При таких условиях право государства карать прелюбодеяние не подлежит сомнению. Но так как современная наука уголовного права отрекается от теорий абсолюта, карательная деятельность направляется на служение общей цели, на обеспечение общества от преступлений, наказание применяется «поп quia peccatum est, sed ne peccetur» [«не потому, что согрешил, а чтобы не грешил»], за вопросом о праве государства установить уголовные кары за прелюбодеяние нужно обсудить другой вопрос — о целесообразности этих кар.
Среди специалистов, а еще чаще — в большой публике слышатся утверждения, будто бы здесь уголовные кары совершенно бессильны, так как-де самая causa movens [движущая причина] прелюбодеяния лежит слишком глубоко, чувство не допускает грубого вмешательства вооруженной внешним принуждением государственной власти. Однако такое возражение малоубедительно. «Невозможность сопротивляться половым влечениям, — говорит Ш. Фере, — можно отстаивать во имя психологии животных, подчиненных бешенству периодической течки, а не во имя психологии цивилизованного человека»1492. «Ни один дарвинист, — замечает В. С. Соловьев, — из принимаемого им происхождения человека от низших животных, насколько известно, не выводил того заключения, что человек должен быть скотиной»1493. Предупреждающая сила карательной угрозы не исключается и при деяниях, совершаемых под влиянием страстной любви. «Если Франция, по Майру, имеет лишь от 7 до 8 незаконных рождений на 100, — замечает Г. Тард, — тогда как многие другие страны, признаваемые гораздо более нравственными, например, Бавария, имели их 22 и еще насчитывают 12 или более, то это различие должно быть отнесено преимущественно на счет известной статьи французского гражданского кодекса, воспрещающей отыскивать отцовство. Действительно, все провинции Германии, в которых это определение в силе, отличаются, по Майру, наименьшей пропорцией внебрачных детей, и всюду, где отцовство подлежит отыскиванию, пропорциональная цифра подымается. Итак, даже в высшем опьянении страстью, любовники отнюдь не теряют совершенно головы; и как бы “неопреодо-лимо” ни влекло влюбленную женщину броситься в объятия мужчины (наверное, более непреодолимо, чем убийце убить его жертву), достаточно для этой женщины знать, что в случае, если б позже любовник ее покинул, она б не имела права заставить его разделить с нею возможные последствия их любви, — совершенно достаточно, чтобы предвидение обеих возможностей, из которых одна должна казаться такой невероятной, а другая — такой далекой, в значительном числе случаев удержало ее на наклонной плоскости желания»1494. Так и относительно прелюбодеяния есть полное основание думать, что угроза соответствующим уголовным наказанием, подкрепляемая неуклонным ее применением, охладила бы не одно пылкое сердце, удержала бы от прелюбодеяния немало неустойчивых или распущенных натур и во многих случаях охранила бы чистоту брака. «Можно и следует желать, — совершенно верно замечает С. П. Мокринский, — чтобы людей удерживали от преступлений благородные мотивы — долга, чести или сострадания, но есть ли основание нравственно осуждать законодателя, что он прибегает к грубому средству — использования эгоистических побуждений страха, когда лучшие мотивы отказывают в своем действии?..»1495.
«ТОРГ ЖЕНСКИМ ТЕЛОМ», ВЕНЕРИЧЕСКИЕ БОЛЕЗНИ, ИСТОРИЯ ПУБЛИЧНЫХ ДОМОВ
481
...И на лбу роковые слова: «Продается с публичного торга».
ГЛАВА I
Взгляд на древнерусское общество. — Положение в нем женщины. — Разврат в Древней Руси шел совсем особенным путем. — Начало проституции. — Ее отличительные формы.
Совершенно изолированная вначале от жизни западноевропейских государств, совершенно незнакомая с традициями древнего античного мира, на которых были вскормлены народы Запада, Русь развивалась более самостоятельно, более своеобычно. С принятием христианства, подчинясь влиянию Византии, Русская земля едва ли приняла те пороки византийского общества, тот разврат высших классов, против которого были бессильны и строгие меры наказаний, принимаемые императорами, и обличительные, исполненные ярким и справедливым негодованием речи Учителей Церкви. Наши сношения с Восточной империей были почти исключительно торговые, да и то ограничивались только некоторыми главными центрами, Киевом и преимущественно южными окраинами, тогда как север принимал самое незначительное и даже, пожалуй, вовсе не принимал никакого участия в них. Это влияние Византии ограничивалось вначале преимущественно делами веры, которую мы приняли от греков, и книжным учением. На семейный и общественный быт в первые времена существования Руси и даже позже греческая цивилизация никогда не была в состоянии набросить свой отпечаток. Это зависело опять-таки от того, что сношения Русской земли с греками ограничивались почти одной только торговлей. Даже влияние христианства вначале ограничивалось только югом, а на отдаленном севере народ еще долго и крепко держался за свои языческие верования, за своих кумиров и волхвов.
Русь жила совершенно отдельною самобытною жизнью до самого того времени, пока железная воля преобразователя не принудила ее стать лицом к лицу с Европой. Но от начала Руси
до этого времени прошло чуть что не тысячу лет, и во весь этот долгий период Русское государство жило почти совсем отдельно, особняком от средневековой Европы. Как там, так и у нас шла почти одновременно борьба, но характер этой борьбы совершенно различен. В Западной Европе борьба феодалов и городов с властью королей; у нас — борьба уделов с возрастающим могуществом Москвы, и в то же время борьба за свою самостоятельность с завистливыми соседями, борьба с монголами, Литвою и т. д. Но это происходит гораздо позже, происходит это на северо-востоке, а не на юге, где собственно начинается история нашего отечества.
И как политическая, государственная жизнь Древней Руси ни в чем не походила на жизнь Западной Европы, так ни в чем не походила и семейная и общественная жизнь. Формы семейных отношений всегда обусловливаются социальными порядками; то или другое явление общественной жизни вызывается и может быть вызвано только всем общественным строем. Таким образом, феодализм и рабство, насилие и угнетение, роскошь и утонченный разврат, заимствованный европейской аристократией, грубой, необузданной и страстной, от великого Рима, при самом ее возникновении породили публичную проституцию. У нас никогда не было аристократии и никогда не было рабства в том смысле, в каком они существовали в средневековой Европе и в античном мире. У нас не существовало этих двух могущественных факторов публичного разврата, а потому долгое время не существовало и проституции в тесном значении этого слова. Из этого, однако, не следует, что в Древней Руси разврат был вовсе неизвестен, тот грубый и страстный разврат, который всегда бывает предшественником публичной торговли живым мясом, т. е. того, что мы собственно привыкли называть проституцией, — из этого не следует, что нашим предкам не была известна домашняя проституция. У великого просветителя Русской земли — Владимира, когда еще он был язычником, был целый и очень немаленький гарем, состоящий чуть ли не из нескольких сот наложниц. Летописи наши весьма скудны известиями по занимающему нас предмету, наша первоначальная литература имеет преимущественно духовный характер и также бедна указаниями по этой части. Из этого можно предположить, что тот вид публичного разврата, т. е. именно промысел им, был совсем неизвестен в первые времена после начала Руси, хотя ничто не дает нам права настойчиво уверять, что в высшем классе, представляемом княжеской дружиной, не существовало никаких задатков, никаких начал, порождающих проституцию. В народных былинах, в этом зародыше эпоса сохранилось несколько черт, которые прямо указывают на то, что народные герои-богатыри вовсе не отличались особенным целомудрием, по крайней мере, некоторые из них, как, например, Алеша Попович и Чурила Пленкович. Да и героини этих поэтических рассказов не всегда отличаются особенной скромностью и стыдливостью.
Например, одна былина передает нам о том, как русский богатырь едет по чистому полю и видит: стоит в поле том белый шатер, а у шатра привязан богатырский конь; подъезжает богатырь к шатру и привязывает к нему своего коня, а сам идет в шатер, в котором находит спящую красную девицу. Без дальних разговоров ложится он с тою девицею на постелюш-ку и т. д. Конечно, тут еще нет и следа того, что мы называем проституцией, но, по нашему мнению, этот рассказ довольно ясно указывает, что уже при самом начале, еще в эпохуВла-димира, отношения полов не отличались особенною строгостью и что русские богатыри, какими они сохранились в народном воображении, вовсе не прочь были позабавиться с красной девицей. К несчастью, наша древняя литература, сосредоточенная в одних только летописях да в духовных сочинениях, не сохранила для нас ни одного цельного женского образа, если не считать личности Рогнеды, жены Владимира, — этой пылкой, ревнивой и мстительной женщины, не задумавшейся даже пред убийством своего мужа, когда муж этот поразил ее сердце изменой. Позже, в книжных сочинениях, женщина является порождением греха, но об этом мы скажем впоследствии, а теперь продолжим сравнение древнерусского общества со средневековым западноевропейским обществом.
Средневековое общество, развившееся на почве римской культуры, обязанное своим могуществом грубой силе и дикому произволу, породило феодализм и так называемое кулачное право. В Западной Европе государства возникали вследствие завоеваний, и надменные завоеватели не очень-то чинились с туземными жителями, у которых они отнимали всё, даже личную свободу. Победители превращаются в могущественных баронов, побежденные — в рабов. Сила и власть была на стороне победителей, и феодалы Европы в течение многих веков злоупотребляют этой силой и этой властью с какою-то даже ненасытностью. Мало того, что они отнимают у своих вассалов их имения, их жен, они даже отнимают у них честь — это самое драгоценное достояние человеческой личности. Они растлевают их жен и дочерей, уводя и насилуя их в своих неприступных замках, и, таким образом, проституция впервые порождается двумя противоположными агентами — феодализмом, закованным в железо, и рабством, вынужденным покорно подчиняться его произволу.