Двадцатого апреля приходит в Москву отписка костромского воеводы, в которой повторяется содержание царской грамоты, причем воевода, ввиду приказания уведомить, что скажут по выслушании грамоты разных чинов люди, сообщает, что «игумены, и попы черные, и мирские всяких чинов люди» сказали, «что, Г<осударь>, они, по правилу Святых Отец и твоему Г<осударе>ву указу, творить и, как в <...> указе написано, учнут, и за такими богомерзкими дьявольскими всякими дей-ствы ходить не учнут, а учнут творить против правила Святых Отец и твоего Г<осударе>ва указу».
В связи с указанными постановлениями стойт и дело по челобитной Варлаама, архимандрита Дмитриевского монастыря в Кашине! В челобитной, полученной в Москве 18 января 1649 г., архимандрит «извещает», что «в богоспасаемом граде Кашине в понедельник первые недели Великаго поста чинится великое безчиние и беззаконие: из уезду приеждяют крестьяне с женами и с детьми на тот великий день, пьют, бражничают и безчинствуют: крик, и вопь, и бой меж собою до кровопролития во весь день и до полнощи на вторник, а на то великое безчиние и пьянство многих всяких чинов людей того ж города Кашина приходят посадские и слободские люди. А которые, г<осуда>рь, люди, — продолжает архимандрит, — Бога боятся и, видячи такое великое безчиние, и беззаконие, и пьянство, — и от них плачь и рыдание велие. А от того безчиния и пьянства и бою отстать безчинником им не уметь без твоего г<осударе>ва указу и без наказания, потому что торговым людем — торг, а безчинником и беззакон-ником — пьянство, и бой, и бесовская игра. Веселые с медведи, и с бубны, и с сурнами, и со всякими бесовскими играми с иных городов торговые люди и веселые приеждяют на тот великий день, а от безчиния великаго и пьянства многия кре-стьянския души от пьянства и от убойства умирают. А то безчиние, и пьянство, и съезд чинится за многая лета». Архимандрит просит прислать указ о запрещении приезжать в указанный день уездным людям: «Милосердый г<осуда>рь, Ц<а>рь и В<еликий> К<нязь> Алексей Михаилович, — заключает архимандрит свою челобитную, — помилуй свою царскую вотчину Кашин-город, сирот своих и уездных людей всяких».
В приведенной челобитной речь, очевидно, идет не об уничтожении языческого обряда, а о прекращении торга в Кашине, сопровождавшегося буйным весельем и возмущавшего христианское чувство архимандрита, так как торг совпадал с первым днем Великого поста.
Результатом челобитной была грамота в Кашин от 30 января того же года, запрещающая устраивать съезд в означенный день. Главным мотивом запрещения является в грамоте охрана общественного благочиния и благоустройства: приезжающие, говорится в грамоте, «делают безчинство, пьют и, напився, безчинные слова меж себя говорят, и зернью592 играют, и в их пьянстве убойство живет большое, и веселые ходят с медведи и с плясовы собачки». Архимандриту вменяется в обязанность смотреть за тем, чтобы с первого понедельника Великого поста люди постились по правилам святых апостолов и отцов.
В настоящее время почти не представляется возможности судить, какое действие имели подобные правительственные распоряжения и как относилось к ним население. За периодом энергичного воздействия власти, приведением в исполнение угроз, указов, согласно которым сжигались «бесовские игры» и пр., следовал период более спокойный, когда снова население возвращалось к языческим празднествам, приуроченным к христианскому календарю. Если по получении запретительных указов население и спешило обещать жить по правилам Церкви, то это намерение прекращалось немедленно по миновании опасности быть подвергнутым тяжелому взысканию за нарушение постановлений. Вследствие этого даже в самой Москве пережитки бытовавших некогда языческих празднеств сохранялись до последнего времени, а обильные сведения о народных суевериях и пр., получавшиеся и получаемые до настоящего времени собирателями из разных мест России, служат лучшим доказательством устойчивости народной традиции, в особенности в области верований, которые могут быть видоизменены только путем общего просвещения.
ЧЕРТЫ
РУССКОГО СЕМЕЙНОГО БЫТА И ОБЫЧНОЕ ПРАВО XIX СТОЛЕТИЯ
оисжх^иииииииииииио
А. П. Заблоцкий-Десятовский
Записка 1841 года Фрагмент
ПРОДАЖА ЛЮДЕЙ РАЗДРОБИТЕЛЬНО
<...> Продажа крестьян и дворовых людей с раздроблением семейства воспрещена законами, но, однако, на самом деле она совершается. В этом случае, если желают продать детей, то отпускают родителей на волю. Или, не давая отпускных родителям, сочетают браком детей и, составив таким образом отдельное семейство, продают его, не нарушая закона593.
Другого рода продажа людей, также преимущественно дворовых, совершается для поступления охотниками в рекруты за государственных крестьян. Хотя подобная продажа по закону вовсе не допускается, тем не менее она существует. Нужно только облечь дело в законные формы, что и совершается довольно удобно. В Костромской губернии в 1839 г. открыты были многие дела сего рода; виновные освобождены от наказания милостивым манифестом. В Курской губернии в прошедшем году флигель-адъютант барон Розен открыл одного мещанина, привезшего из Москвы 22 человека дворовых на продажу в рекруты; разумеется, у них были у всех отпускные. Барон Розен отдал эти отпускные дворовым, и они с радостью воспользовались свободою. В Калужскую губернию приезжает часто какой-то чиновник из Москвы, торгующий также охотниками, разумеется, из помещичьих крестьян594.
Один помещик из Ярославской губернии, рассказывая об этой торговле людьми, сказал: «Гораздо лучше, если бы совершенно воспретили этот наем охотников из вольноотпущенных; тогда бы не было повода к нарушению закона».
В самом деле, теперь представляется помещику соблазн: у него иногда во дворе негодяй, пьяница, некуда его девать, а между тем, мужик приходит и предлагает за него 1000 и 1500 руб. Сверх того, дает 500 или 600 руб. назначаемому в охотники; потом следует всякое угощение и продолжается до самой сдачи. Но помещик должен дать для сего отпускную своему человеку, по крайней мере, за 6 месяцев; следовательно, охотник может воспользоваться этим и обмануть обе стороны. Против этого берут меры. Условие шестимесячного срока не соблюдается; всё подкуплено и смотрит сквозь пальцы. Человеку дают отпускную за несколько дней до сдачи в рекруты, или если отпускная давно дана, то ему ее не показывают. Но он может отказаться в присутствии, но этого не бывает, потому что в присутствие вводят его, как говорится, отуманенного; вопрос: «Идет ли он охотой?» делают ему кое-как, с особенным искусством; проданный же, в продолжение нескольких недель слышавши беспрестанно, что он — охотник, отвечает без толку и сознания, что идет охотой; ему бреют лоб, и дело кончено.
Случается, что помещики делают еще худшие условия; они берут такое дело на аккорд, т. е., взявши с нанимающего крестьянина 2 или 3 тыс. руб., принимают на себя все обязанности, хлопоты и расходы потчевания и сдачи.
Страх помещичьей власти так силен, что бывали примеры, когда крестьянин, узнавши в рекрутском присутствии, что у него есть отпускная и что он свободен, подумает, подумает и говорит: «Нет, уж надобно, видно, идти, иду охотой»595. <...>
НРАВСТВЕННЫЕ ПОНЯТИЯ
Переходя к нравственным понятиям помещичьих крестьян, должно заметить, что они в сем отношении, говоря вообще, стоят ниже государственных крестьян. У государственных крестьян начинают пробуждаться понятия о личности; этим они обязаны последним учреждениям. Но у помещичьих крестьян понятие о личности не существует. Мы не будем говорить о побоях, которые часто государственный крестьянин сносит с тою же терпеливостью, как и помещичий. Но совершенное отрицание личности выражается, во-первых, в понятии дворовых людей о службе господину без всякого вознаграждения; в противоположность этому можно поставить государственных крестьян, не желающих служить по общественным выборам от недостатка жалованья; во-вторых — в том равнодушии, с которым они сносят нарушение самых священных прав человека — прав семейных. Не говорим о том, что помещик часто распоряжается браками крестьян; это терпимо между ними, потому что близко к отеческой власти, которая в простонародии большею частью устраивает свадьбы, не спросясь детей.
Но часто помещик нарушает права супружеские или еще более — не щадит целомудрия, и это нередко сносится крестьянами терпеливо. Поводом к производству дел за безнравственные поступки помещиков с крестьянами большею частью бывают другие жестокости. Тогда выведенные из терпения физическими страданиями, они обнаруживают все другие неистовства владельцев. Но связями преступными с женами и дочерьми они не всегда глубоко оскорбляются: это в особенности должно сказать о женщинах.
В этом отношении уже можно заметить значительное различие между крепостными и государственными крестьянами. Ямщик, рассказывавший о подвигах помещика М-ва в Рязанской губернии, присовокупил: «Хочешь, не хочешь, а всякая баба и девка — его; ну, да что за беда, ведь они крепостные?» — заключил философски наш рассказчик.
В этой философии заключается целая система понятий о крепостном состоянии.
У одного крестьянина в Рязанской губернии мы спросили: как у вас женятся?
«Между собой как хотим, барин не мешается. Но ежели девку отдают на сторону, то барин берет 100 руб. У других же так венчают насильно. Барин спрашивает попа, станет ли венчать? Если поп согласен, то отца с матерью не спрашивает».
Последние слова замечательны тем, что они показывают отсутствие понятия в народе о необходимости взаимного согласия вступающих в брак. Это подтверждает обычай, существующий, например, в Калужской губернии: отцы продают женихам дочерей, хочет ли девка идти замуж или нет.