Выражением нашей старинной общественности, и почти единственным, был пир-беседа', оттого в народной эпопее, в богатырских песнях им большею частию начинается рассказ.
На пиру-беседе люди собирались делить время, веселиться друг с другом; следовательно, здесь мы должны искать тех форм общежития, в которых выразилось начало, управлявшее людьми во взаимных их столкновениях. Как же встречали, как принимали друг друга наши предки на этих пирах-беседах? Было ли это свободное, никого не связывающее и не теснящее собрание людей с целию провести время в обществе, и действительно ли собиралось здесь общество, то есть совокупность лиц, друг другу равных или, по крайней мере, равно с другими принимаемых, равно с другими чествуемых? Если б это было так, то к чему стал бы заводить ассамблеи Петр Великий, избавивший нас от всех старинных церемоний и многообразных загород541, наставленных патриархальными понятиями, чтоб всячески стеснить свободные шаги лица? Нет. Древний пир-беседа не представлял общества в теперешнем смысле. Это было собрание людей, которые рассчитывали свои отношения друг к другу по отчине, по отеческой чести. Человек определялся его принадлежностью к известному разряду родовой, наследственной чести. Чем выше была порода человека, чем он был старше, тем больший почет ему давали, на высшее против других место сажали. За такими расчетами человеческая самостоятельная личность не была видна. Лицо, являясь в тогдашней общественности, впереди всего несло свою отчину, дедину, честь своего отечества, а отечеством признавался даже каждый служебный разряд лиц. Вначале честь, высота породы или отечества определилась, конечно, наследственностию занятий, которые в первобытном обществе представляли своего рода службу земле и по мере пользы, значительности для общества этой службы были выше, почетнее, сильнее, нежели другие. Военный, впоследствии служилый в собственном смысле разряд народа стоял на первом плане, выше других, торговый — выше ремесленного или посадского, ремесленный — выше земледельческого, и смерды были последними в этой лестнице. С развитием государственности явилось много и других разрядов чести; но первобытное деление людей осталось в своей силе, и новые разряды должны были к нему примериваться, приравниваться. Порода военного разряда, княжеская, боярская, дворянская, почиталась высшею породою, оттого с такою щекот-ливостию она и охраняет везде свою честь. Каждый служебный разряд, каждый чин людей имел свою степень чести, которая считалась его породою, его отечеством, так что каждый чин в этом смысле представлял как бы особый род, более или менее честный, почетный, старший. Человек, выходя из кровного, родового, патриархального быта в государственный, иначе и не мог определять своих новых отношений как на основании прежних же своих понятий. Точкою его отправления была семья и род, родственное старшинство и меньшинство, которое он усматривал всюду и облек им служебные и другие отношения, явившиеся с развитием государственности. Во всех подобных отношениях старший уклонялся в роль отца, младшие разумели себя детьми. Родственные отношения были преобладающим началом в старом нашем общежитии. Служебную честь (в обширном значении) каждый понимал как родовое старшинство, почитал ее своею породою, своим отчеством.
Собирались люди на пир-беседу — они садились по старшинству чинов — не по старшинству рангов, которых не существовало, а по старшинству родовых чинов, то есть разрядов народа — бояре с боярами, дворяне с дворянами, посадские с посадскими и т. д. Каждый разряд, как мы сказали, представлял отечество для его членов, то есть род, к которому они принадлежали. По этому отечеству или отчине гостям и место дают и жалуют, чествуют их. Приходит на пир к князю Владимиру богатырь Алеша Попович. Князь прежде всего спрашивает, как его зовут: по имени можно место дать, по изотчеству пожаловать. Алеша отвечает:
«Меня, государь, зовут Алешею Поповичем.
Из города Ростова, сын старого попа соборного».
Владимир-князь обрадовался, говорил таковы слова:
«Гой еси, Алеша Попович млад!
По отечеству садися в большое место - в передний уголок,
В другое место — богатырское,
В дубову скамью против меня;
В третье место — куда сам захошь».
Почему князь предлагает Алеше по его отчеству первое, «большое место» в переднем углу? Потому что отчество Алеши, Попович, чествовалось в старину всегда выше других отечеств. Священническому чину должно было оказывать велию542 веру и любовь, и повиновение, и покорение. Священник всегда и занимал первое место на пирах-беседах. До сих пор народ говорит, что в передний угол садятся или поп, или дурак, обозначая в первом случае неотъемлемое, освященное обычаем право, а в последнем — человека, как тогда говорили, нечувственного, неискусного, неученого, невежду, лишенного смысла и понятий о добром порядке в житейских отношениях. Приезжает на пир Илья Муромец, крестьянский сын, — его сажают «по край стола да по край скамьи», то есть на последнее место, по его крестьянской породе543.
Как не были равны честью разряды, чины народа, так не были равны честью и члены каждого разряда. Они не могли помешаться жестами и сесть кто куда сел. Одинаковый чин, уравнивая своих членов в правах служебных, нисколько не уравнивал их в тогдашнем общежитии, в тогдашней общественности. Здесь каждый из членов не был самостоятельным представителем своего звания, равным с другими; он был представителем известного отечества, известного, более или менее честного, почетного, породистого рода, и этим отечеством становился выше или ниже других своих сверстников, своей братьи по чину, разряду. Здесь ни у кого не было своего самостоятельного лица, а всякий представлял только известный номер своего отечества, по которому и входил в общую нумерацию мест. Г. К. Котошихин рассказывает, что в царской Думе и за столом бояре, окольничие и думные дворяне садились на лавках по чинам, то есть бояре, окольничие, дворяне — каждый чин отдельно, но бояре под боярами садились уже по роду своему и по чести, то есть по отчине, кто кого честнее породою, а не по службе и не по тому, кто кого старее в чину, хотя кто и сегодня пожалован, — наутрие, по породе своей, учнет сидети выше. Вследствие того бояре, царю свойственные по царице (например, отец царицы), в Думе и за столом у царя не бывали, потому что им под иными боярами сидеть стыдно, а выше неуместно, что породою не высоки. Нет сомнения, что те же самые правила свято наблюдались и в частном быту. На каждом пиру отношения людей устраивались по этой же системе, и каждый круг знакомства в старину вмещал в своих границах подобных же представителей более честного или менее честного отчества, представителей, среди которых лицо без отчества или с малым отчеством, хотя бы и семи пядей во лбу, не имело ни малейшего значения и садилось все-таки ниже других. Высота чести каждого рода, каждого отчества определялась, разумеется, старшинством его служебного значения. Являлся предок на пир, и первая мысль его была о мере почести, какую должны ему воздать хозяин пира и гости, — первая мысль была о том, чтоб сесть на своем жесте, по отчине, не ниже того, кого он считал ниже себя. С другой стороны, хозяин пира точно так же был озабочен, чтоб по отчине гостю место дать, чтоб не обесчестить гостя жестом, потому что такое бесчестье не забывалось и никогда не прощалось. Такое бесчестье «Домострой» ставит наряду с другими преступлениями, нарушавшими добрый порядок общежития, присовокупляя, что «тот стол или пир, где местом обесчестить, бесам на утеху, а Богу — на гнев, а людям — на позор и на гнев, и на вражду, а обесчестным — срам и на оскорбление». Вот что говорит по этому поводу одно древнее слово: «Прежде бо приидут на пир, и всяк восхощет сести на вышнем месте; а кто сядет на нижнем месте и, доколе трезв, молчит, а ненавидит сидяща в честне месте, и преж положит гнев в сердцы и, егда напнется, исступлен ума бывает. И начнет мыслити срамотити и мещет на нь злые речи; и аще сей претерпит, он же паки с досаждением глаголет ему. И той убо такоже от пияньства не умолчит и бывает брань; и потом един единого ножем зака-лает. Где бо слышано инако ножевого убийства, точию в пи-янственных беседах и играх, паче же о праздницех». Припомним, кстати, старину про Илью Муромца. Выше мы упомянули, что Илье по его крестьянскому отчеству дали последнее место на пиру у князя Владимира — по край стола да по край скамьи. Илья выпил чашу большую, оберучную, на один дух, выпил другую — его маненько ошабурило...544 он хотел пола-диться да поправиться —
Поломал он скамьи да дубовые,
Он погнул сваи да железные.
А у князя в ту пору да в то времечко Еще стол идет да во полу-столе,
Еще пир идет да его полу-пире;
За столом сидят гости-бояра,
Еще все купцы да торговые,
Еще сильны-могучи богатыри,
Свято-русские воины.
Поприжал Илья Муромец да сын Иванович, Поприжал он их да во большой угол.
Еще князь Илье речь проговорил:
«Илья Муромец да сын Иванович!
Помешал ты все места да ученые.
Погнул ты у нас сваи да все железные.
У меня промеж каждым богатырем
Были сваи железные.
Чтоб они в пиру напивалися,
Напивалися да не столкалися».
Песня не говорит прямо, что Илья Муромец оскорбился малым почетом на княжеском пиру. Но из всего рассказа видно, что главная причина его обиды была честь. Вслед за тем, как он помешал места, сдвинув богатырей в передний угол, князь Владимир приглашает его попитъ-поесгь и воеводой у него жить.
253253«Не хочу я у вас ни пить, ни есть,
Не хочу я у вас воеводой жить», —
отвечает рассерженный богатырь, вынимает шелковую плетку о семи хвостах с проволокой и начинает ею помахивать да гостей поколачивать, сам приговаривая: