екает его: «Ты умен да скуп, не хочешь сделать, чего я хочу, потому что камня жалеешь...» Убедясь в недогадливости и неисправимости матери, Соломон должен был во избежание греха открыть ей свое подлинное имя... И вот даже такая злодейка и «прирожденная проститутка» «ужасеся вельми и бысгь, аки мертва, зря на него и не могуща отнюдь провещати».
Грех бессознательного кровосмешения сына с матерью — мы видели — понимается народом за величайшее, едва замолимое преступление и несчастие. Худшего бедствия не может обрушиться на голову человека. Глубоко несчастны эдипы славянских легенд (Иуда Искариот, Андрей Критский, Папа Римский Григорий Великий, сербский Наход-Симеун и др.). Глубоко несчастны и их Иокасты531, по большей части безыменные либо определяемые лишь по месту жительства: Будимская королева, королева города Яна. Только родители Иуды Искариота запомнились книжно, с именами Рувим и Циберия. Костомаров в своей знаменитой статье «Легенда о кровосмесителе» приводит в заключение превосходную песню, вероятно, не раннего времени:
«Над глубоким морем стоял высокий терем. Из-под этого терема вышла молодая вдова с сыном. Она обвила сына черным шелком, повила китайкою532, положила на корабль, пустила в тихий Дунай и просила Дуная:
“Ах ты, тихий Дунай! Прими моего сыночка, а ты, новый корабль, колыхай его! А ты, быстрая вода, пригляди его, как сестра, а ты, желтый песок, накорми его! А вы, леса, не шумите, моего сына не будите!”
Через двадцать лет вышла вдова также на Дунай и стала набирать воду. Вдруг к ней пристал корабль, а в корабле сидит Донец-молодец. “Здравствуй, вдова. Любишь ли Донца? Пойдешь ли ты за Донца?” — “Люблю я Донца, пойду за Донца”. И повенчались они, и сидят за столом, пьют мед-вино. Говорит Донец: “Ах ты, вдова, глупая твоя голова! ты сама меня родила и пустила на Дунай”.
Ой, що то за св1т е,
Що син матусю бере?
“П1ди, мати, втопись,
А я шду в темний л!с:
Нехай мене 3Bip з’хсть”»533.
Самоубийство посредством предания себя на растерзание диким зверям есть не только казнь, но и испытание суда Божия: приемлется ли Им покаяние грешника? Кровосмесителя, безнадежно отвергнутого Богом, зверь не станет есть, ему противно. См. у Н. И. Костомарова встречу кровосмесителя с медведем534. Когда Лот покаялся Аврааму в кровосмешении с дочерями, Авраам послал его за тремя головнями от сожженного райского дерева на «реку Нил, иже исходит от рая», с расчетом, что в пустынях непроходимых Лот «или от зверей съеден будет, или от жажды исчезнет горькою смертию и избавится от греха своего»535. Любопытно, что упование Авраама на жажду — рационалистическая прибавка славянского переводчика, в греческом тексте апокрифа патриарх рассчитывает только на зверей. Ср. кастильскую легенду о покаянии короля Родриза в змеиной пещере. Лишь после долгого покаянного подвига гады приступили к этому отчаянному блуднику «пожрать то, чем всего больше он грешил».
Песня Костомарова кратко и сжато передает схему всей эпики и лирики эдипова греха, кроме нескольких подробностей, существенных, но не обязательных. К таким относится вещее предсказание о будущем кровосмесителе еще до его рождения, что «будет из него такой злодей, какого еще и на свете не было. Он умертвит своего отца и смесится со своею матерью». Это предсказание [, первая ступень в схеме сказаний о кровосмешении,] и служит причиною тому, что новорожденного ребенка бросают в Дунай или в синее море (так с безымянным юношей костомаровской сводной легенды, так с Иудою Искариотом, так с Андреем, сыном купца Поуливача, будущим Андреем Критским). В других сказаниях причиною служит просто стыд матери-девицы, тайно родившей младенца от кровосмешения (Папа Григорий Великий), блуда или насильственного брака (одна из песен о Симеуне-Нахо-де). Иногда вместо девицы — вдова (песня о Донце).
Следующая вторая ступень: младенца спасают чернецы и воспитывают в монастыре до юношеского возраста. В буслаев-ской легенде об Андрее Поуливаче мальчика приютил женский монастырь, что кончилось плохо. Придя в возраст, юноша «растлил блудом» всех сестер-стариц числом 300 и в заключение — самое игуменью: грех, тоже предсказанный до рождения грешника воркованием вещих голубей.
Третья ступень: юноша выходит из монастыря на богатырские подвиги (в костомаровской легенде, Григорий, Наход-Симе-ун) либо просто поступает на службу (Иуда Искариот — к Пилату, Андрей — к какому-то виноградарю). В этом состоянии те из них, кому было предсказано убить отца, убивают в неведении, как Эдип убил Лая, Андрей — старца, принятого им за вора, проникшего в запретный виноградник, Иуда — сам защищаясь от садовника, у которого он крал яблоки по приказанию Пилата.
Четвертая ступень: женитьба на вдове убитого (мотив Иокасты) или просто на вдовой «госпоже града» (Григорий), королеве города Будима, города Яна (Симеун-Наход), вдове украинской песни.
Пятая ступень: мать узнаёт сына по какому-нибудь признаку. Их взаимное отчаяние. Матери или кончают самоубийством (мотив Иокасты), или затворяются в монастырь, либо нищенствуют, подвергаясь жестоким поруганиям.
Шестая ступень: подвиги покаяния. На этой ступени в некоторые сказания вливается предварительно смежное сказание о великом человекоубийце, умерщвлявшем священников, когда они отказывали ему в отпущении грехов (легенда о кладоискателе, Андрей). На этой ступени Иуда делается учеником Христа. Как он с нее соскользнул в предательство, легенда не досказывает.
Седьмая ступень: просветление грешника в праведной смерти или в прижизненной святости. Григорий через двенадцать лет подвига в затворе избран Римским Папою. Андрей Критский написал в затворе свой великий покаянный канон, был епископом и умер во святых. Темница Сени Находа536, полная змей и ящериц, превратилась в солнечную обитель, и т. д. Ср. выше покаяние Родриго.
Однако, как видно из песни о Донце, не все покаянники достигали блаженной седьмой ступени. Отчаяние пятой и шестой ступени доводит их также до самоубийства:
«Поди, мати, утопись,
А я пиду в темный лис:
Нехай мене звир изъист\»
Заметим, что кровосмешения в точном физиологическом смысле слова, как изображают книжные повести и сербские сказания, т. е. включительно до полового акта, здесь нет. Сын с матерью повенчались, что еще не много значит (см. выше сказку о Даниле-Говориле), и справляют «вес1лля», что значит уже больше, но сын вовремя заметил свою ошибку и открыл глаза матери: до «перины» дело не дошло. Однако и того уже достаточно, чтобы человек ужаснулся бездны, над которою он невзначай повис, до отчаяния, до готовности самому погибнуть лютейшей смертью, и матери советуя тот же конец.
Трудно решить вопрос, насколько древня эта песня. Склад ее новый. Донец-молодец — фигура тоже XVII — XVIII вв. Но, с другой стороны, былинная Дунай-река, воображаемая как будто живым существом, волхвующее закликание537 вдовы и общий мрачный пафос, стремительный порыв песни роднят ее с творчеством глубочайшей старины, ставят в соседство со «Словом о полку Игореве».
Напротив, великорусские варианты этой песни (самарский у В. Варенцова, челябинский у В. Магницкого, оба у А. И. Соболевского538), где место Донца занимают в первом «голенький мужичок», во втором — «удалой», т. е. волжский разбойник, отличаются уже совсем новым, почти частушечным, под балалайку, складом.
На горе, горё Стоял новый кабачок.
Как в этом кабачке Удалые вино пьют.
Богачи дивуются...
«Не дивуйтесь, богачи!
За всё денежки отдам,
Из кармашка гроша два,
Целковеньковых полтора!» —
«Верю, верю тебе, пан,
На тебе — синий кафтан.
За тебя дочку отдам!»
Приехали от венца,
Давай пива и вина,
Стали бражку распивать,
Стали пана поздравлять:
«Здравствуй, здравствуй, пан!
Откуда ты родиной?» —
«Родиной из Киева,
По прозванью Карпов сын». —
«Здравствуй, здравствуй, паночка.
Настоящая кралечка!
Откуда ты родиной?» —
«Родиной из Киева,
По прозванью Карпова!» —
«Поди, сестра, в монастырь,
А я пойду в темный лес,
Где бы зверь-ет меня съел!»
[(Nq 293) [Магницкий В. Песни крестьян села Беловолжского, Чебоксарского уезда, Казанской губернии/В. Магнитского. Казань, 1877. С. 63.)]
«Скажи, скажи, младый пан,
Как по имени зовут?» —
«Из мещан я, мещанин,
По прозванью Карпов сын.
Скажи, скажи, млада панья,
Как по имени зовут?» —
«Из мещан, мещанка я,
По прозванью Карповна». —
«Поди, сестра, в монастырь Замаливать тяжкий грех,
А я пойду в темный лес»539.
[(No 292) [Варенцов В. Сборник песен Самарского края / Составленный В. Варенцовым. СПб., 1862.)]
Любопытно отметить, как в великорусской песне, во-первых, опростились действующие лица (вместо царей, князей, «лыца-рей», цариц, княгинь и «госпож» — мещанин и мещанка с прозаической зауряд-фамилией Карповых) и обстановка действия (вместо дворцов, турниров и т. п. — кабачок с пролетарской гульбой). Во-вторых, песня по типу разбойничья и близкородственная с рыбниковской старинкой о девяти братьях, которые невзначай утопили в море зятя и племянника, а родимую сестру прибесче-стили. В-третьих, судя по приметам, — «из Киева», величанию молодца «паном» и по прямому заимствованию последних стихов — песня пришла на Волгу с Украины, но волжане ее проредактировали и процензуровали на свой лад. Мрачный грех кровосмешения сына с матерью показался волжанину слишком невероятным и отвратительным для песни, и он примирительно понизил степень родства до более возможных брата и сестры.