279. Настоятеля могли снять с занимаемой должности за один лишь сугубо деловой разговор с женщинами280.
Покаянные вопросы для настоятелей свидетельствуют о том, что и эти церковнослужители потенциально могли впасть в сексуальный грех. В числе возможных партнеров числились в первую очередь молодые монахи, но, кроме того, и замужние женщины, вдовы, рабыни, девицы и монахини, ибо все они, безусловно, могли оказаться обитателями монастырского комплекса281. Поскольку настоятель обладал особой властью и авторитетом, следовало принимать особые меры предосторожности на случай его сексуальных прегрешений. Если возникали слухи о том, что настоятель будто бы является блудодеем, нельзя было устраивать очную ставку с мирской общиной. Вместо этого два или три из самых старших по положению монахов обязаны были собраться и обсудить ситуацию. Затем каждый из них должен был по отдельности посетить настоятеля в его келье и смиренно довести до его сведения озабоченность братьев, умоляя признаться в прегрешении. Если же настоятель не каялся, монахи были вольны перейти в другой монастырь, но судить настоятеля имел право один лишь Господь282. Гораздо важнее наказания настоятеля за его прегрешения было поддерживать его престиж и авторитет внутри монастыря.
Церковнослужители сталкивались с еще более серьезными проблемами, чем просто поддержание дисциплины внутри монастырей: что, к примеру, следовало делать с самозваными монахами и монахинями, жившими за пределами духовных учреждений? Составной частью раннехристианской традиции являлось наличие множества отшельников обоего пола. Некоторые из них становились святыми, и притчи о них наполняли сборники нравоучительных историй. При наличии такого рода прецедентов иерархам оказывалось затруднительно осуждать индивидуальное отшельничество как таковое, однако приходилось быть настороже вследствие наличия проблемы поддержания дисциплины среди этих людей.
Некоторые из составителей уставов подходили к этому вопросу весьма либерально и позволяли женщинам — обычно вдовам — вести монашескую жизнь у себя дома при условии, что ими официально принимались монашеские обеты и они добровольно отдавали себя под надзор одной из старших монахинь283. Такой путь являлся практической альтернативой для тех вдов, которые желали вести монашескую жизнь и одновременно не хотели оставлять своих детей в небрежении. Принимая монашеские обеты, такая вдова, по существу, обязывалась никогда не выходить вторично замуж, что гарантировало ей право на долю имущества покойного мужа. Женщина, которая вела монашескую жизнь у себя в доме, не была связана ограничениями на свободу передвижения и на право владения собственностью, обязательными для монахинь, пребывающих в обителях. В целом такая альтернатива для вдов была весьма привлекательной, особенно на Руси в шестнадцатом и семнадцатом веках, когда женщины получили ощутимые наследственные права, но их личная деятельность существенным образом ограничивалась.
Житие Юлианы Лазаревской, написанное ее сыном, в сжатой форме рассказывает о благочестивой женщине, которая, даже не будучи вдовой, вела у себя дома монастырский образ жизни. Как пишет сын Юлианы, его мать еще с детства желала стать монахиней, но вышла замуж, повинуясь родительской воле. Родив мужу детей, она выразила пожелание уйти в монастырь, но вместо этого согласилась остаться дома, с детьми, живя, однако, как монахиня. Она удалилась из супружеской спальни, порвала все сексуальные контакты с мужем и посвятила всю дальнейшую жизнь молитве, смирению и добрым делам284.
Сербский святой Петр Корицкий одно время жил у себя в доме как монах. После смерти отца Петр захотел уйти в монастырь, но мать отговорила его, напомнив об обязанности содержать ее, а также младшую сестру. Мать согласилась не сватать ему невесты и позволить ему поститься и молиться дома. Стремление Петра следовать у себя дома нормам монашеского аскетизма и заниматься духовным самосовершенствованием произвело столь сильное впечатление на его младшую сестру, что та в свое время презрела брак, чтобы стать монахиней285.
Многие из иерархов воспрещали мужчинам и женщинам самостоятельно вести монашескую жизнь как в пустыни, так и у себя дома. Искушение не подчиняться монастырской дисциплине оказывалось слишком велико. Устав Стефана Душана явился воплощением именно этой точки зрения и обязывал всех монахов и монахинь жить исключительно в обителях под надзором настоятеля или, соответственно, настоятельниць^86. С этим соглашался русский митрополит Фотий. По его мнению, настоящая монахиня должна жить в управляемой Церковью обители под надзором настоятельницы; при этом она обязана носить соответствующее одеяние, а не мирскую одежду287. И позднее иерархами издавались сходные постановления, в частности, Московским собором 1667 года и митрополитом Новгородским Питиримом в 1668 году. Монахини и монахи, ранее покинувшие монастырь, обязаны были туда вернуться, а тем, кто стал жить в миру, предписано было возвратиться в пределы стен обителей. Даже больные, принявшие монашеские обеты на смертном одре, должны были перебраться в монастыри. Более того, в целях обеспечения за новыми монахами или монахинями надлежащего надзора со стороны настоятеля или настоятельницы только специально уполномоченные на то «черные» священники имели право совершать обряд принятия монашеских обетов?88. Старец Серапион, расследовавший на Руси в семнадцатом веке по поручению царя Алексея деятельность староверов, сетовал, что на женщин, ведущих монашескую жизнь у себя дома, очень сильное влияние оказывают еретики-раскольники. Серапион отмечал, что эти самозваные монахини отказывались посещать церковь, исповедаться и причащаться и пребывали под духовной опекой старообрядческих священников-монахов. Монашество на дому было весьма распространено среди староверов, утверждавших, будто мир стоит на пороге Апокалипсиса289.
Регулируя сексуальную жизнь духовенства, православные славянские церковнослужители следовали ряду императивов, не всегда сопоставимых друг с другом. Первый из них — защита Церкви от сатанинского вторжения, проявлявшегося в виде сексуальности. Под этим углом зрения священнослужители, занимавшиеся любым из видов сексуальной деятельности, вольно или невольно, все равно, рассматривались как лица, не имевшие права как совершать святые таинства, так и допускаться к ним. Единственным исключением считалась так называемая «великая нужда», что, как правило, означало отсутствие замены согрешившему священнику при особо важных обстоятельствах. И хотя чувственные деяния считались более позорными, наличие сексуального желания как такового уже указывало на потенциальную подвластность дьявольскому влиянию.
Второй из императивов представлял собой обязательность демонстрации живого примера христианского образа жизни: имелись в виду принявшие обет безбрачия монахи и монахини, целомудренные священники и их жены. Монашество являлось высшей формой подобной жизни и отмечалось смирением, проведением времени в молитве и занятиями добрыми делами. Монахи и монахини стремились обрести «ангельский лик» — а ангелы были существами асексуальными. Любое проявление сексуального интереса, даже зачастую весьма далекое от блуда, являлось свидетельством неудачи в деле достижения основной цели монашеской жизни. Священнослужители в браке были скованы весьма ограниченными дозволенными формами сексуального самовыражения. На них накладывались те же ограничения, что существовали для мирских браков: в те дни, когда религиозный долг ставился превыше всего, активная супружеская жизнь исключалась. А поскольку у священнослужителей церковные обязанности были весьма обширны, их брачные отношения урезывались до предела. Церковнослужители гораздо строже судили человеческие слабости у священников по сравнению с таковыми у мирян. По этой причине от священнослужителей ожидалось более ревностное исполнение правил воздержания, чем от мирян, и им запрещалось вступать в повторные браки.
Чтобы пребывать в качестве образца православного благочестия, как «черное», так и «белое» духовенство обязано было избегать публичного нарушения сексуальных норм. Третьим императивом для Церкви являлось поддержание репутации и сбережение авторитета Церкви в глазах мирян. В этих целях иерархи вынуждены были вначале производить тщательный отбор кандидатов на рукоположение и для назначения на церковные должности, чтобы убедиться в их моральном уровне, о чем судили прежде всего по их сексуальному поведению. Во-вторых, иерархи проявляли готовность убирать провинившихся священников со своих постов, особенно когда прегрешения становились общественным достоянием. В-третьих, они пытались, пусть даже не всегда успешно, предотвращать распространение злостных слухов о неправильном поведении священнослужителей. И в-четвертых, они установили порядок, согласно которому провинившиеся церковнослужители находились под юрисдикцией исключительно церковных властей, но ни в коем случае не светских.
Наконец, церковнослужители желали поддержать авторитет
иерархов внутри церковных учреждений. Чтобы обеспечить осуществление и этого императива, они предоставили епископам и настоятелям право судить своих подчиненных, как сочтут нужным, в рамках разнообразных традиций церковного права. Они также разработали процедуры удаления со своих постов епископов и настоятелей, виновных в неправильном поведении. Однако гораздо более важной целью этих процедур было поддержание престижа должности независимо от несоответствия ей согрешившего лица, а не осуждение недостойного за свои прегрешения. Часто именно светские власти вынуждены были, зачастую из политических соображений, вмешиваться и добиваться смещения иерархов за недостойное поведение.
Осуществление на практике норм сексуальной морали во всех средневековых славянских обществах опиралось на подготовленность и бдительность клира. Необходимым предварительным условием успешного выполнения данной роли было утверждение этих норм в рамках самой Церкви.