кресенье пролежала, говоря, что ей «шибко неможется». Ночью, когда все улеглись спать, она взяла ведро (будто за водой идти), зашла с ним в клеть, вынула из сундука ребенка и положила его в ведро — и на пруд поскорее. В пруду она закинула ребенка (с камнем на шее) в воду и вернулась как ни в чем не бывало с ведром воды домой. Наутро она ушла из дому и нанялась где-то в стряпухи. Ребенка нашли в пруду так через месяц, когда пруд стал усыхать, и баба попалась. Попалась раз и девка, когда собака вытащила из конопли брошенного ею туда задушенного ребенка. В Мураевне (большое село) почти каждый год находят одного, а то и двух мертвых младенцев. Но редко дознаются, чьи они. Нынче свиньи выкопали у погоста посиневшего мертвого новорожденного: видно было, что ребенок только что закопан в землю. Дело осталось «без последствий». Крестьяне не любят дознаний и уголовщины и если даже что и знают, то помалкивают. Так же смотрит на это дело и священник. «Случился грех, а с кем — Бог его знает. Чужая душа — потемки, разве дознаешься... Мало ли их, девок, гуляют». Иногда отправляют незаконных детей в Москву в воспитательный дом. В Мураевне есть даже такая баба, которая за некоторое вознаграждение отвозит в воспитательный «гулевых детей». К одному бездетному помещику пришла раз баба с предложением, не купит ли он ее ребенка: «Слыхала я, что тебе дитё нужно, ну, думаю, и толкнусь, може, и купишь. Он у меня гулевой, а муж скоро прйде...»
Что способствует легкости нравов теперь сравнительно со стариною?
Во-первых, заработки на стороне. Затем, пожалуй, большее общение с другими деревнями. Прежде жизнь всякой деревни шла в ней самой. Деревня работала на своего владельца и из этих рамок не выходила. А теперь крестьяне самых различных деревень встречаются на общей поденной работе у помещиков. Всякая девушка может пойти на поденную куда ей угодно и таким образом уйти от надзора своей родины. Одновременно завелся обычай, которого не было прежде: парни ходят в хороводы в те деревни, куда только им вздумается. Так же свободно приходят на деревню и батраки из соседних помещичьих усадеб: они тоже пришлый элемент в крестьянской «улице». Такие парни, разумеется, могут совершенно безнаказанно ухаживать за чужими девушками, и им трудно наступить на хвост, так как они издалека. Да если и баба какая слюбится с барским батраком, который сегодня здесь, а завтра уж будет далеко, то это для нее безопаснее в смысле пересудов, чем если бы она была в связи с кем-нибудь из своих, деревенских. Легкость нравов способствует и отлучке мужей на заработки. Он себе там заводит «мамзелей», а жена может завести любовника и дома. Если она бездетная, то в отсутствие мужа нередко нанимается в кухарки на работников в помещичью усадьбу. А если у нее ребенок, то она целыми неделями гостит у своей «мамушки», которая уж, конечно, во всех обстоятельствах «прикроет» свою дочку. Поговорка: «Игры да прятки привели девку к Ваньке» (Ванявке).
По моим наблюдениям, наибольшим успехом у девок пользуются те «малью», которые «чисто ходят», т. е. имеют жилетку, пиджак, сапоги бутылками и хороший картуз; действует также на девок уменье играть на гармонике, некоторые словца «вежливые или игривые» (теперь уже у нас каждую девку называют на улице «барышней»), пожалуй, некоторая ловкость. В прежние времена костюм парней не имел такого значения, как теперь: прежде любили «кудрявых да румяных, да веселых», не глядя на то, что они обуты в лапти. Девок на «улице» любят непременно веселых, таких, которые умеют плясать и за словом в карман не полезут. По мнению одного помещика, чем неприличнее ведет себя девица «в кругу», тем больше успеха она имеет. Теперь, впрочем, всякая девушка имеет своего «малого», «кого любит» или «с кем стоит», — его она и поджидает в хороводе. Он ее «выбирает», он и «дарит ее» то бумажным платком, то дешевым кольцом или серьгами, то куском розового мыла или «духовитого мыла», то гостинцами — подсолнухами, жамками, рожками. Девки тоже иногда дарят парней гостинцами (обыкновенно, когда «провожают» их после окончания «улицы») или шьют им из разных тряпочек «кисеты» для табаку. Замечательная черточка: бабы и девушки «провожают», а не наоборот: «малый» даже до порога избы не проводит свою девушку, а девушки провожают и своих «малых», и женихов. Так и в песнях поется. В отношениях между «малыми» и девками еще не совсем утратилось прежнее крестьянское представление, что за всякий подарок следует «отдаривать», и не всё еще сведено к деньгам, как плате за любовь. Есть еще какое-то подобие любви: девушка рубашку сошьет тому, кого любит, если он не попросит, а «малый» с удовольствием увидит на девушке платочек или кольцо, им подаренное, и т. п. Вообще, девушке, которую он любит, парень и подарком, и словом, и поцелуем выражает свою любовь, а на жену свою, даже вскоре после свадьбы, всякий мужик уже смотрит как на свою благоприобретенную собственность, которую нет никакой причины ласкать или целовать, а тем более «дарить». Уж и то хорошо, если молодой муж не бьет свою
22 А се грехи злые, смертные Кн I 673 жену и не дает своим семейским на первых порах наваливать на нее слишком много работы. Девушка далеко не всегда требует денег. Зато уж всякая женщина (за очень редкими исключениями) потребует денег за то, что отдалась (а то так еще вперед возьмет); «задаром» женщины не «грешат» — разве уж какие-нибудь очень робкие, забитые вдовы. Некоторые вдовушки, впрочем, очень хорошо устраиваются. У нас на деревне одна вдова взяла к себе зятя в дом (выдала за него замуж 18-летнюю глуповатую, забитую свою дочь) и живет с этим зятем наравне с дочерью. Когда зять напивается пьян — бывают, разумеется, и побоища в этом m£nage en trois [«треугольнике», жизни втроем], но всё кончается благополучно, и «Сашке-Гу-сихе» гораздо лучше живется за зятем, чем жилось за слабым, больным мужем. Ей многие бабы завидуют.
«На улицу» собираются девки со всей деревни и отчасти молодые бабы, особенно такие, у которых мужья в отсутствии. Нарядятся и выйдут на выгон (в некотором отдалении от «порядка»). Бывает это обыкновенно уже в сумерки. Начинают с какой-нибудь протяжной или круговой песни. Приходят не только свои, деревенские, но и из других деревень. А если поблизости деревни находится барский двор, то барские батраки одними из первых являются на «улицу» вместе со стряпухами, скотницами и т. п. Являются с гармошками или дудками, под звуки которых попозднее, уже разгулявшись, пляшут. Чем лишёе пляшет баба или девка, тем больше она «приговаривает» («Мой муж черноус, я его не боюсь», «Горе, горе, муж Григорий, хоть бы худенький, да Иван»; «Я милого недолюбливала, целовала, приголубливала» и т. п. до бесконечности). Бабы, так те, ко всеобщему увеселению и удовлетворению, такие присказки иной раз «выговаривают», что слушать стыдно. Чем дальше в ночь, тем меньше становится «круг». Под звуки гармошки пляшет какой-нибудь один, а то и два «зарядившихся» в потайном шинке «малых», а остальные «с теми, кого любят» расходятся по коноплям, кустам, за риги... (Очень скоро прерываются крестьянские романы — коли деревенская девушка сойдется с барским батраком: господа норовят брать батраков издалека, верст из-за 15 — 30, и всякий роман должен кончиться вместе со сроком парня у помещика...) Девки и бабы никогда не ходят в чужие деревни на «улицы». Гуляют, т. е. продолжается «улица», иногда часов до 2-х утра, и это в рабочую пору. Поспят часик-другой, а потом и в поле. На днях я услышала песню, которая поразила меня тем, что в нескольких словах очерчивает всё то, что я записывала на основании наблюдений и расспросов. Привожу эту песню как очень характерную для нравов. Она плясовая, играют ее на «улице»:
Вы не ждите, девки, время —
Гуляйте теперя,
Осень замуж отдадут,
Такой воли не дадут.
Навалится муж негодный,
Буде измываться.
Стане, буде измываться,
Всё мною поношаться.
Не тибё ли, щеголь Ваня,
Я тибё любила,
Окол печи в рогачах Ваню хоронила,
Чтобы батюшка не знал,
По чуланам не искал.
Ходил, шуркал по чуланам,
Нашел окол печи,
Около печи, в рогачах Ухватил за плечи.
Детинушка стосковался —
Некого любить:
Жену мужнюю любить —
Надо золотом дарить,
А солдатку-то любить —
Солдатке живой не быть,
Красну девицу любить —
Надо щегольно ходить.
«Вечорки», «вечеринки» происходят так: девушки сговариваются с какой-нибудь вдовой или одинокой солдаткой, и та за освещение (1 или 2 фунта керосину) пускает их в свою избу. В «вечорках» участвуют девушки, солдатки и женщины, у которых мужья в отсутствии. К слову, бабы (особенно однолетки) всю жизнь называют друг дружку «девушка», а мужики — «малый». «Я, девушка, говорю ему...», «Эх, малый, какая эта угощенья». И «девушка» и «малый» оказываются бабой и мужиком лет по 50. Каждой вечеринкой заведует «староста». В «старостах ходит» либо который-нибудь из ребят, либо какая-нибудь вдова или солдатка. «Малые» приносят с собою водку, гостинцы (жамки, подсолнухи, яблоки, леденцы, баранки) и угощают девушек и хозяйку избы. Девушки приходят первые и заигрывают песню, а затем уже являются ребята. Поют песни, пьют, едят, пляшут, играют в карты (дурачки) и в игры: «монахи», «суседи», «казачкй» и т. п. Все эти игры сводятся к поцелуям — например, «суседи»: «староста» размещает мужчин и женщин на лавке попарно по своему усмотрению, затем подходит к каждой паре и спрашивает у «малого» и у девки, «в согласье ли он» или она со своим «суседом» или «су сед кой». Если, положим, девушке не нравится ее «сусед», она может потребовать себе в «суседи» другого «малого». Тогда староста говорит: «Ну, теперь вы в согласии, так уберите мне две нивы ржи» или: «...отмерьте мне 10 аршин тесьмы» (означает два или десять поцелуев); «монахи»: один из парней (а за ним другой и третий, и все по очереди) уходит в сени, а затем стучится в дверь избы. Староста открывает ему дверь: «Игумен, игумен, дай-ка мне монашку». — «Каку тебе монашку?» Парень шепчет старосте на ухо, какую ему девушку надобно. Тот подводит ему, и в сенях за закрытыми дверями молодые люди целуются (и т. п.).