Для решения такого шаткого вопроса недостает еще многих данных. Укажу пока на один из многих дезидерат240. Христианские святыни основывались нередко на месте языческих, иногда случайно, без внутреннего соответствия между старым и новым объектом культа, иногда при встречных течениях их содержания. Где их не было, там могло явиться позднее влияние старого на новое, и христианская легенда могла испытать воздействие местных, более древних. Предположим, что такая христианская святыня оказывает не местное только влияние, и мы можем быть уверены, что по его следам распространятся воззрения и обряды, бессознательно осложненные язычеством. Такие вопросы почти не затронуты; мы спрашиваем себя: почему Григорий Просветитель241 обратил в церковь Иоанна Крестителя храм богини любви и производительности Анагиты?242 Если поклонение ей в формах Men или Ма243 перешло в христианскую пору к культу Марии244, то мы получим комбинацию имен Ивана и Марии, знакомую нашим купальским песням. Или: почему в Абруццах церковь св. Иоанна Предтечи названа «In Venere»? Местное предание ответило на это образно: будто царица Венера основала ее в память своего избавления от бури заступничеством святого, к которому она обратилась245. Но это, очевидно, не генетическое объяснение.
Как бы ни решился вопрос, схема языческого обряда с точки зрения натуралистического мифа была бы следующая: лето идет на урон, умирает, убит юный бог, выражающий производительную мощь природы, и его оплакивает любившая его богиня; женщины сетуют над его телом, и сетования перемежаются эротическими мотивами; их значение, может быть, то же, что и купальских огней: страстный призыв к жизни и теплу, удалившимся со смертью бога.
Небольшая заметка г-жи Эрсилии Каэтани Лователли о празднествах Адониса и сходных с ними сардинских обрядах дает мне повод к следующим сообщениям, дополняющим сопоставления Маннгардта246.
Сиро-финикийский культ Адониса распространился из Азии, где его главными центрами были Библос, Антиохия и др., в Кипр и Грецию, Египет и Рим. Миф представлял его сыном сирийца Тианта или Киниры, основателя Пафоса на Кипре, который прижил его, сам не зная того, со своей дочерью Смирной или Миррой, воспылавшей к нему по воле Афродиты нечистою любовью. Боги обратили ее в дерево (мирру); от него и родился Адонис, прекрасный юноша, которого любит Афродита. Но любовь эта недолговечна: Адонис погиб, охотясь в горах Ливана, сраженный вепрем, и соименная ему река у Библоса окрасилась его кровью; всякий раз в пору наступления его празднества то же явление повторялось; голова из древесной коры, очевидно, изображавшая голову Адониса, которую в праздник Адоний опускали в море жители Александрии, через неделю приставала к Библосу;247 по другим свидетельствам248, александрийские жены отправляли таким же путем сосуд с посланием в Библос, извещавшим, что Адониса нашли. Афродита действительно искала и обрела его тело; он возвращался, оживал; спор Афродиты с Персефоной, решенный Зевсом в том смысле, что Адонис будет поочередно принадлежать то одной, то другой из них, указывает на основы мифа об умирающем и обновляющемся боге.
«Адонии» отбывались осенью (в Антиохии и Александрии) и весною (в Библосе, Афинах), может быть, и летом (в июне). Весною Адонис оживал, и мы можем конструировать последовательность обряда: он начинался с сетования над погибшим и переходил в ликование над воскресшим; в осеннем или летнем обиходе, отвечавшем нашему купальскому, оба момента сменялись в обратном порядке, но символика была та же. Участницами обряда были женщины, позднее, главным образом, — гетеры; они искали погибшего Адониса и находили его. Фигура юного бога ’AScovlov, сделанная из дерева, воска или терракоты и нередко окрашенная в красный цвет (оттуда его название «xopocXXiov»), покоилась на ложе рядом с изображением Афродиты; вокруг него — деревья в плодах и сосуды или корзины с засеянными в них обрядовыми растениями: укропом, ячменем, пшеницей, мальвой и традиционным латуком249, игравшим роль в мифе: рассказывали, что вепрь убил Адониса на кусте латука, либо что Венера спрятала в нем любимого юношу, либо возложила тело убитого на латуке, vexuoov (Зр&цос. Это — искусственные садики, «сады Адониса», «ASooviSoс; х-фгсп», которые и звались «еттбссркн», были необходимой принадлежностью обряда; подбор растений, быстро поднимающихся и столь же быстро отцветающих, отвечал смыслу празднества. Женщины оплакивали умершего бога, голосили над ним под звуки флейт и причитали адониазмы250 («еттасркн»). Приношения состояли из фигурок птиц и животных, сделанных из теста и меда; в Библосе женщины обрезывали свои косы в знак траура; это была и жертва богу, и знак зависимости и служения; но эта жертва заменялась и другой, столь же знаменательной: в течение целого дня женщины отдавались в храме всякому приходящему, и плата, которую они за это взимали, приносилась в храм
Афродиты. Тот же обычай существовал, по всей вероятности, и в Пафосе, и на Кипре. Ввержением в воду изображения Адониса и его садиков кончалась (в Александрии) печальная часть обряда, после чего раздавались радостные клики: «Жив Адонис, вознесся на небо!»
II
Подобное же соединение похоронных и эротических мотивов встретим мы и на почве европейской Ивановской обрядности; летние Адонии совпадали с нею хронологически и вызывают к сравнению. Привлечение в наш купальский цикл (24-го июня) воспоминания о смерти Иоанна Крестителя (29-го августа)251 совершилось на почве более древних дохристианских представлений, где уже соединились образы жизни и смерти.
Начнем с сардинского обычая, носящего название «Ивановского кумовства» («Comparatico di San Giovanni»)252. В конце марта или начале апреля какой-нибудь крестьянин предлагает соседке, не согласится ли она в течение следующего года быть ему кумой. В случае согласия она тотчас же принимается за дело; делает из коры пробкового дерева (sughero) род сосуда и наполняет его землею, которую засевает пшеницей. К Иванову дню зелень густо поднимается; тогда сосуд получает название «егте» или «nenneri». В день праздника будущий кум и кума отправляются, сопровождаемые веселой толпой мальчиков и девочек, в церковь и, не дойдя до нее, бросают сосуд в двери церкви так, чтобы он разбился. Затем садятся кружком и едят яичницу с зеленью, причем один кубок с вином переходит из рук в руки, и скрипка («lionedda») играет веселые мотивы. После этого встают и, взявшись за руки, медленно движутся, повторяя нараспев: «Кум и кума во имя св. Иоанна» («Compare е comare di San Giovanni»). Обряд кончается поздно в ночь пляской в хороводе. Некоторые подробности подсказывает обычай в другой местности Сардинии (Ozieri): здесь в навечерие Иванова дня девушки выставляют на окне традиционный егте, украшенный шелковыми тканями и лентами, флагами и свечами. В былое время существовал обычай, отмененный Церковью, ставить на вершине сосуда чучело, одетое в женское платье. Сардинское егте отвечает «садам Адониса», чучело, очевидно, — изображению бога, простертого на ложе; «кумовство» заменило, по всей вероятности, другие более реальные черты натуралистического культа. Всё это подтверждается купальскими обрядами Сицилии, в которых мы встретим и бледное отражение егте.
В Сицилии св. Иоанн считается покровителем кумовства, святость которого выше кровных уз. San Giovanni там то же, что «кум» вообще, одно имя идет за другое. Кумовство понимается в церковном смысле: кумовство при крещении и по браку, ибо дружка жениха («compari d’aneddu») считается кумом и бывает обыкновенно и крестным отцом первого ребенка; но существует и особое народное кумовство. Кумуются с отроческих лет, 24-го июня, в день св. Иоанна Крестителя, которого народ наивно смешивает с другими соименными святыми, призывая для отвращения грозы Иоанна Крестителя, Иоанна Евангелиста и Златоустого253. Обряд кумовства описывается таким образом: двое ребят одного пола или разных полов, задумавшие покумиться, вырывают каждый у себя по волосу, свивают их вместе, причем один из участников поет: «Связано крепко, не вырваться; лети, волосок (при этом дуют на него), лети в море. Мы покумились, мы покумились».
Iunciuto strittu, non poi scappari,
Vola, capiddu, vattinni a man,
Semu cumpari, semu cumpari!
Последний стих поют вместе, затем, схватившись мизинцами и связав их, тянутся в разные стороны, качая руками вверх и вниз и припевая: «Мы — кумовья во имя св. Иоанна, кумовья до Рождества; что у нас есть, то мы делим между собою, даже воду; будь у нас хлеб и кости, вместе мы сойдем в могилу, а с хлебом и рисом войдем и в рай»:
Cumpari, cumpari cu’ ’u San Giovanni,
Semu cumpari sinu a Natali;
Zoccu avema, nni spartemu,
Sinu all’acqua chi bivemu;
E s’avemu pani e ossa,
Nni nni jamu sutt’e fossa,
E s’avemu pani e risu,
Nni nni jamu’n paradisu.
В Accopo (в Сицилии) кумующиеся вырывают ресницу или волосок и, омочив их слюной, обмениваются ими, положив на черепок, который ломают пополам, свято сохраняя каждый свою часть. Формула кумовства такая: «Мы стали кумами, ими и останемся, придет смерть, расстанемся»: