2. И действительно, увлеченность сексуальными сношениями между супругами приравнивалась к иным серьезнейшим прегрешениям, таким как заднепроходные контакты или связь с проститутками3. Если мужчине снились супружеские отношения с женой, он считался виновным в грехе, и от него требовалось совершить епитимийные земные поклоны и молитвы4. Внешняя привлекательность женщины, учили церковнослужители, представляла собой угрозу мужу, и жеьпцин предупреждали, что страсть к нарядам и украшениям может в результате обречь душу на вечные муки5. Священнослужители воспринимали чрезмерное сексуальное влечение супругов друг к другу как уход от более возвышенных обязанностей по отношению к Господу. Церковь предпочитала сознательное самоограничение супругов в брачных отношениях, если венчанная пара вообще собиралась реально жить в браке сексуальной жизнью.
Церковное право строжайшим образом предписывало, когда именно мужу и жене воспрещалось вступать в сексуальные сношения и какие именно проявления сексуальности следовало считать запретными. Указаний на правильность того или иного вида сексуальных отношений почти не имеется, ибо церковные деятели не желали поощрять супружеские пары уступать дьявольским влечениям. Приемлемые виды сексуальных отношений можно было лишь вывести дедуктивным путем, зная перечень запретных видов поведения.
Православные славяне Средневековья не видели в библейской заповеди супругам возлюбить друг друга какого бы то ни было сексуального содержания. Любовь в духовном смысле — в том, какой приписывали любовь Христа к Церкви, — была антитезой сексуальному самовыражению. Истинно любящие муж и жена не должны были толкать друг друга на деяния демонического характера. Концепция романтической любви, развившаяся на Западе в период позднего Средневековья, была чужда славянам; они не воспринимали сексуальные сношения как нормальный и правильный способ для мужчины и женщины выражать эмоциональное единение. Существование чувственной любви в браке было, однако, известно и признавалось как факт, точно так же, как признавалось существование похоти в рамках брака и вне его. Эти две эмоции, однако, не воспринимались как взаимосвязанные.
Даже несмотря на то, что православные славянские богословы неохотно признавали наличие непосредственной связи между сексуальным сношением и продолжением рода, они тем не менее рассматривали деторождение как одну из целей брака. Рождение ребенка у супружеской пары служило оправданием сексуального сношения, позволившего этого ребенка зачать. В то время как римско-католические правоведы могли признавать допустимость половых актов в силу того, что теоретически существовала возможность прокреативности и могли иметь место намерения этой возможностью воспользоваться, православные законники видели оправдание половой жизни лишь в фактическом рождении жизнеспособного и безгрешно зачатого ребенка. Эмоциональное состояние родителей роли не играло. Насладились ли муж и жена данным конкретным соитием, отношения к делу не имело, при условии, что время и способ зачатия находились в строгом соответствии с нормами церковного права и результатом акта явилось появление на свет новой человеческой жизни. Православные богословы, в отличие от западных теологов, не обсуждали проблемы правильности наличия наслаждения в сексуальных сношениях. Личное умонастроение применительно к сексуальному самовыражению представляло собой предмет озабоченности лишь в том случае, когда создавался личный эталон сексуального поведения, характеризовавшийся потворством своим желаниям и погоней за телесными наслаждениями, что якобы наносило ущерб духовным и семейным обязанностям.
Вместо того чтобы изучать поведенческо-целевой фон супружеских сексуальных отношений, православный клир предпочитал регулировать время и способ супружеских соитий. В принципе пара могла избежать каких бы то ни было порицаний лишь в том случае, если она производила на свет ребенка, зачатого в результате вагинально-генитальных контактов в «миссионерской» позиции в день, не предназначенный для религиозно-обря-довых целей или телесного очищения6.
Поскольку дела духовные были заведомо важнее, чем дела физические, то необходимость соблюдать церковные праздники перевешивала стремление к сексуальному самовыражению. Предполагалось, что в святые дни верующие должны были обращать свои помыслы к Господу; сексуальная же активность, будучи порождением дьявола, рассматривалась как несовместимая с духовной возвышенностью праздника. По этой причине возник широкий диапазон ограничений, целью которых являлось предотвращение супружеских отношений в непосредственной временной близости от дней совершения важных церковных обрядов.
Первоначальные церковные каноны воспрещали супружескую близость по праздникам и святым дням7. Поскольку христианам требовалась предварительная духовная подготовка к принятию Святых Даров, мужьям и женам предписывалось воздерживаться от секса и по субботам. В дополнение к дням еженедельных служб православный религиозный календарь включал в себя превеликое множество постных дней, смысл которых заключался в духовном возрождении через молитву и самоограничения. Наиболее жесткие правила предопределяли сексуальное воздержание по средам и пятницам, а также в период четырех ежегодных постов: перед Пасхой (иногда именовавшегося «Великим постом»), перед Рождеством, перед праздником святых Петра и Павла и в течение Филипповой недели8. В обязательства по епитимийным постам также могло включаться требование воздержания от супружеских сношений9.
Все православные иерархи рассматривали сексуальное воздержание в дни религиозных праздников как нечто правильное и достойное похвалы. Они, однако, могли расходиться во мнениях относительно количества предназначенных для обязательного воздержания дней и степени серьезности наказаний за нарушение этой нормы. С точки зрения отдельных священнослужителей воздержание было неотъемлемой составляющей всех дней, обладающих религиозной значимостью. Сексуальные сношения в такие дни воспринимались как уступка дьявольскому наущению и клеймились как незаконное совокупление («блуд»)10. Правда, один из авторов утверждал, что супружеским парам именно потому предписывалось воздержание по святым дням, что в их распоряжении оставалось множество таких дней, когда супружеское соитие вполне разрешалось11. В поучениях для новобрачных делался упор на то, что сексуальная сдержанность по святым дням является решающим фактором в деле спасения души: «Если останетесь в законе (т. е. воздержитесь), то ангел Господень запишет в книгу ваши добрые деяния. Но если вы закоснеете в неповиновении закону, то ангел сатаны запишет в книгу ваши злые деяния»12. Даже желание иметь детей не являлось оправданием нарушения правил постного дня. Воспроизводство новых христиан было менее важным, чем духовное совершенствование уже наличествующих13. «Сдерживай себя по праздничным и постным дням, ибо Бог даровал тебе жену для деторождения, а не ради удовлетворения мерзкой похоти. Прислушайся, и тебя минует злое страдание в вечных муках»14.
Здесь четко просматривается намек на то, что угодный Богу ребенок не может быть зачат в неположенное время; отсюда следует, что оправданий сексуальной активности в подобный момент быть не может.
Чудо, приписываемое иконе Богородицы Хиландарской, является иллюстрацией широко распространенного, однако неканонического, поверья в то, какие страшные последствия порождают супружеские соития в святой день. В притче рассказывается о муже, изнасиловавшем жену в Святую субботу, когда из благочестия женщине хотелось воздержаться. В гневе изнасилованная супруга поклялась, что зачатого в тот миг ребенка она посвящает дьяволу. Однако мальчик чудом вырос благолепным и благочестивым, несмотря на обстоятельства его зачатия. И когда дьявол явился, чтобы востребовать мальчика, то ребенок прибег к могуществу Богородицы, чтобы та спасла его от последствий поспешно принятого несчастной матерью обета15.
На Руси в период Средневековья на какое-то время восторжествовало мнение либерального меньшинства: восхваляя воздержание как знак благочестия, епископ Новгородский Нифонт отвергал обязательность прекращения супружеской близости в большинство церковных праздников. Он не верил в то, что ребенок, зачатый в святой день, вырастет убийцей, вором, разбойником или прелюбодеем, и распорядился, чтобы книги, проповедовавшие подобные взгляды, были сожжены. С его точки зрения, допущению к причастию препятствуют гораздо более серьезные прегрешения; при этом он конкретно называл такие грешные поступки, как злобу против ближнего, пьянство, площадную брань и нечестность в делах16. Взгляды епископа, однако, разделялись немногими, что видно из диспута между иерархом и его учеником Кириком.
«Я (т. е. Кирик) спросил:
- Будет ли правильным давать отпущение грехов тем, кто имел сношения с женой своей во время великого поста?
Он (т. е. епископ Нифонт) рассердился:
- Как, - заявил он, - ты смеешь учить мужей сторониться жен своих во время великого поста? Твой это грех!
Я сказал:
- Господи, да ведь записано в уставе Белечском, что хорошо хранить себя в чистоте во время поста Христова.
- Феодос слышал это от митрополита, - изрек он, - и записал так: если супруги не могут [воздержаться] совсем, то тогда [пусть воздерживаются] только первую и последнюю недели. К тому же, -добавил он, - ни митрополит, ни Феодос не имели в виду ничего, кроме святой недели, а на святой неделе все дни считаются за воскресенья»17.
Точно такой же точки зрения придерживался архиепископ Новгородский Илья, который утверждал, что священники, требовавшие полного воздержания, являлись лицемерами, ибо оказывались не в состоянии соблюсти это правило сами18. Но в то время, как Нифонт был более либерален, чем многие из его коллег-иерархов, он тем не менее разделял общепринятую точку зрения относительно запретов в субботу и воскресенье. Более того, трактуя это правило расширительно до необычайности, он предписывал супружеским парам не вступать в брачные отношения вплоть до вечера понедельника.