Einstweilen, bis den Bau der Welt Philosophie zusammenhalt,
Erhalt sie das Getriebe
Durch Hunger und durch Liebe, —
говорит Ф. Шиллер в «Dit Weltweisen»1489.
Очень нередко в жизни эти два могучих властелина — любовь и голод — сталкиваются лицом к лицу, как два ожесточенных врага, причем в огромном большинстве случаев победа оказывается на стороне последнего.
Наш социальный строй весьма мало благоприятствует своевременному заключению нормальных браков по склонности. Часто приходится молодым людям в страхе перед грозящими лишениями, быть может, нищетой отказываться от союза по сердечному влечению или отодвигать в далекое будущее осуществление своих мечтаний о семейном счастье. Случается, что само государство в попечении о будущем неимущих влюбленных, а еще чаще — непосредственно в собственных интересах, воспрещает категорически заключение брака до определенного, иногда даже слишком позднего возраста, если нет доказательств имущественной состоятельности жениха и невесты. Так, например, у нас офицерам, не достигшим 23 лет от роду, вступление в брак безусловно воспрещается, а в возрасте от 23 до 28 лет разрешается лишь при наличности недвижимого имущества, приносящего не менее 300 руб. чистого ежегодного дохода или при единовременном вкладе 5000 руб.1490. Как же быть молодежи, лишенной возможности удовлетворить в браке свой половой инстинкт? Интеллектуальные и моральные представления редко способны преодолеть голос природы в молодом, здоровом организме, и целибаты (т. е. не состоящие в браке. — Ред.) поневоле силою обстоятельств толкаются на блуд и прелюбодеяние. В то же время под давлением железного экономического закона, с одной стороны, и человеческой слабости, нравственной распущенности — с другой, наблюдаются отвратительные сделки купли-продажи молодой девушки отжившим сластолюбцем или найма блестящего альфонса перезрелой матроной, облеченные в форму карикатурных браков, при которых мечтать о поддержании супружеской верности было бы слишком наивно.
Разумеется, разрешение рассматриваемого вопроса — дело нелегкое; оно связано с коренной ломкой существующего социального строя; более доступны частичные мероприятия, хотя бы в духе тех законов, которыми Рим пытался спастись от нравственной смерти, каков, например, закон, установляющий премии для семей, обремененных детьми. Спрашивается, до окончательной реформы (или до революции) в социальных отношениях вправе ли государство налагать за прелюбодеяние уголовные кары? Мы ответим вопросом: при существующих социальных отношениях, при поразительно неравномерном распределении богатств, может ли государство отказаться от уголовной репрессии преступлений против собственности? Оставаясь последовательным, придется ответить на оба вопроса одинаково, и этот ответ у всех, за исключением принципиальных отрицателей наказания, должен быть утвердительным.
Обеспечить населению возможность современного заключения брака по любви есть одна из весьма важных задач государственной политики. Облегчить развод в тех случаях, когда брачная жизнь супругов сложилась несчастливо, когда изначала отсутствовали у них или улетучились с течением времени чувства глубокой симпатии и взаимного уважения — непременная обязанность государства.
Семья без любви — дерево с истлевшей сердцевиной; заботиться о ее поддержании — напрасно. «Брак как отношение по преимуществу нравственное, — говорит А. С. Павлов, — подвергается опасности внутреннего разложения прежде всего от действия нравственных причин, от недостатка взаимной любви, уважения и преданности супругов. Законодательство может сколько угодно настаивать на идее нерасторжимости брака вообще, может держать супругов во внешнем сожительстве, но не в силах произвести того, чтобы каждый брачный союз по характеру взаимных личных отношений мужа и жены был на самом деле consortium omnis vitae, juris divini et humani commu-nicatio» [«Содружество всей жизни, общение в праве божеском и человеческом»]1491.
Разумеется, развод не есть такая панацея зла, к которой можно прибегать с легким сердцем. Развод не есть чудодейственное лекарство, устраняющее бесследно и безболезненно страдания, проистекающие из несчастно сложившейся супружеской жизни. Развод есть хирургическое орудие, наносящее и обществу, и индивиду нередко глубокие и неизгладимые раны, особенно в тех случаях, когда расторгаются многолетние супружеские узы и распадаются обремененные детьми семьи. Развод — только меньшее из зол. Он не может быть признан желательным вообще, но он неизбежен, если нравственная гангрена охватила семью, если только расторжением брака можно предупредить дальнейшие тяжкие последствия семейного разлада, неисчислимое количество бед, облекающихся нередко в форму различных преступлений, в том числе и прелюбодеяния. Полнейшее несходство характеров, взаимное отвращение супругов должны быть признаны совершенно достаточными поводами для прекращения таких несчастных супружеств. Широкая свобода развода имеет важное значение для вопроса о наказуемости прелюбодеяния.
Веления закона должны быть рассчитаны не на героев, а на обыкновенных смертных, одержимых страстями и страстишками; закон не должен ставить граждан в такое положение, чтобы повиновение ему обусловливалось их самоотвержением, самоотречением, подвижничеством. Когда закон принудительно связывает вместе супругов, бывших или ставших чужими, вопреки воле кого-либо из них, когда супружеские узы превращаются в неразрывные каторжные цепи, потерпевшие крушение в семейной жизни тяжестью этих цепей увлекаются в бездну прелюбодеяния. Заглушить в себе голос природы, подавить свойственное человеку стремление к наслаждению — не всякому под силу. Где нет выбора, нет места вменению; несправедливому наказанию всегда приходится предпочесть полную безнаказанность. Только при свободном совершении развода государство имеет право сказать прелюбодеям: «Вы могли для удовлетворения вашей склонности избрать законный путь, не оскорбляя святости брака; но вы предпочли под личиною верного супружества служить вашей похотливости; вы пожелали, пользуясь правами, вытекающими из брачного состояния, нарушать элементарные обязанности, им налагаемые, наслаждаясь плодами брачного учреждения, подрывать его корни, — так несите же ту кару, которую государство может и должно применить к наиболее тяжким посягательствам против охраняемого им института брака».
Нередко высказывается мнение, что уголовная репрессия прелюбодеяния до наступления развода несовместима с достоинством брака, после же развода представляет нарушение принципа «пе bis in idem» [«не дважды за одно и то же»].
В первой своей части это мнение не вызывает возражений. Действительно, трудно представить себе счастливое продолжение брачной жизни, взбаламученной возбуждением уголовного преследования за неверность одного из супругов; трудно допустить, чтобы отбытое наказание вложило несуществовавшие или возбудило уснувшие чувства любви в коварном супруге, чтобы обманутый принял его с распростертыми объятиями для дальнейшей совместной жизни после позорного процесса и пребывания под стражей уличенного в измене. Но нет достаточных оснований отвергать наказуемость прелюбодеяния после расторжения брака. Уже с точки зрения формальной здесь не должно быть речи о нарушении принципа «пе bis in idem»: развод есть гражданское, а не уголовное последствие прелюбодеяния. Столько же сильные возражения вызывает это мнение и по существу. Уж не говоря о тех случаях, когда развод поражает самого невинного супруга и является целью, к которой стремятся прелюбодей или прелюбодейка, когда развод рисует заманчивые перспективы свободы и счастья с соучастником прелюбодеяния, развод вообще лишь прекращает ненормальное супружеское сожитие и, если это невыгодно виновнику прелюбодеяния, отсюда еще не следует, что он уже понес заслуженное наказание. Так и вор, принуждаемый, независимо от наказания, возвратить похищенное хозяину, так и ростовщик, когда его постигает уголовная кара, и в то же время договор лихвенной ссуды теряет свою силу, так и всякий, несущий неприятные последствия уголовно- и гражданско-правового характера за вовлечение в невыгодную сделку, вольны кричать, что с них дерут две шкуры. Развод лишь прекращает на будущее время брачные отношения, потрясенные прелюбодеянием; государство же должно позаботиться, чтобы такие события отнюдь не имели места, должно предупреждать их возникновение различными мерами, в том числе и наказанием. Отчего бы государству отказаться здесь от воздействия угрозою карательного закона? Представляя себе развод как единственное юридическое последствие прелюбодеяния, уже заключающее в себе карательный элемент, мы сталкиваемся с вопиющей несправедливостью: развод всею тяжестью падает на особу, состоящую в браке, а ее соучастник по прелюбодеянию, если он со своей стороны свободен от брачных уз, остается совершенно в стороне. Случается, развод открывает этой особе перспективу глубоких нравственных унижений и тяжких материальных лишений, соучастнику — горя мало: закружив голову какой-либо несчастной жертве, ловелас предоставляет ей расхлебывать в одиночестве все вытекающие отсюда житейские невзгоды, а сам устремляется за новыми победами, которые бы приносили побольше наслаждения его чувствам, поменьше урона карману и риска здоровью. Такие явления далеко не редкость в повседневной жизни, а потому законодательство, суд и наука уголовного права не должны закрывать пред ними глаза, убаюкивая себя словами: «Minima non curat praetor» [«Мелочи претору безразличны»].
Разумеется, тот, кто видит в прелюбодеянии нарушение договора между супругами, даже признавая наказуемость такого нарушения для каждого из них, найдет совершенно нормальной и даже логически необходимой полную безответственность свободного от брака соучастника прелюбодеяния, который в брачном договоре — лицо постороннее. К иному заключению должен прийти тот, кто считает прелюбодеяние посягательством на брачный институт. С этой точки зрения наказание является вполне обоснованным как для прелюбодейного супруга, так и для его соучастника: брак должен быть свят в глазах всех и каждого — безразлично.