4, «Стоит девка на горе,
24 «А се грехи злые, смертные. »
737
да дивуется дыре: свет моя дыра, дыра золотая! Куда тебя дети? На живое мясо вздети»5. Золото как атрибут иного мира (о загробной атрибутике золота писал В. Я. Пропп) лишний раз подтверждает эсхатоническую природу чрева6. В этом отношении показательно еще одно название матки в белорусских текстах, указывающее на ее связь с низом, основой — донник> донница1.
«Золотник» имеет и другие специфические свойства, значительно расширяющие его семантическое поле. Наиболее эффектно они представлены в следующем заговоре на легкие роды: «Я, раба Божья, рожденная, / Я, раба Божья, крещеная, / Шла через три порога, / Несла три золотые рога / К рабе Божьей, рожденной, / К рабе Божьей, крещеной, / Живот вниз направлять. / Я живот вниз направляю, / В гору не поднимаю, / Не сама собою живот направляю, / Силой Бога из него выгоняю. / Золотника прошу как родного брата: / Золотник золотнический, / Братец, ты светлый месяц, / Я тебя прошу как родного брата, / Сядь на мое местечко, / На золотое крылечко. / А тут тебе не бывать, / Тут тебе не гулять [...]»8. «Первое, что обращает на себя внимание, — это подвижность «золотника», который может гулять, садиться, ходить, ложиться; ср. к этому же: «После родов у матери золотник отходит, пока не уляготся»9. В своем пределе подвижность, автономность существования матки выражается в ее способности свободно покидать нутро женщины. Этот мотив, отражающий весьма архаичные представления об отделяемых органах человеческого тела, его «агрегатно-сти», ярко представлен в белорусских заговорах: «Золотник — золотничку, упрощаю цябе: по животу няходзи, живота-сэрца ня тошни; ид зи на мора; там тебе погуляць и у моей косьци не стояць»;10 «Отправляю цябе, золотник, на синя мора, на цеп-лые воды, на золотой кямень. Там тебе ходзици, сэрца ня тошници, крыви ня томици»11.
У русских и — шире — восточных славян не засвидетельствовано, насколько известно, прямых представлений о том, какое обличье имеет «золотник». Тем не менее обращение к сравнительному материалу других культур, в том числе и славянских, позволяет с достаточной степенью надежности его реконструировать. Речь здесь пойдет о широко распространенном в ряде европейских традиций отождествлении женской матки с лягушкой / жабой, так поразившее воображение известного ученого (д-ра Г. Плосса) более 100 лет тому назад. В частности, он привел сообщение, удивительно напоминающее по сюжету (матка выходит из тела и купается) вышеприведенные заговорные тексты: «[в Баварии] верили, что матка в виде жабы вылезает изо рта женщины во время сна, чтобы выкупаться, и если во время сна больной она возвращается на свое место — больная выздоравливает. Если же больная в это время держала рот закрытым, то матка не может вернуться, и тогда женщина делается бесплодной»12. Представления о матке как лягушке известны и литовцам, ср.: «Матка в животе бабы живая, в виде лягушки»13. Подобные ассоциации встречаются также за пределами чисто языковых фактов. Так, южные славяне (сербы, словенцы, хорваты) и немцы делали железные и восковые мотивы матки в виде жабы и приносили по обету в храм для излечения от бесплодия14.
Загадочная идентичность лягушки и матки проясняется при обращении к разным контекстам, где обнаруживается открыто или в завуалированной форме связь этой пары. Здесь уместно повторить общеизвестное: лягушка — один из наиболее универсальных символов многоплодности. Семантику деторождения содержит, по-видимому, образ лягушки в вышивке северно-русских головных уборов (Архангельская, Вологодская, Новгородская, Олонецкая губ.) и хусток Полесья (Черниговская, Волынская губ.), которые молодые женщины носили только в первые годы замужества, до рождения первого или второго ребенка15. (К этому же ср. типологическое сходство обычая грузинских женщин носить на плече лягушек от бесплодия16.) В этой связи следует отметить устойчивость изображений в вышивке помещенных в «утробу» лягушки, людей, птиц, цветов17. Топогентильные признаки лягушки настолько сильны, что она превращается в абстрактный символ начала, порождающего, подобно земле, всё и вся.
Продолжение темы лягушка — деторождение можно увидеть в восточнославянском обычае есть жаб для излечения от бесплодия18, в представлениях о том, что приснившаяся жаба предвещает беременность (бел.)19 или, более конкретно, — рождение девочки: «Если хозяин или хозяйка поймают во сне [...] жабу (или последняя “уткнется в груды”) [...] — будет девочка» (укр.)20. К этому же ср. фразеологизм объесться лягушками, обозначающий забеременевшую вне брака21, поверья о лягушке, достающей детей из пруда;22 а также изображение на свадебном калаче — радостнике новобрачных (?) вместе с лягушкой (словац.)23. Не исключено, что семантическая связь лягушки / жабы с деторождением послужила основой для лексической омонимии украинского названия жабы и растения «детород-ник» — короста, коростовка24.
Этот контекст проливает свет на любопытные представления о более интимной взаимосвязи лягушки и матки, точнее, ее атрибута — менструальной крови. Имеется в виду обычай восточных славян носить с собой пепел жабы, чтобы «удержать месячные»25, а также поверье: если у рыбака в начале ловли в сеть станут попадаться лягушки, то, значит, через невод прошла «нечистая» женщина26.
Отождествление лягушки с маткой и — шире — с утробой подтверждается и с другой стороны, а именно — общим характерным признаком лягушки и беременной — раздутостью (в вышивке это один из «опознавательных» признаков лягушки; иногда утроба ее выделена цветом, сочетанием разнофактурной вышивки бисером, бусинами, резаным перламутром)27, который подводит тем самым под это тождество телесно-физиологическую основу, ср., например, семантическую мотивировку обозначений беременной: отолстеть (Архангельская губ.), озобаться (Вологодская губ.), ходить коробам., кузов (Костромская губ.), горбок (Урал)28 и под.
По отношению к лягушке можно предположить, что «раздутость» — это не только отражение естественного свойства лягушки (его обыгрывание характерно для разных фольклорных жанров; в загадках: «Этот толстый Тарас/Кричать горазд»;29 в пословице: «Как ни дуйся лягушка, а до волй далеко»;30 в сказке: герой садится на лягушку, та раздувается до огромных размеров и перепрыгивает через реку)31, но и репрезентация темы «лягушка — утроба». Связь этой пары слишком разносторонняя, чтобы быть охарактеризованной здесь полностью; обозначим только основные мотивы соотношения.
1) Образ «брюхатой жабы» (в украинских легендах). В одном сюжете ее встречает на дороге баба-пупор1зка и оказывает ей помощь, пересадив через дорогу, за что жаба одаривает женщину заколдованным полотном32. В другом тексте за бабничанье (помощь при родах) жаба дает женщине полотно с живой лягушкой внутри33.
2) Человеческая утроба — место обитания лягушек. Так, на Русском Севере лягушку глотают при посвящении в колдовство: «Колдун ведет тебя в баню на зори, он попросит, она выскочит, скакуха, эту скакуху нужно проглотить в себя»,34 у белорусов отмечено следующее поверье: «Случается, что маленькая лягушка впрыгнет в рот спящего человека и войдет в живот. Там она растет особенно быстро и неимоверно сушит человека, доводя до “сухоты”»35. Похожий мотив звучит и в белорусских жнивных припевах: «Як была я молода, дак была я резва, /
Пошла жать — легла спать — жаба улезла [...J»36. К этому же мотиву можно отнести болгарский фразеологизм «Жаби ми къеркат в стомаха» — об урчании в животе37.
3) Утроба — место рождения лягушек. По украинским представлениям, «если выпить настой из сушеной лягушки — внутри зародятся лягушки»38. Ср. также мотив из вятской легенды: «В старые времена беременная женщина прокляла находящегося в своей утробе младенца и родила лягушку»39.
Мотив лягушка — деторождение получил развитие в волшебной сказке, в частности, в сюжете «Царевна-лягушка» (СУС Nq 402), в основе которого, как и в основе классической волшебной сказки в целом, лежит свадебный обряд с финальным итогом — «стали они детей добывать». Чтобы «добыть детей», героиня перерождается сама; она сама оказывается своего рода «плодом», вынашиваемым в лягушачьей шкурке (коже) — своеобразной оболочке, «матке»40. Используя «анатомический» язык, можно сказать, что в сказке имеет место мотив «выно-шенности плода»: конечный срок пребывания героини в шкурке строго регламентирован. Сжигание шкурки раньше времени (прерывание срока) соответственно усиливает отрицательные признаки героини; царевна-лягушка оказывается во власти темных сил, реализующихся в образах Мухомора, Кащея Бессмертного, дьявола, ветра-волшебника, чуда морского и др. В этой связи ср. в экспрессивной лексике выражение негативного отношения к человеку (ругат. недоносок, недоделок), обнаруживающего связь с мотивом невыношенности плода41. В связи с отмеченным выше мотивом сгущения молока, присутствующим в эмбриологических представлениях42, ср. мотив сбивания лягушкой масла, сопоставляемого с мотивом творения — пахтания мира в космогонических представлениях, засвидетельствованного на балтийском и, отчасти, восточнославянском материале43. Ср. также изготовление сказочной царевной-лягушкой идеальных вещей, обнаруживающее типологическую близость не только с созиданием предметов (в космогоническом аспекте), являющимся одним из этапов космогенеза, но и с одной из моделей процесса творения мира, в частности, «текстильной». Этот мотив проявляется в процессе тканья (шитья) скатерти (полотенца, ковра, рубахи). Создание отливающего золотом и с восходом луны в середине «настольника», его неподъемность — «[...] когда он [герой] взял этот подарок в шелковой косынке, его сразу позвало на землю»