Обратим внимание на малое число женщин в населении этих первобытных медвежьих углов как по показанию старинных легенд, так и по свидетельству Бухтарминской переписи 1792 г. У мордвина Абрамки — 14 сыновей и только 3 дочери, у Соловья — 9 сыновей и 2 или 3 дочери, в Бухтарминской волости — 68 женщин на 250 мужчин. И там и здесь отношение женской численности к мужской приблизительно 1 : 4. Непременным результатом такой женской скудости должно было явиться и явилось бытовое явление гетеризма: принадлежность женщины, начиная с возраста половой зрелости, всем мужчинам ее двора, т. е. рода, обитающего с нею под одною кровлею либо в ограде общего вала и тына, питающегося от общего очага и чтущего его общую святыню.
Историческим памятником гетеризма, пережитого народом, остается навсегда крайняя ограниченность языка его в обозначениях кровного родства. Языки мордвы и черемисов в этом отношении чрезвычайно показательны. За исключением отца и матери, в них, собственно говоря, вовсе нет своих слов для степеней родства, а есть только возрастные определения родичей данного «я». То есть родичей, старших меня и младших меня.
Если я черемис, то старше меня в мужчинах izja, в женщинах — ака.
В izja (zja) сливаются: дядя (младший брат отца), старший брат, а также племянник и двоюродный брат, если он старше меня по возрасту. Жены всех их — jengaj.
В ака сливаются: тетка (младшая сестра отца), старшая сестра, племянница и двоюродная сестра, если они старше меня по возрасту. Мужья всех их — kurska.
Моложе меня в мужчинах — sold, в женщинах — suzar.
Sold: младший брат, племянник, двоюродный брат и мужское потомство двоюродных. Жены их — seske.
Suzar: младшая сестра, племянница, двоюродная сестра и женское потомство двоюродных. Мужья их — venge.
Поколения, старшие отца [ада) и матери (aba), не имеют собственных обозначений, а определяются прилагательными ки («большой»). Дед — киада, kugaj. Бабка — kuaba, kuba. Двоюродный дед, а также старший брат отца — kugizja. Двоюродная бабка и старшая сестра матери — киака.
Характерно отсутствие в черемисском языке собственного речения для внука. По-видимому, понимать эту степень родства черемисы обучились уже в очень позднюю эпоху от русских, у которых заимствовали они и свое нынешнее слово ипикка. В старом русском языке, когда его зазнали черемисы, ведь так и произносилось слово «внук»: «...и затворися Волга в граде со унуш своими»442. Там, где все женщины принадлежат всем мужчинам, равно как там, где узаконено обычаем снохачество, то есть патриарх, глава рода или семьи, имеет право на жен своих сыновей, понятия о внуке (по мужской линии) быть не может, так как немыслимо проследить с уверенностью происхождение ребенка от отца или от сына. Равным образом черемисский язык не различает «человека» и «мужчины» от «мужа» в смысле супруга. Все это - man. Женщина и жена, одинаково, vate. Девушка и дочь — iidur. Особенно же выразительно для гетерического общества звучит слово jengaj, обозначающее вместе свояченицу (жену какого-нибудь izja) и любовницу.
Так как в гетерическом обществе женщина не принадлежит определенному мужчине, то и не может остаться вдовою. В языке черемисов и нет этого слова. Их tuluk заимствовано у более культурного когда-то чувашского народа (вероятно, в эпоху Болгарского царства на Каме и Волге). Равно как чуваши же передали черемисам идеи и слова для семьи (jez) и разврата (jazor), которых черемисский язык, как орган народа, жившего в совершенной свободе половых отношений, породить не мог.
Обратимся к мордовскому языку в наречиях двух племен — мокши и эрзи443.
Мокша Эрзя alja: человек, мужчина, отец,
предок: ^jaj: (a!ja = крестьянин)
atja: дед, самец, предок, учитель: atja: (хозяин) сога: сын, мальчик, молодой
человек: сдга
stir': дочь, девушка: tekhter’ patja: дядя, старший брат,
старший двоюродный брат: bat’aj (включает также
и соответственное женское родство)
akaj: старшая сестра, тетка,
племянница: bat9aj
sazor: младшая сестра,
племянница, свояченица ava: супруга, мать, самка: er've: свояченица, новобрачная,
вторая жена, сноха: ov: зять, свояк:
akVaj, jolmastir’: старшая золовка и
старшая сноха
ava, пг
ur'va
sodamo
avne
Из обоих языков явствует полное смешение степеней свойства (в особенности), причем иногда родство и свойство выразительно сочетаются, как, например, в мордовском слове sazor (младшая сестра и свояченица).
Таким же пережиточным признаком когда-то всеобщего гетеризма можно считать сохраняемый племенем и в культурные времена снисходительный взгляд на грехи пола и сравнительно широкую свободу, предоставляемую в этом отношении женщинам. Отсутствие супружеской ревности у мордвы племени мокши засвидетельствовано еще В. Рубриквисом: «Если кто спит с женою другого, тот не печалится об этом, если не увидит собственными глазами; отсюда они не ревнивы»444. У черемисов «рекрут, оставляя дом, почти открыто дает дозволение жене на сожительство с одним из родных»445. Александра Фукс спрашивает черемиску, сбежавшую от мужа: «“Что, Матрена? Ты так молода и между тем несчастна; я думаю, тебе очень горько?” — “Что за горько! — прервал вопрос молодой черемисин, — разве нет другого, кроме мужа?..” Вот дети природы, живущие на свободе!» — заключает сочинительница446.
Эта доступность женщин у финских племен должна была сильно помогать русско-финской метисизации. Г. И. Перетятко-вич считает ее в числе условий, способствовавших слитию славян с финнами, как скоро они селились между последними447. Меря и весь, исчезнувшие финские племена, соседи и родня мордвы и черемисов, вероятно, имели те же нравы. Поведение женского пола в русско-зырянском населении Усть-Цыльмы лучше всего определяется местною хороводною песнею. Девушка призналась парню, что любит его. Парень спрашивает, искренно ли? Ответ:
«Я по совести скажу — одного тебя люблю,
Я по правде-то скажу — семерых с тобой люблю».
Из двенадцати песен, пропетых С. В. Максимову усть-цыль-мянскими девушками, шесть он не решился записать по слишком уж гетерическому их содержанию. Тот же этнограф нашел в Усть-Цыльме, Ижме и т. д. в 1856 г. свальный грех и гостеприимную проституцию448. [М. Н.] Харузин (1888) говорит о гостеприимной проституции у вотяков Сарапульского уезда Вятской губернии449.
Но, например, лопари имеют давнюю репутацию очень нравственного и крепко семейного народа. На ней настаивает уже Иоанн Шеффер Страссбургский, описатель Лапландии ХУП в., ссылаясь на энергические заверения в том же Торнэуса. Книга Шеффера вышла в 1675 г. Но за 150 лет пред тем С. Герберш-тейн со слов великокняжеского толмача Григория Истомы, только что побывавшего в Лапландии, описывает лопарей еще первобытными дикарями, и гостеприимная проституция у них существовала. «Отправляясь на охоту, они (лопари) оставляют дома с женой купцов и других иностранных гостей. Если, воз-вратясь, они находят жену довольною обращением гостя и веселее обыкновенного, то дают ему какой-нибудь подарок; если же напротив, то со стыдом выгоняют его»450. Факт, который Шеффер рассказывает против Герберштейна (жестокое наказание купца из диких мест, вздумавшего использовать свои права гостя на жену хозяина), скорее подтверждает, чем опровергает старого путешественника, доказывая лишь, что христианизация победила и вытеснила старый обычай уже после Истомы и Герберштейна, а в особенно глухих трущобах, откуда приехал наказанный посягатель, он держался еще и при Шеффере451.
Так как в гетерическом обществе женщина является индивидуальною производительницей потомства от коллективного (следовательно, индивидуально неопределяемого) производителя-рода, то счет поколений в древнейшем роде должен был вестись по матерям, а не по отцам. Женщина получает значение как бы пчелиной матки в улье своего рода, становится родоначальницей по преимуществу. Это порождает ту примитивную форму общественного строя, за которою наука прошлого столетия утвердила название «матриархата», содержащее в себе понятия матеревластия и женоначалия. Вопрос о матриархате даже и до настоящего времени обставлен множеством спорностей. Здесь покуда важно лишь отметить несомненность его доисторического бытия у занимающих теперь наше внимание народностей.
Следы пережитого ими матриархата сказываются: 1) обилием женских божеств в мифологии и преимущественным вниманием к ним в культе; 2) особым уважением к родству по женской линии. Оба эти следа чрезвычайно явственны и в религии, и в быту, и в языке русских тюрко-финнов. «Как странно! — заметила еще Александра Фукс (1840 г.), — у всякаго бога (чувашей) есть мать; я спрашиваю: кто отец? они не знают». По наблюдениям мужа той же писательницы, К. Фукса, чуваш «дает своим божествам мать, т. е., по нашему, природу. Вот, например, Тора Амоша и пр.»452. И действительно, аможе чувашского и аважа, абажа черемисского мифотворчества — матери — составляют едва ли не главное его существо (после, конечно, дуалистического начала). Матери рождают весь обожествленный мир и природы, и человеческого общества. У чувашей: мать главного бога (Торы), мать его помощника, мать Солнца, мать бога ветров, мать земли, мать добрых духов, ангелов-храните-лей (Кебе Аможе). У черемисов список дополняется любопытными именами «матери первого святого» и «бога матери государя» («Кугужан Юман аважа»). В религии мордвы верховное божество Чам-Пас самоначально, но зато его дочь Анге Патяй, богиня-мать, является центральным божеством культа. Это обожествленное материнство всей природы с чертами древней малоазиатской Анаиты, Кибелы, Матери Богов. А в качестве позднейшего привноса и приспособления также и Пресвятой Богородицы (конечно, не в церковно-богословском, а в бытовом крестьянском понимании). Души отошедших от мира матерей женских предков рода мордвин считает гораздо более благодетельными и бдительными, чем души мужских предков — по крайней мере, [он] гораздо чаще обращается к ним