Дальнейший закрепощающий момент врачебно-полицейского надзора: ограничение свободы передвижения поднадзорной женщины и стеснение ее в выборе местожительства.
Не имея на руках паспорта, женщина, подчиненная надзору, прежде всего затруднена в выезде за пределы того города, где она состоит под надзором: по «Положению врачебно-полицейского комитета в С.-Петербурге» 28 июля 1861 г. (§ 22), при отъезде на родину или в другие города «комитет снабжает женщину пропуском для следования, а паспорт отсылает в градские и земские полиции тех городов или уездов, куда они уедут, исключая городов иностранных»1681. Зависимость женщины в передвижении от согласия комитета и следование с проходным свидетельством, преграждающим ей обращение к трудовой жизни с первым шагом в каждую новую местность, составляет, как это видно из данных сводного доклада д-ра Штюрмер а, общепринятый порядок отечественной практики полиции нравственности1682.
Стеснение в выборе местожительства является для поднадзорной женщины естественным результатом необходимости предъявить домовладельцу или квартирохозяину свой желтый билет вместо паспорта. Это стеснение простирается еще дальше ввиду специальных норм регламентации. По «Правилам для публичных женщин» Петербургского комитета 28 июля 1861 г. (§ 3), «публичные женщины, если не хотят жить в борделях, могут проживать и на квартирах по одной и отнюдь не более как по две». Это правило повторяется и в варшавской инструкции для помощников пристава комитета: согласно § 20 названной инструкции, последние наблюдают, «чтобы толеро-ванные женщины (т. е. поднадзорные женщины, живущие на частных квартерах) не проживали более двух в одной квартире и более четырех в одном доме». Также и в силу обязательных постановлений Минской городской думы (§ 45) «без особого разрешения санитарного комитета запрещается прости-туткам-одиночкам жить вдвоем или нескольким вместе». Наконец, «Правилами для публичных женщин» 29 мая 1844 г. в прочих городах России проституткам, обитающим на частных квартирах, категорически воспрещается жить иначе как поодиночке. По примечанию к п. 2, «публичным женщинам дозволяется жить и не в борделях, но только отнюдь не более как по одной»1. В виде исключения, по постановлению Тульского вра-чебно-полицейского комитета было разрешено одиночкам жить группами по две и по три на одной квартире. Представленный Тульским губернским правлением от 24 сентября 1896 г. за № 1989 в Медицинский департамент к съезду 1897 г. врачебный отчет, из которого мы узнаём об этом постановлении Тульского комитета, в своем объяснении мотивов издания последнего дает следующие небезынтересные сведения: «...выяснилось, что при обязанности жить одиночно проститутки-одиночки часто не имеют средств содержать постоянную для себя квартиру и потому летом, покинув квартиру, ведут кочующий образ жизни, проживая в поле, близ лагерей, на кладбищах, в развалинах старых домов и т. п. или же иногда и зимой не одолевают иметь свою квартиру и переходят днем из трактира в трактир и ночью из ночлега в ночлег».
Разобщением проституток, живущих на частных квартерах, их стеснения по жилищному вопросу не исчерпываются. По «Правилам» 29 мая 1844 г. для проституток (п. 10), «публичная женщина переменять местожительства может не иначе как с ведома полиции». Обязательные постановления Минской городской думы (§ 19) определяют: «...каждая проститутка, как одиночка, так и дома терпимости, при перемене местожительства, обязана предварительно заявить о том санитарному комитету, причем она обязательно подвергается санитарному осмотру...» С другой стороны, также согласно обязательным постановлениям Минской городской думы (§ 18), «без разрешения санитарного комитета отдача внаем квартиры проститутке воспрещается». К обязанностям врачебно-полицейского комитета, состоящего при рижской городской полиции, относится (по § 1 «Правил») «забота о помещении, по возможности, женщин, окончательно предавшихся разврату, в особые дома (бордели) и ограничение их жительства на места менее населенные». По данным докладчика Медицинского департамента д-ра Штюрмера, «в некоторых городах явным проституткам воспрещается селиться в известных улицах, а в г. Ченстохове они не имеют права жить на частных квартерах, а должны непременно поступать в дом терпимости»1.
Характер «заботы» рижской полиции нравственности и властного веления ченстоховского надзора избавляют нас от необходимости указывать самим, к какому исходу толкают женщину прошедшие перед нашими глазами врачебно-полицейские регламенты и распоряжения.
Какие именно слои женщин, промышляющих развратом, вытесняются, по преимуществу, в дома терпимости, можно судить по следующим данным обследования 1 августа 1889 г. Между тем как среди одиночек, состоявших под врачебно-по-лицейским надзором, тогда насчитывалось 61,3% женщин в возрасте до 25 лет, в домах терпимости в то же время оказалось 80,7% женщин этого возраста. При этом женщины в возрасте до 20 лет составляли среди одиночек 25,8%, тогда как в домах терпимости — 39,0%. Таким образом, молодых женщин до 25 лет в домах терпимости было обнаружено больше на одну треть и несовершеннолетних до 20 лет больше наполовину, чем среди одиночек. Из этих цифр явствует, что дом терпимости притягивает в свою пасть, по преимуществу, существ наиболее слабых, наименее устойчивых в борьбе за существование.
Другие данные того же обследования 1 августа 1889 г. подтверждают это заключение.
Пришлые женщины, происходящие из других губерний, сравнительно с местными уроженками образуют в составе одиночной проституции России 37,9%; в контингенте домов терпимости они составляют 56,9%. Другими словами, пришлых женщин, которых экономический оборот выбрасывает за борт далеко от родины, так же как и женщин несовершеннолетних,
737
неокрепших в железных тисках нужды, в домах терпимости наполовину больше, нежели между проститутками, живущими на частных квартирах.
Не противоречием, но, напротив, новым подтверждением нашего заключения является и такой факт, что женщины, происходящие из семей богатых и достаточных, составляют среди одиночек 13,5%, между тем как в контингенте домов терпимости — 20,4%1683. Девушка, выросшая в бедной семье, с детства сроднившаяся с лишениями, привыкшая к труду, несомненно, с большим успехом может противостоять соблазнам «легкой наживы» в притоне, чем женщина, еще не изведавшая нужды...1684.
Дом терпимости является последним узлом прикрепления женщины к позорному промыслу. Стеснительные условия контроля лишают женщину, живущую на частной квартире, возможности совместить честный труд с проституцией; условия жизни в притоне вытравляют в ней саму привычку к работе, разрушают в корне ее трудоспособность. Притон эксплуатирует в женщине проститутку: экономически содержательнице дома терпимости нужна в женщине не рабочая сила, но, напротив, существо обленившееся, не способное к усилию, к сопротивлению, инертное в борьбе за существование. Интерес притона — отучить женщину от всякого труда и поддерживать в ней при безделье, путем постепенного алкогольного отравления такое состояние, в каком гнетущее и низкое кажется веселым и легким.
Антисоциальному характеру дома терпимости вполне отвечает правовая норма, издавна определявшая отношение к нему русского законодательства: мы имеем в виду ст. 155 Устава о предупреждении и пресечении преступлений1685, согласно которой доселе «запрещается открывать днем и ночью дом свой или наемный для непотребства».
Закрепощающее влияние врачебно-полицейского контроля не исчерпывается тем обстоятельством, что он своими стеснениями женщины в гражданской жизни и в экономическом обороте толкает ее в публичный притон. Поскольку полиция нравственности освобождает дома терпимости от уголовной репрессии, на ее счет должны пасть в конечном итоге и все те прикрепляющие к позорному промыслу моменты, которые уже обусловливаются экономическими запросами самого притона.
Не предвидя возражений по существу этого вывода, мы идем, однако, навстречу попыткам доказать, что антисоциальное влияние прикосновенности надзора к допущению дома терпимости умеряется специальными заботами контроля о женщинах, живущих в притонах: соглашаясь в принципе на прикрепление женщины к позорному промыслу, полиция нравственности тем не менее оставляет за собой более или менее широкий простор для борьбы с закрепощающими тенденциями дома терпимости.
Ближайшего внимания заслуживает в этом отношении обычная ссылка регламентистов на то обстоятельство, что полиция нравственности в состоянии парализовать момент экономической безвыходности женщин домов терпимости — устранить закрепощающее влияние задолженности последних хозяйкам притонов.
По «Положению» Петербургского врачебно-полицейского комитета, § 47 «Правил для содержательниц» и § 19 — «... для публичных женщин», являющимися повторением п. 10 «Правил для содержательниц» 29 мая 1844 г., «денежные претензии содержательниц на женщин не могут служить препятствием к оставлению последними дома терпимости». Если, согласно этим параграфам в редакции 28 июля 1861 г., полиция еще должна была входить в разбор таких претензий содержательниц на женщин и женщин на содержательниц, «которые облечены в форму законного акта», то лишь до 1868 г.; с этого времени в названные параграфы была внесена существенная реформа: «Претензии по счетам между проститутками и содержательницами подлежат разбирательству на основании общих судебных уставов». Долги проститутки хозяйке не могут служить орудием ее закрепощения, тем более что ее договор с содержательницей, ввиду своей безнравственной цели, недействителен с точки зрения гражданских законов, ведь для действительности всякого договора, согласно ст. 1528