Был такой случай. Жили два брата и один из них ушел в Москву с женою. 20 лет про него не было ни слуху ни духу, он ни копейки не присылал большому на хозяйство. (По поводу «присылок» денег: мужицкие денежные письма обыкновенно приходят в волостное правление. Старшина нередко самовольно задерживает эти деньги на подати, не извещая даже адресата об их получении. Иногда просто кладет эти деньги себе в карман. При таких обстоятельствах трудно бывает иногда проверить, правда ли, что такой-то меньшой брат не присылал ни одной копейки на хозяйство.) Большой хозяйствовал и, разумеется, уже считал и имущество, и избу, и поместье своими, принимая во внимание двадцатилетний труд, вложенный им в свою усадьбу. Вдруг, как снег на голову, является младший брат, с угрозами требует не только своей земли, но и имущества и, получив требуемое, для закрепления благополучного исхода своего дела поит мир водкой (мир мог бы не утвердить раздела) и садится «на всё готовое». Понятно, какие чувства он вселяет в брата и в его семью... На этой почве возникает, разумеется, несколько судебных дел. Чаще всего судятся из-за по-местьев, или «позёмов». Судятся с помещиком из-за заработков, т. е. лучше сказать, помещик судится с крестьянами (у земского). Законы знают по большей части плохо, а потому сплошь и рядом предъявляют иски тем, кто по закону прав. Судиться очень любят, особенно если видят возможность оттягать что-нибудь у другого, сделать другому подвох за какое-нибудь оскорбительное слово и т. п. «Клявуза» в последнее время — одно из зол деревни. Розгами последнее время уже наказывают все реже и реже. Был, впрочем, еще не так давно случай, что одна баба (из глухой деревушки) заставила в волостном правлении выпороть своего мужа за то, что он не хотел с ней жить. Бывают случаи, что секут сыновей, оскорбивших своих отцов. Таких непокорных детей (лет 20 иногда) секут при волостном правлении без суда. Волостной старшина вызывает по жалобе отца или матери такого малого, и его сечет сторож при волостном правлении. Секут розгами, связанными из ивовых прутьев. Для этой экзекуции снимают с виновного нижнюю часть костюма и кладут его на пол в волостном правлении. Все крестьяне из села допускаются смотреть на это зрелище. Более всего крестьяне не любят денежных взысканий и штрафов. Для них это самое тяжелое наказание, за которое они мстят и поджигают. Гораздо охотнее они отсиживают в холодной, лишь бы это было не в рабочую пору. Если мужику приходится отсидеть в холодной в рабочую пору, по его просьбе волостной старшина иногда отсрочивает это наказание до осени. При такой отсрочке кто-нибудь из родных мужика берет его на поруки. Водка при этом, разумеется, играет роль. «Угости старшину — он и попростеет». (Попростеет — значит, по-нашему, подобреет.) Бабы отсиживают в холодной свои провинности наравне с мужиками. Сажают и беременных баб, и баб с грудными детьми, которых они в таких случаях имеют при себе в холодной. Сами крестьяне считают свой мир неправедным. «Трудно, вот как трудно жить в миру. Тот прав, у кого родни много. За своего родного всяк свой голос подает — а уж одинокому и плохо. Затем-то одинокий и на сход не с охотой идет. Всё равно, мол, прав никогда не буду. А тут еще водка. За водку да за деньги у всякого судьи виноватый прав буде...» На выколачивание податей крестьяне, разумеется, сильно ропщут. «Неужто у царя денег мало, земля наша малая, а такие подати берут». — «Не царь берет, а его слуги: не ведает царь, что ведает псарь...» По этому поводу крестьяне нередко рассуждают между собою, завидуя господам — крупным землевладельцам. В начале 80-х годов усиленно ходил между крестьянами слух о переделе земли.
Очень жалуются мужики на свою ответственность за других членов общества. «Было у нас два брата-пьяницы — жили с отцом старым, да накопили недоимку рублей в полтораста, а то и больше. По весне оба померли, а теперь ихнюю недоимку на нас разложили, да еще отца их корми. Сами знаете, деревенька наша маленькая, пятнадцать дворов. Непгго я обязан за пьяницу платить, какая же тут правда. В нашем миру никакой правды нет». Так говорит почти всякий мужик.
А те, которые побогаче, горько жалуются на отношение к ним их односельчан. «Ненавиствуют (завидуют) постоянно: “Чём ты нас лучше, погоди — сравняешься с нами ужо”. Вздумаешь яблоньку посадить: “Э-э, сад вздумал заводить, барин какой. Мы не жрамши сидим, а он сад, да отгораживаться!” И плетень сломают, а посаженную яблоню вытащат. А если яблоня выросла и дает яблоки, то считают своим долгом делать на нее набеги. “Во как ненавиствуют, случись у тебя какое несчастье, сейчас тебя добьют... Утопят...”» Это мне рассказывал зажиточный мужик, разбогатевший совершенно случайно и нисколько не пользующийся крестьянской бедностью для ее эксплуатации в свою пользу. Этот богатый мужик, убирающий до 120 копен ржи со съемной земли (у помещиков снимают землю от 7 до 12 руб. за десятину в год) и знакомый с садоводством, потому что лет 20 жил в садовниках, не может, несмотря на все свои старания, завести себе ни сада, ни огорода... «Бился, бился, да уж рукой махнул — теперь и капусту, и огурцы — всё покупаю». Поджоги из мести очень часты. При выколачивании податей кулакам — лафа. Подати начинают выколачивать с сентября. Если подати поступают туго, то сажают в холодную сельских старост тех обществ, которые не вносят своих податей. А затем уже староста начинает сажать под арест отдельных неплательщиков. В крайнем случае назначается продажа с молотка крестьянской скотины. Иногда (по случаю круговой поруки) не разбирают, кто платил подати, кто нет, а прямо «с краю» (с крайнего двора) начинают продажу. А если продают у неплательщиков, то они стараются спрятать свою скотину у заплативших подать богатых своих родственников. Продажу обыкновенно производит старшина, редко приезжает становой. При продаже скотины бабы «кричат». Скотина идет, разумеется, по дешевой цене (коровы и лошади, стоящие 30 руб., идут по 10 — 15 руб.). Скотину эту большею частью скупают кулаки. Всякий мужик, лишившись своей скотины, разумеется, стремится вернуть ее. Для этого отдает в залог свою и женину одежду — продает тому же кулаку (рублей за 100 десятину) свою озимь и, кое-как сколотивши деньжонок, выкупает у кулака свою корову или лошадь, переплачивая за нее кулаку рублей по 5 (продана была лошадь за 10 руб., а он ее выкупает у кулака за 15 руб.). При покупке озими кулаки «дают срок» на 1 месяц, в течение которого мужик может выкупить свою озимь обратно, но опять-таки переплативши за нее по 5 руб. на десятину. Собственно, нельзя это назвать взиманием процентов за залог. Это две отдельные купли-продажи. Тот же кулак, давая мужику денег взаймы, берет иногда с него очень маленькие проценты, а иногда и вовсе не берет. Угостит его мужик водкой, он и дает ему взаймы до известного срока (без процентов). А когда срок наступит и мужик не может отдать своих денег, то за бутылку водки отсрочивает платеж.
Главным вершителем судеб в крестьянском обществе является все-таки не земский начальник, а старшина. Старшина — орудие обоюдоострое. С одной стороны, полезен (для всей государственной машины, разумеется) тем, что он ведает главную суть крестьянской жизни, все ее мышиные норки, в которые не может вникнуть земский начальник, а с другой — от этого-то его положения, в связи со взглядом, что его должность дана ему, так сказать, на прокорм, происходит немало зла. Старшина получает 600 руб. жалованья, и не надо забывать, что при таких условиях сплошь и рядом является арендатором земли или землевладельцем гораздо более крупным, чем любой крестьянин. Понятно, что у него на первом плане его собственные интересы. И он держит в руках мирскую сходку, беря взятки и, в свою очередь, подкупая продажный элемент в крестьянском мире для решения разных вопросов, как ему (старшине) это сподручно. Продажный элемент существует во всяком обществе:1643 «крикуны, глоты», как их называют крестьяне. Глоты в том смысле, что у них широкая глотка для того, чтобы кричать, и для того, чтоб пить. Эти-то глоты являются еще более важными вершителями судьбы какого-нибудь «Ивана», чем его родственники. За глотами скрывается старшина, а за старшиною нередко какой-нибудь крупный землевладелец из купцов, обладающий несколькосот-тысячным капиталом. К такому купцу частит старшина, обедает у него и за денежную мзду обделывает разные дела для купца. Например, начинает усиленно выколачивать подати с тем расчетом, что крестьяне за дешевую плату наберут заработков у купца, и т. п. Недавно один из старшин устроил такое хорошее дельце для купца, что одно крестьянское общество променяло купцу 35 десятин своей земли у самой станции Пурлово (станция эта с будущим ведь!) за приплату всего лишь 2000 руб.
Старшина (опять-таки благодаря своим глотам) сидит крепко и по истечении трехлетнего срока вновь избирается на свою должность. По новом избрании он обыкновенно карает тех крестьян, которые подавали голос против него, притесняя их при сборе податей и т. п. Подати, которые начинают обыкновенно взыскивать в сентябре, относятся к январю этого же года, а потому волостной старшина может легко притеснить мужика, потребовав с него недоимку месяцем или двумя раньше общего «выколачивания». Надо заметить, что при обыденных крестьянских делах редко соблюдается формальность счета голосов. Потолкуют, переговорят, согласятся: «Все согласны»; каких-нибудь два-три голоса против уже не имеют значения. Но в таких делах, как промен мирской земли купцу или в чем-нибудь другом подобном, старшина1644 считает голоса, чтобы не быть уличенным. Считает, тем более что такие дела решаются вовсе не значительным большинством голосов, а лишь перевесом 2 — 5, 7 голосов. Не одни старшины берут взятки. Берут их и другие начальники. За таким примером недалеко ходить... Из всего этого ясен взгляд «Иванов»... на своих начальников, придавленных, находящихся под гнетом такой «силы». Собственно, ведь это заколдованный круг, из которого нет никакого исхода. Кто при таких условиях может подняться выше общего уровня и подать собой пример другим? (Старшина нередко бывает председателем волостного суда