
— Ты очи раскрой, государь. Эва, как размокропогодилось. Ну, как откажет один али второй заряд? Что буду класть в пушку? Нешто песку речного? Так ить он для стрельбы не гожий! Иного у меня под руками нету…
Привезли Никифору ещё припасов.
У него новая затея:
— Слышь, ребята! Вепря надо перетаскивать.
— Тут чем плохо? — недовольно проворчал Гришка, налаживая костёр.
— Заметили нас ордынцы.
— Уж будто бы? — усомнился Гришка, которому смерть неохота было возиться с тяжёлой пушкой.
Собинка устал более Гришки. Однако не вступил в спор с Никифором. Понимал: прав тот. Спросил только:
— Найдём ли в темноте пригожее место?
— Я засветло облюбовал.
Конные, тем паче пешие ратники давно поужинали. Отдыхали. А Никифор и его помощники всё ещё трудились. Устраивали Вепря в его новом логове. Перевозили боевые припасы. Поили и обихаживали лошадей.
Вовсе поздно, когда оба лагеря — русский и ордынский — спали, Никифор дозволил Гришке приготовить горячий ужин.
Отказался Гришка.
— Всухомятку поедим. Спать охота — сил нет…
Пожевали хлеба. Велел Никифор Собинке:
— Теперь ложись.
— Не, — возразил Собинка, — погожу. Буду караулить на переменку с тобой да с Гришкой.
— То, милок, сегодня не наша забота. Приставляют к нам сторожей.
Думал Собинка — шутит Никифор.
Ан нет. Прислал сын боярский Николай Михайлов двух ражих мужиков караулить Вепря и боевые припасы.
— Ну, пушкари — важный народ, валяйте отдыхать, — молвил тот, что пониже ростом, именем Герасим. — Вы для Орды главная гроза. Наша, благодетели, защита.
Посмеивался, понятно, мужичок. Но уважительно.
— Завтра, похоже, ещё горячее будет денёк.
Прав оказался Герасим.
Начало ханское воинство переправу затемно.
Всю ночь несли караульную службу русские ратники по левому берегу. Но были уверены: не тронется враг до рассвета. Потому прозевали первое движение.
Причиной была и ордынская хитрость. Горели костры на их берегу. Доносилось заунывное пение. Будто тихо всё и спокойно. На самом же деле вступили их кони в Угру.
Заметила ночная стража переправу — подняла тревогу. Да ведь в единую минуту к бою не изготовится ни пеший воин, ни тем более конный. Пушкарям и пищальникам вовсе требуется много времени, чтобы зарядить своё оружие. На том и строили расчёты ханские военачальники.
Пока поднялись русские полки, ордынские всадники — подле нашего берега. Бьют стрелами, пользуясь суматохой.
Никифор, заслышав шум, вскочил. Собинку с Гришкой из-под телеги — за ноги:
— Вылазь, ребята! Басурмане переходят реку!
Спешно принялись заряжать пушку. Второпях ладится худо.
Врагу того и надо. Светло стало, а русские обороняются одними стрелами. Изредка где хлопнет выстрелом малая ручница. Наступающим не велика помеха.
Глянул Собинка на реку — ахнул. Прямёхонько на их пушку рвётся татарская сотня. Впереди, не поверил глазам, — знакомый всадник в железных доспехах, что застрелил Глебку. Остался, стало быть, жив. И, как в тот раз, тяжёлые его стрелы летят с тугой тетивы.
Должно, решил прорваться со своими людьми там, где, полагал, нет русских пушек.
Впору оказалась Никифорова предусмотрительность. Толково выбрал новое место для Вепря.
Однако верное место — половина дела. Другая — меткий огненный бой.
И тут приключилось разом две беды. Одна лише другой. Зажёг Никифор запал у пушки. А она — диво дивное — поползла набок и уставилась жерлом вверх. Видать, вчера впотьмах установили неладно. Рытвинку какую али ямку проглядели. Никифор с Собинкой — к пушке. Тут их и заметил всадник. Оскалился злобно. Крикнул что-то по-своему. Не успел моргнуть Собинка — осел Никифор на землю, схватившись за бок, в который угодила стрела.
А всадник в блестящих доспехах новую целит.
Перед ним, точно на ладошке, Собинка с Гришкой.
А пушка с запалом горящим вот-вот бабахнет в чистое небо.
Собинка — к Вепрю.
— Помоги! — крикнул Гришке.
Гришка зайцем — в кусты.
Ухватился Собинка за станину — и, что было силёнок, поворачивать пушку жерлом в сторону реки. Едва бы сам одолел. Почувствовал сзади подмогу. Скосил глаза — Герасим жилистыми мужицкими руками тянет станину.
Развернулся Вепрь. Широченным жерлом уставился на скачущего всадника. И, словно того и ждал, грохнул своим страшным выстрелом!
Сперва ничего не было видно за чёрным дымом. Снесло его ветром — стало ясно: нет более свирепой ордынской сотни. Мечется по реке кучка растерянных людей на испуганных конях. И нет среди живых злобного воина в блестящих доспехах. Настигло его на сей раз дробовое железо Вепря.
Другие пушкари и пищальники тоже управились со своим оружием. Загремели по всему берегу выстрелы. Редкие сперва. Потом всё чаще и чаще.
Покатилась назад татарская конница.
Тем бой изошёл.
Собинка, увидевши дело рук своих, крикнул торжествующе:
— Выкушали? Сунетесь — ещё угощу!
И к Никифору.
Тот сидел, прислонившись спиной к дереву. Морщился от боли. В боку ордынская стрела.
— Живой! — несказанно обрадовался Собинка.
— Живой-то живой… — кряхтел Никифор. — Да попадись мне тот латник…
— Не попадётся более. Сшиб я его из Вепря!
— Чужой смерти веселиться грех… — нахмурился Никифор.
Смешался Собинка. Эва, праздник нашёл, человека лишил жизни. Никифор увидел, что поскучнел его новый помощник и товарищ, ободрил:
— Не кручинься. Тут война. Врагами начатая. Что поделаешь? Злую силу можно одолеть только силой же. Иного пути нет!
Глава десятаяПушкарь Собинка
Стрелу вынул и перевязал рану Никифору проворный Герасим. С прибаутками. Утешал:
— Потерпи. На свадьбе у внуков будешь вприсядку плясать!
Никифор стона единого не издал. Сидел с каменным лицом. Только перекатывались желваки на скулах. Да пот бежал со лба и шеи. Шутка ли, из живого человека выдёргивали здоровенную стрелу, что почти насквозь прошла.
Гришка подле топтался-маялся с виноватым лицом.
Прискакал сын боярский Николай Михайлов, начальный над Никифором и другими пушкарями.
— Великий князь Иван Иванович хвалит тебя за службу — пушечный выстрел в пору и меткий. А также, услышав про рану, изволил спросить: можешь ли далее быть при своём орудии? Нужна ли тебе замена? И есть ли просьба, кою бы великий князь исполнил тебе в награду?
— Великому князю мой низкий поклон, — отвечал Никифор с одышкой. — Служить и впредь буду в меру сил. При пушке останусь. Что до выстрела, коим отогнаны были супостаты, то не моя заслуга. Его вот… — указал на Собинку.
— Он?! — Сын боярский с удивлением посмотрел на Собинку.
— Он самый… — подтвердил Никифор.
— Доложу великому князю, — пообещал сын боярский.
— Просьба же у меня одна: чтобы этого труса мерзкого, — кивнул в сторону Гришки, — забрал от меня немедля. А заместо него дозволил оставить Герасима.
Герасим пополнил слова Никифора. Описал, как сползла вдруг пушка. Как устремился к ней Собинка, а Гришка задал стрекача и справлял труса в кустах.
Тут Никифор приоткрыл глаза:
— Пущай тому лиходею скажет спасибо. Кабы не стрела, умыл бы я его харю кровью заячьей, трусливой…
Сын боярский сверху вниз глянул на Гришку:
— Получит своё. — И слабодушного Никифорова помощника плетью ременной вдоль спины: — Пойдём, голубец!
Дёрнулся Гришка. Охнул. За конным сыном боярским рысцой припустился.
— Зря ты его так… — вступился Собинка. — Струхнул малость. С кем не бывает?
— Дурень! — осерчал Никифор. — Из-за него чуть не погибли. И кабы одни. Окажись на твоём месте такой вот Гришка, что вышло бы?!
Собинка признал Никифорову правоту. Спросил, чтобы перевести разговор:
— Кто с пушкой теперь? Пока рана болит, тебе к Вепрю близко подходить не можно.
Никифор как о самом простом деле:
— Ты и будешь. Герасим поможет тебе силёнкой. Я — советом.
Многое про пушку, пушечный заряд и бой узнал Собинка от Никифора. Сам после гибели Порфишки подсоблял Никифору и его второму помощнику Гришке. Но одно — в помощниках ходить, а совсем другое — всё делать самому и командовать взрослым мужиком Герасимом.