Ходили д1вочки коло Мариночки,’
Коло мое331 водила Купала.
Гратиме сонечко на 1вана!332
Та купався 1ван, та у воду впав.
Купало — шд 1вана.
Либо:
Втонула Мариночка, втонула,
Та наверх юсенька зринула;
* * *
Як шшла Ганна до броду по воду...
Та стала Ганна на xmici кладки...
Кладка схитнулась, Ганна втонула333.
Иначе делают чучело Марены из соломы, крапивы или черноклена; убирают ее венками, листьями и цветами, пляшут и поют вокруг нее, а затем ввергают в воду или разрывают на части. Парубки часто отнимают Купалу или Марену у девушек и рвут ее, но те быстро делают новую куклу334.
Заметим прежде всего смешение Купалы и Марены в обряде, Ивана и Ганны в песнях и, вместе, их колеблющийся образ. «Де ж ты была, Купалочка», — поется в одной малорусской песне335, в белорусской же, наоборот, Купалиш, или Купальник, — парень, которого другие выбирают руководителем купальских игршц336, тогда как Дзевкой Купалой называется девушка, которую обнажают и окутывают гирляндами из цветов; ее ведут в лес, где ей завязывают глаза, и она раздает венки подругам, движущимся вокруг нее в хороводе: по венку, доставшемуся той или другой, заключают о судьбе. В сходном малорусском обряде девушка зовется Куполом или Купайлой;337 наоборот, на Волыни и Подоле Купайло означает дерево, которое выше носило название то Купалы, то Марены, тогда как в Харьковской губернии имя последней перешло к обозначению чучела338. То же смешение встречается и в белорусских обрядах (по письменному сообщению г-на Романова): в окрестностях села По-нолюбич делают Купалу — соломенное чучело, которое надевают на шест, топят в воде, потом снова надевают на шест и зажигают; поговорка, ходящая в окрестных деревнях: «Мар& ты Понолюбицкая!» — объясняется обычаем Гомельского уезда, где Мара — чучело из соломы, которую сжигают на костре.
Все эти колебания принадлежат позднейшему синкретическому самозабвению обряда. Можно предположить, что в воду ввергалась кукла, какое бы название она первоначально ни носила: «Купався Иван та в воду упав». Купало, сближенный с Иоанном Крестителем, упрочил представление о ввержении именно в воду; в Граце на Иванов день носили чучело, насаженное на шест, которое забрасывали горящими метлами, оно сгорало;339 у болгар такую куклу или чучелу погребают*3, но и спускают в воду. «В Коп-ривщица на Енюв день момите правит кукла от дрини и слама <...> земат да я оплакват, опеват и възпеват. На место целите кук-ли, на дъсчицете, що се пущат по водата, турят и само залъци от тех, а от куклите правит и попари, па се гощават и след това пеют песенчици, които с “наричаншгга” си не само споменват “любовник и любовници”, но сл С¥лщ “мартивски” припевки с предсказ-ванье на бл^д^щая съпруг или съпруга» [В Копривишта в день св. Ивана [Купала] девупжи делали куклу из лохмотьев и соломы <...> опевали и воспевали ее. В этом месте на досточки, что сплавляют по воде (тоже, видимо, для гадания. — Ред.), кладут и целый хлеб “куклу” (т. е. антропоморфной формы. — Ред.) или только его куски, а из самих хлебов готовят блюдо попара (крошенные куски хлеба в воде или молоке. — Ред.), едят и после этого поют песни, в припевках которых не только вспоминают “возлюбленных”, но также и “мартовские” [?] припевки с предсказаниями будущего супруга или супруги»]340 . Параллелизм весенних и летних обрядов позволяет сблизить с Ивановскими молдаванский обычай хоронить (за неделю до пятницы перед Юрьевым днем) глиняную куклу Трояна, или Калаяна341.
Перейдем к другим эпонимам342 Купалы: 28-го июня (иначе, в Троицын и Духов день) совершались в Пензенской и Самарской губерниях похороны Костромы; ее представляла девица, к ней подходили с поклонами, клали на доску и купали в реке, причем старшая из участвующих била в лукошко, как в барабан. В Муромском уезде (где обряд приурочен к первому воскресенью после Троицына дня) Кострому представляла соломенная кукла, наряженная в женское платье, и цветы, которую клали в корыто и несли на берег реки или озера; здесь из-за нее происходила борьба: одни старались овладеть куклой, другие являлись на ее защиту, пока не побеждали первые; тогда они срывали с куклы платье и перевязи, а солому топтали и бросали в воду, между тем как побежденные предавались горю, закрывали лицо руками, как бы оплакивая Кострому. В Костроме справляли в Всесвятское заговенье похороны Ярилы — куклы в виде мужчины со всеми естественными его частями, которую женщины провожали с плачем и зарывали в землю343. Аналогичен обряд, называемый в Саратовской губернии проводами весны: 30 июня делают соломенную куклу, наряжают ее в кумачный сарафан, ожерелье и кокошник, носят по деревне с песнями, а потом раздевают и бросают в воду. «Проводы русалок» в Белоруссии (русалка — чучело или девушка) на Купала или в понедельник после заговенья на Петров пост принадлежат, очевидно, к тому же кругу представлений344. Кострому, Весну ввергают в воду; если название «Кострома» связано с созвучными названиями для прута, розги, сорной травы и учитывая, что в Саратовской губернии Кострома означает и кучу соломы, сжигаемой под Новый год345, то мы позволим себе заключить, что рядом с топлением существовал когда-то и обряд сожжения Костромы, и погребение в могиле принадлежит более позднему времени.
Перед нами прошли в пределах одного и того же обряда различные способы погребения: в воде, на костре, в земле. Тело и изображение Адониса ввергалось в воду, а его голова приносилась течением. Адонис (по-финикийски — Adon) значит «господин»; это невольно напоминает Марену (ср. сир. mar, man = dominus)346 и северного Бальдра: «господин», «князь»347. Я с умыслом назвал его, потому что в основе его мирового, эсхатологического мифа, как он отложился в позднейших преданиях Севера под частным влиянием христианских идей, лежит, вероятно, годичный миф о зимнем обмирании и весеннем оживании светлого бога. В мифе он убит однажды, когда-то в начале человеческой истории; его тело предают сожжению на ладье, и его супруга Нанна разделяет его участь; но он вернется в конце дней, и с ним настанет царство мира. Этот мировой процесс обобщился из обычного, совершавшегося в пределах одного года в сфере более скромных аграрных представлений, в которых Бальдр или Нанна являлись под тем или другим именем в ряду других знакомых нам купальских пар.
Итак, умирало и погребалось в купальских обрядах одно какое-то символическое существо в соответствии с Адонисом; сопутствующий ему женский образ не участвовал первоначально в смерти, он принадлежал эротической стороне обряда, но должен был со временем, по совместности, отразить влияние другой, похоронной. Оттуда смешение Марены с Куп алом в акте сожжения, оттуда в купальском обряде явление русалки — маны, что отвечает древним свидетельствам о русалиях на Иванов день;348 оттуда, быть может, и поверье о Гертруде как покровительнице или блюстительнице усопших349.
Но вернемся еще раз к купальским парам: Адонису и Афродите отвечает Купало и Марена, Иван и Марья белорусских песен и малорусских преданий. О последних поется, что это брат и сестра, полюбившие друг друга и спознавшиеся, не ведая о своем родстве; узнав о нем, они обращаются в соименный им цветок (Иван-да-Марья). Так и в немецкой, не приуроченной к календарю песне, Иоган и Маргарита обращаются в цветки вследствие безнадежной любви, но братских отношений между ними нет; связь с нашей купальской парой поддерживается обычаем сжигать на Иванов день два чучела: Hans и Gretl350. Для русской купальской обрядности эти отношения существенны, раскрывая в ней далекие перспективы. Если позволено придать значение тому обстоятельству, что в малорусских песнях у Ивана и Марьи одно и то же отчество по Ивану, то мы можем поставить вопрос: не идет ли здесь дело о названых брате и сестре; вспомним, что на Хорватском побережье, в Болгарии и в Италии ку-муются, братаются именно на Иванов день и что такая связь исключала любовь и брак. В сербской песне Петр, болгарин, готов посягнуть на свою посестриму и убить ее молнией; так да покарает Господь всякого, кто милует свою сестру по Богу. Иван и Марья были наказаны превращением в цветки. У нас нет свидетельства об Ивановском кумовании в русских обрядах, но в некоторых местностях России между женщинами существует обычай кумиться и дружиться в Петров день на лугу, причем они водят хороводы, целуются и меняются крестами351.
Впрочем, следует, быть может, придержаться точного смысла песни-легенды об Иване и Марье как родных брате и сестре. Песня, поющаяся об их превращении, предполагает существование семьи, запрет браков между близкими родственниками и отрицание более древних отношений общинно-родового брака, когда женщина принадлежала не отцу и семье, а всему роду, принималась в род. Это принятие было торжественным актом, который мог быть приурочен к известным моментам аграрного года и урочных родовых собраний; он предполагал общение не только с наличными родичами, но и с предками, покоившимися в могилах, когда этот обычай погребения отменил другие. Так объясняется в обиходе современной (русской, латышской и т. д.) народной свадьбы роль очага, пребывания предков, которому кланяется невеста, вступающая в его союз; эротический элемент при погребении Адониса представляет такое же переживание, но более древних, общинно-родовых отношений. То же соединение — принятия в род и культа предков — сохранилось, например, в сицилианском кумовании при символе sepulcru; в сербском дружичале во второй понедельник на Пасхе (в Банате: «побу-шени понеделник»), когда мужчины и женщины собираются на кладбищах, убирают могилы свежим дерном, а затем мужчины и женщины «дружаются» между собой, целуясь чрез венки, становясь затем на целый год побратимами (мужчины) и дружками (женщины). Если я не ошибаюсь, то символика старосеверного побратимства должна быть объяснена с т