чения: Гусь. Он стоял на берегу Оби в Белоярских юртах и считался богом водяных птиц. Имел подобие медного гуся. Для него было устроено гнездо из различных тряпок, сукна, холста, кожи407.
По словам Ф. А. Теплоухова408, птицевидные идолы в Пермском крае — довольно частая находка. У местных крестьян они известны под именем «голубков», хотя по своим признакам скорее напоминают орла или сокола. Район их распространения В. М. Флоринский определяет в громадных размерах (от Енисея до Волги), обнимающих Западную Сибирь, древнюю
Великую Пермь и древнюю Камскую Болгарию409. Коллекциями птицевидных идолов богат Томский музей. Флоринский дает им подробное описание с множеством рисунков, представляющих фигуры крылатых птицелюдей в стилизации именно геральдического типа. Сам он, со своею тенденцией приписывать славянское пранаселение едва ли не всей Азии и Европе, считает эти идолы славянскими изделиями и предметами славянского культа. (Мое детское воспоминание: в шестидесятых и семидесятых годах минувшего столетия на базарах и ярмарках Калужской губернии (в Лихвине, Мосальске, Мещовске) продавались для нас, ребят, глиняные свистульки, имевшие вид птицелюдей, с очень безобразными головами, толстыми лапами и опущенными по бокам крыльями. Игрушка эта, когда ей дули в трубчатый хвост, издавала очень пронзительный свист. В торговле и у детей она так и называлась глиняным соловьем или просто соловьем, без определения.)
Птицевидные идолы и амулеты, находимые в городищах, несомненно, принадлежали культу населения городищ. Спор о том, что именно представляют собою бесчисленные русские городища, тянется в науке очень давно. Раскопки их обогатили науку неоцененными открытиями, позволяющими ученым XX в. углублять более или менее доказательные исторические гипотезы далеко за летописные времена, но вопрос о них самих остается лишь приоткрытым. Колумб этой области, Дориан Ходаковс-кий, приписывал городищам богослужебное значение. Позднейшие исследователи опровергали его с довольно дружною решительностью, может быть, чрезмерною. Обозрение этой почти столетней пестрой полемики могло бы дать материал для весьма увесистой книги. Я здесь отмечу только «среднее» мнение И. Е. Забелина. Он полагал, что городища вмещали в себя не только капища (З.-Д. Ходаковский), не только укрепленные временные лагеря (Ф. И. Леонтович), ни тем более только жилые крепости общественных союзов (Д. Я. Самоквасов), но и капища, и стоянки, и жилье. «В XVII столетии, — говорит Забелин, — в Устюжской стороне подобные городки существовали еще живьем, рубленые в клетки или ставленые острогом стоячим, вроде тына. Эти городки устраивались только для осадного времени в каждой волости. Постоянными их жителями бывали только церковники, потому что в каждом городке находилась церковь, так что и самый городок существовал как бы для охраны этой волостной приходской церкви. Это обстоятельство заставляет предполагать, что и в языческое время в городках не последнее место отдавалось языческому капищу, почему мнение Ходаковского о богослужебном значении городков имеет основание и ни в каком случае не может быть совсем отвергнуто»410.
В. О. Ключевский указывал, что малые площади городищ противоречат широкому назначению, как военному, так и, казалось бы, культовому. Но кто наблюдал быт, например, ино-родцев-тюрков Минусинской степи, тот вспомнит, как ничтожно мало места нужно для их религиозных рукотворных святынь и как первобытно просто устраиваются эти последние. Так что, как бы ни теснился финский лесной род на своем маленьком городище, хотя бы даже однодворном, но угол-то для своего родового культа он, конечно, всегда отводил. Тем более, что рукотворный символ отнюдь не главная сила тюркского культа: «тцсы» минусинских степовиков-шаманистов (поскольку они уцелели от пропаганды христианской, мусульманской и ламаистской) — не более как домашние суррогаты божества, вроде икон в понимании темной деревенской бабы. Настоящие же божества — небо, солнце, горы, реки — помещения не требуют, а напротив, сами его дают. Мордва, черемисы, чуваши, вотяки и пр. веками молились в заповедных рощах, под открытым небом. Вырубка «кереметей» архиепископом Мисаилом в 1655 г. вызвала бунт с убийством этого чересчур уж усердного иерар-ха-миссионера, что, конечно, не остановило дальнейшего истребления природных финно-тюркских святынь, в котором мухам-меданские муллы соперничали с русским духовенством. Любопытнейшие сведения о том, как эти жестокие меры, не уничтожив старой веры, загнали ее внутрь новой411.
Славянские племена в начальной летописи слывут либо по местности, которую они занимают, с определением или от природных свойств ее («поляне», «древляне»), или от собственных имен («бужане» по р. Бугу, «полочане» «речки ради Полоты»); либо от имен своих родоначальников: «радимичи» — потомки Радима, «вятичи» — потомки Вятка, «кривичи», может быть, и «дреговичи», хотя и производят их, как населителей Пинских болот, от старого слова «дрягва» (болото) (И. Е. Забелин)412.
Первое определение свидетельствует о поселении настолько давнем, что местность в воображении соседей господствует над представлением о насельниках: они рисуются современникам летописца прежде всего как люди, живущие в стране полей, в стране лесов, по берегу Буга, по р. Полоти и т. д. — тамошние аборигены. Напротив, все эти радимичи, вятичи и пр., которые, говоря позднейшим, XVII в., выражением, «пишутся с вичем», — новые поселенцы на занимаемых ими местах и не успели ни сами по ним прослыть, ни своих имен им передать. В воображении современников это люди, пришлые в страны муромы, мери, веси и др. финских племен, которые еще существуют и с которыми они смешиваются чрез войну и иммиграцию. Идея рода господствует над идеей местности.
Еще Н. И. Надеждин, а за ним К. Н. Бестужев-Рюмин413 отметили, что на западе России реки носят названия славянские (Березина, Припять и т. п.), а на востоке — очень редко. «На обширном пространстве от Оки до Белого моря мы встречаем тысячи нерусских названий городов, сел, рек и урочищ <...> рек, названия которых оканчиваются на ва: Протва, Москва, Сылва, Кок-ва и т. д. У одной Камы можно насчитать до 20 притоков, названия которых имеют такое окончание. Ua по-фински значит вода. Название самой Оки финского происхождения: это — обрусевшая форма финского joki, что значит река вообще. Даже племенные названия мери и веси не исчезли бесследно в Центральной Великороссии <...> например, уездный город Тверской губернии Весьегонск получил свое название от обитавшей здесь веси Егопской (на р. Егоне)»414. И туземцы, и пришельцы, — и меря с весью, и муромой, и кривичи, вятичи, радимичи — все одинаково исчезли в процессе метисизации, образовавшей великорусское племя. Но исчезнувшие финны остались в истории с племенными именами и оригинальною географическою номенклатурою, а исчезнувшие славяне — с именами родовыми и географическою номенклатурою финскою. «Радим сидел на Соже, а Вятко — на Оке», в сидении [они] метисизировались — ославяни-ли край в языке, а сами офиннились в быте и культе, и в состоянии этого смешанного быта и культа уже в первый исторический период Руси растворились, расплылись в сотворенной и творимой народности, ничего не оставив от своего прошлого, кроме памяти и имени виней, т. е. родовиков.
Излагая религию балтийских славян, Гельмольд говорит о ней почти дословно то же, что Григорий Новицкий о религии остяков: «У славян идолопоклонство многоразличное, и не все они согласуются в одном и том же суеверии. У одних божества стоят в капищах, представляясь в вымышленных изображениях истуканов; другие обитают в лесах или рощах, и эти не имеют видимых изображений»415. А Саксон Грамматик говорит о частных божествах, чтимых у славян не менее общественного племенного святилища в Арконе, и описывает подробно один из таких кумиров, по безобразию достойный быть портретом Идолища Поганого русских былин. Частные боги суть родовые боги. А родовые боги суть обожествленные тотемы в прямом их изображении или прошедшем мифологическую трансформацию.
Замечено, что в русской географической номенклатуре от слияния Сухоны и Юга, от Онежского озера реки Олти до Средней Оки, захватывая северные части губерний Калужской, Тульской и Рязанской, т. е. на площади, занятой когда-то финнами, — названия значительных урочищ в громадном большинстве финские, а второ- и третьестепенных — славянские. Этим обозначается, что кривичи, радимичи, вятичи, бессильные заменить своим поздним культурным привносом исконную основную культуру туземцев, были, однако же, достаточно сильны, чтобы каждый осевший среди финнов славянский род мог ославянить свою околицу, докуда его рука хватала. И так как у каждого рода была своя религиозная святыня, обожествленный тотем, то вот род кладет свое, так сказать, тавро на всю околицу, распространяет его по всей Палестине416, в которой привычно кочует или, оседлый, рубит городки, острожки и ставит тверди. Таким образом, уже не люди слывут по местности, а местность начинает слыть по людям, по их родовому, тотемическому прозвищу. И если тотем данного рода птичий, то возникают и селения с птичьими прозвищами.
Финны-туземцы и пришельцы-славяне одинаково заботились о том и часто сходились как бы на полпути, составляя имена наполовину из финского речения, наполовину из славянского, либо ославянивая их славянскими суффиксами. Разбойничий род с тотемом Соловья не оставил по себе памяти в названиях урочищ (если не считать Миллерова Соловьиного Переезда), но Нижний Новгород построен на Дятловых горах, Москва зачалась на Воробьевых горах, один из древнейших городов Северной России называется Каргополь, т. е. Воронье Поле. По легенде о возникновении Москвы, сложившейся или записанной в XVII в., на месте нынешнего Кремлевского дворца, раньше еще «красных сел боярина Степана Ивановича Кучки», стояла в дремучем лесу хижина отшельника Букала, который предсказал великому князю Даниле Ивановичу будущее величие сих мест. Но по-болгарски бухал значит «филин», в вологодском наречии — бухалим, в тульском — бухало; бухать — «кричать филином», «зазывать».