Женщина на Руси не имела никаких гражданских прав; она получала значение только по муже своем. Если девушке почему-либо не удавалось выйти замуж, то она делалась чуждою обществу, и для нее было одно убежище — монастырь. «Которые девицы увечны и стары и замуж их взять за себя никто не хочет: и таких девиц отцы и матери постригают в монастырях без замужества» (К. Г. Котошихин). Родители заботились об одном: как бы вырастить и выкормить дочерей, а потом сбыть их с рук, т. е. выдать замуж. «Отдавая девушку замуж, — говорит И. Г. Корб в своем “Diarium itineris in Moscoviam”1497, — у нее спрашивали согласия только для формы. Во всё время сватовства невесте не дозволялось не только говорить, но даже видеться с женихом. Спросив дочь, согласна ли она выйти замуж за предлагаемого ей жениха, и получив, разумеется, в ответ неизбежное “согласна”, отец ударял ее слегка раз или два плетью, говоря: “Этот последний удар, дочь моя, пускай напоминает тебе о родительской власти, под которой ты жила до сих пор. Ты выходишь теперь из-под этой власти; но помни, что если ты не будешь слушаться и уважать мужа, то он вместо меня станет наказывать тебя этою плетью”. Затем отец передавал плеть жениху, который, сказав, что авось-де этого не понадобится, брал плеть и затыкал ее себе за пояс». Таким образом, девушка поступала из-под власти родительской под власть мужа... «Женщины, — пишет С. Маскевич, — не допускаются в мужские беседы1498, женщинам не дозволяется даже показываться в люди, кроме одной церкви. Да и тут каждый боярин, который живет в столице домом, имеет для жены церковь неподалеку от своего двора. Если придется боярыне в торжественный праздник отправиться в большую церковь, то она выезжает в колымаге, закрытой со всех сторон, исключая боковых дверец с окнами из слюды или бычачьего пузыря; отсюда она видит каждого, ее же никто увидеть не может, разве когда садится в колымагу или выходит из нее. Комнаты для женщин устраиваются в задней части дома, и хотя есть к ним ход со двора по лестнице, но ключ от него хозяин держит у себя, так что в женскую половину можно пройти только через его комнату. Из мужчин не допускают туда никого, не исключая и домашних. Двор же за комнатами женскими обгораживается таким высоким палисадником, что разве одна птица перелетит через него. В этом-то месте женщины прогуливаются: большою честью считается, если муж выводит к гостям жену или дочерей. Поднося гостю пенящегося вина или меда, боярыня ожидает от него поцелуя. Затем, по обычаю, уходит в свою светлицу»1499. О степени умственного развития женщин того времени вот что говорит Г. К. Котошихин в своих записках: «Московского государства женский пол грамоте неучен, и не обычай тому есть, а породным разумом простоваты и на отговоры несмышлены и стыдливы: понеже от младенческих лет до замужества своего [у отцов своих] живут в тайных покоях и опричь самых ближних родственных, чужие люди никто их и они людей видеть не могут, и потому можно дознаться, отчего б им быть гораздо разумными и смелыми; также как и замуж выдут, и их потому ж люди видают мало». По смерти мужа жена упрочивала свое значение в обществе, и если не могла или не хотела вступать в новый брачный союз, то удалялась большею частию в монастырь. Таким образом, не будучи полновластным членом ни семьи, ни общества, она старалась, если могла, что случалось редко, всеми мерами найти средство вырваться хоть на мгновение из своей душной тюрьмы, обмануть бдительный надзор своего владыки-мужа или апатично покорялась своей участи, пила, ела, спала, сколько ей хотелось, развлекалась болтовней сенных девушек, ездила по богомольям, терпеливо переносила мужнины побои и жирела не по дням, а по часам.
Понятно, как трудно было при подобном положении дел развиться в Древней Руси публичной проституции, особенно проституции высших классов, какую мы встречаем в Средние века в Западной Европе. Но так как люди всегда люди, то половые стремления должны были искать себе какого-нибудь иного исхода, а потому-то скрытный разврат, так называемая домашняя проституция — могла и должна даже была развиться, быть может, сильнее, чем в средневековой Европе. Вначале эта проституция, конечно, не могла быть тем, что мы в настоящее время называем эксплуатацией своею красотой непосредственно или через посредство сводней и содержателей публичных домов — тем, что называется торговлей своим телом.
Публичных домов непотребства, терпимых правительством, как уже сказано, у нас не существовало долгое время, разврат существовал скрытно, шел иным путем, чем в Западной Европе, где он шел, так сказать, при полном свете дня с гордо поднятой головой, хотя по временам и подвергался самым жестоким гонениям. Мы уже видели, почему не могла у нас развиться публичная аристократическая проституция так, как она развивалась на западе Европы; но супруги, обыкновенно соединявшиеся не по собственному желанию, а по приказу родителей, не всегда согласному с их собственными наклонностями, не могли питать друг к другу особенно нежного чувства и если исполняли супружеские обязанности, то для того лишь, чтобы избежать худой молвы. Между тем, с одной стороны, бездейственная и уединенная жизнь замужних женщин, жизнь сытная и привольная в смысле пищи и питья, развивавшая до неестественности раздражение полового инстинкта, нелюбовь, а часто и отвращение к мужу, естественно, порождали в женщинах реакцию против этих правил, стремили их к свободе чувства, заставляли их во что бы то ни было желать быть не только вещью, но любящим и любгшым существом. Не любящая мужа жена увлекается любовью посторонних нравящихся ей мужчин, нередко поступая так по одному только желанию отомстить мужу или за его неосновательную ревность, или за свою унизительную неволю. Но русская женщина в древности была лишена возможности встречаться с посторонними мужчинами вследствие своего изолированного положения иначе как в присутствии мужа, да и то это случалось редко, на пирах, а потому, когда ей ненавистно становилось положение рабы или когда не удовлетворялись ее половые инстинкты, она поневоле искала отдать свою благосклонность кому-нибудь из слуг или других приближенных лиц. Так в большинстве случаев и происходило, хотя, весьма вероятно, встречались и иного рода связи, но они не могли быть часты, так как доступ в женский терем был строго и сурово охраняем и самим мужем, и разными мамушками и нянюшками, которых всегда было множество. И если б одна которая-нибудь изменила своей обязанности, своему долгу охранительницы боярской чести, то другие не преминули бы донести об этом мужу, который не пожалел бы плети. Конечно, связь по любви с одним мужчиной не есть еще разврат; но, во всяком случае, при развитии в женщинах половых стремлений вследствие стеснительных условий архаического порядка, женский разврат увеличивается, подает руку безнравственности мужчин, и вместе, соединенными усилиями они потрясают основы архаического семейства и проникнутой его принципами общественной жизни. Таким образом, нет ничего удивительного, если в Древней Руси проституция началась, собственно, в семействе, так как стеснительные условия этого семейства стремили женщину к выходу на волю и вынуждали ее изливать неудовлетворенную надлежащим образом страсть на каждого мужчину, сколько-нибудь подходящего к ее вкусу.
С другой стороны, муж, как лицо совершенно свободное и вполне самостоятельное, мог всегда удовлетворить свою страсть помимо жены, тем более что женщины низших сословий, или, как тогда выражались, подлого рода, пользовались почти безграничной свободой, отличались бесстыдством, безнравственностью и предавались самому необузданному разврату. Здесь мы снова видим совершенное противоречие с развитием западной проституции. Там она имела главным источником рабство; у нас, напротив, главными поставщицами были женщины, пользовавшиеся совершенной свободой. Впрочем, проституция этого последнего рода явилась уже позже и собственно de jure [юридически] не существовала, т. е. не была терпима и признаваема законом как неизбежное зло, хотя ей ничто не мешало существовать de facto [фактически], ибо существовали два главных ее двигателя: бедность и половое влечение. Но из кого же главным образом составился контингент старинной русской проституции и где она находила себе приют?
По большей части, как мы уже сказали, контингент публичной проституции составляли женщины низших классов, которых увлекала в поток разврата всего чаще бедность. Изнасилованные боярами холопки (многие из боярских завещаний XVII в. почти сплошь наполнены именами изнасилованных ими девушек и женщин) редко поступали в разряд публичных девиц, хотя, конечно, бывали и подобные случаи. Молодые вдовы без рода и племени, не пожелавшие уединиться в монастырь, нередко держали притоны «для добрых молодцов», и эти притоны, в сущности, были не чем иным, как домами непотребства, хотя разврат происходил в них тайно. Такими же притонами разврата были заезжие, или постоялые, дворы, питейные дома, или кабаки, из которых некоторые до сего времени сохранились в народной памяти под именами некогда хозяйничавших в них знаменитых красавиц того времени, например кабак «Марфутка» по Можайской дороге, «Феклуша» на Девичьем поле в Москве, «Татьянка» и т. п.
Некоторые иностранцы-путешественники, писавшие о России, или, как ее тогда называли, Московии, говорят в своих описаниях, будто бы в старину проститутки выставляли себя напоказ на базарах в отличной от прочих женщин одежде; но этим запискам иностранных путешественников не следует вполне верить, так как, не зная ни русского языка, ни русских обычаев, они легко могли заблуждаться как в этом, так и во многих других отношениях; впрочем, нет ничего невероятного, что и на базарах, как в местностях наиболее людных, проституция находила себе убежище, как находила она себе приют в блинных, харчевнях, кабаках и т. п. местах. Вместе с тем мы полагаем, что вместе с началом наших торгов