1686, его цель должна быть, между прочим, не противна «благочинию», т. е. «понятиям нравственности», как неизменно разъясняет Гражданский кассационный департамент Сената в целом ряде своих решений1687.
Оказались ли, однако, при авторитете хозяйки и невежестве подчиненной ей женщины, эти нормы действительно в состоянии устранить прикрепляющее влияние задолженности? В 1892 г. почтенный инспектор Петербургского врачебно-полицейского комитета д-р А. И. Федоров заявлял, что «в большинстве случаев женщины находятся в неоплатном долгу у хозяйки»1688. «В 1898 г., — читаем мы далее в записке петербургского градоначальника генерал-лейтенанта г-на Клейгельса “О деятельности состоящего при его управлении врачебно-полицейского комитета” от 15 февраля 1900 г., — врачебно-полицейским комитетом обращено было внимание на закрепощение проституток к своей профессии путем вовлечения их в неоплатные долги. При ближайшем исследовании этого дела оказалось, что содержавшиеся в 62 публичных домах 605 женщин задолжали своим содержателям свыше 200 тыс. рублей. <...>
Естественно, что такая задолженность, — продолжает почтенный градоначальник, — ставила их в полную зависимость и кабалу от содержательниц и закрывала возможность возвращения их к другой жизни. Становясь как бы собственностью дома терпимости, падшая женщина переуступалась из одного заведения в другое и постепенно всё более запутывалась в лукаво расставленные сети долгов»1689.
Как видно из этого авторитетного заявления, специальная забота комитета, проявлявшаяся в течение целых тридцати лет особой нормой, которая была призвана парализовать закрепощающее влияние задолженности, оставалась, в сущности, безрезультатной. А между тем в «Положении» Петербургского комитета эта норма была проведена с такою категоричностью, решительностью, какой мы далеко не находим в известных нам инструкциях других комитетов.
Так, по § 15 «Инструкции» для приставов Варшавского врачебно-полицейского комитета, «если толерованная женщина пожелает перейти в дом терпимости или же вовсе оставить таковой по уважительным причинам, то пристав, дозволив ей это исполнить, обязан стараться все денежные между женщиною и содержателем расчеты привести к окончанию, но и в противном даже случае не должен считать этого препятствием к оставлению женщиною дома терпимости, предоставив содержательницам понесенные убытки по случаю неисполнения условий договора, равно числящиеся на женщинах долги отыскивать посредством подлежащих судебных мест». Однако, по силе § 95 варшавских медико-полицейских правил, «публичная женщина в случае замужества или вступления в службу, или же назначения начальством в заведение должна заплатить при выходе из публичного дома лежащие на ней долги, в книжке показанные». Судя по смыслу того же параграфа, лишь в случае оставления публичного дома по поводу заражения «публичная женщина освобождается от удовлетворения своих долгов, ежели докажет, что развратной жизни уже не предается». Заметим, кстати, что эта мера мотивируется отнюдь не желанием оградить женщину от прикрепления на почве задолженности: «Это, — читаем мы далее в цитируемом параграфе, — имеет быть почитаемо наказанием для содержательниц публичных домов за слабое смотрение к предохранению состоящих у них женщин от заражения».
По «Правилам» Рижского врачебно-полицейского комитета (§51) женщине, вступающей в публичный дом, объясняется, «что она состоит под особым покровительством комитета, а потому не должна поступать в заведение под влиянием угроз, долгов или обмана». Опросив девушку и распорядившись «немедленным» внесением ее в список женщин, состоящих в публичных домах (§ 53), комитет «равным образом» (т. е. также немедленно?) «определяет сумму долгов хозяйке <...> и приказывает письмоводителю занести долги эти в приход<н>о-расход-ную книгу проститутки» (§ 54). «Если девушка имеет намерение перейти в другой публичный дом, то действия комитета ограничиваются переписанием ее по спискам и определением количества ее долгов как прежней, так и новой хозяйке» (§ 131). Особое покровительство, оказываемое женщине полицией нравственности, по части задолженности проявляется разве в том, что, согласно § 54, сумму долгов хозяйке комитет определяет «в размере, не превышающем установленной § 39 нормы», — именно 50 — 200 руб., смотря по разряду заведения (ср. распоряжение лифляндского губернатора от 25 февраля 1886 г. за No 2018). Едва ли, однако, и эту сумму, при всей ее скромности, признают недостаточно солидной для того, чтобы уже и она могла служить орудием прикрепления задолжавшей проститутки к притону. Но ведь, по силе § 129, скажут нам, оставление публичного дома предоставляется каждой девушке «даже при имении долгов»; в некоторых случаях, когда, например, женщина желает оставить заведение для выхода замуж или когда она требуется обратно ее родителями или опекунами и пр., «долги ее хозяйке признаются недействительными, за возвращением лишь лишних платьев и вещей, если таковые имеются» (§ 134, 135); наконец, по § 136, «если женщина оставляет публичный дом для обращения к честному труду, то комитету предоставляется долги ее хозяйке сложить полностью или в некоторой части». Может ли идти при таких условиях речь, по крайней мере, о формальном прикреплении долгами женщины в рижском поднадзорном притоне? На наш взгляд, подобный вывод окажется преждевременным, пока не будет принят в соображение еще и § 132 «Правил» Рижского комитета: «Если девушка, не имеющая долгов, оставляет заведение без предъявления доказательств в том, что она обращается к честному заработку, то таковая, наравне с проститутками, живущими вне публичных домов, подвергается периодическим врачебным осмотрам, пока ее исправление чрез обращение к честному труду не представится несомненным». Этот параграф не будет, конечно, истолкован в том смысле, что женщина, задолжавшая хозяйке, избавляется от режима предварительного испытания. А если это так, то не придется ли с необходимостью понять упоминание в нем о долгах в том смысле, что только девушка, не имеющая долгов хозяйке, оставляет заведение без предъявления доказательств в том, что она обращается к честному заработку? И так как предъявление доказательств, делающих обращение к честному труду несомненным, проститутке, желающей оставить притон, доступно разве лишь в исключительных случаях, то не оказываются ли ее долги, в сущности, даже и формально — по инструкциям комитета — решающими вопрос о фактической для нее возможности переменить притон на честный заработок?
Полиция нравственности в своих заботах о женщинах, живущих в притонах, берет на себя борьбу и с другими закрепощающими влияниями дома терпимости. По п. 21 «Правил»
29 мая 1844 г., содержательница дома терпимости «удерживает женщин своих от излишнего употребления крепких напитков»1690. Забота Рижского комитета простирается даже на приучение проституток, живущих в поднадзорном притоне, к труду: «Хозяйка склоняет находящихся у нее девушек к занятию ручными работами» (§ 92). Насколько, однако, эти пожелания осуществляются в действительности, можно судить по заявлению д-ра Штюрмера, что в Петербурге даже на осмотр «очень много проституток, особенно из домов терпимости, являются пьяными»1691. «Публичные дома, — замечает д-р Штюрмер в другом месте своего сводного доклада, — привлекают многих, главным образом, своим разгулом и бесшабашным пьянством. <...> В Нижнем Новгороде, — продолжает он, — во время ярмарки во всех публичных домах вино льется рекою, и мне приходилось в 1893 г. иногда откладывать осмотры проституток того или другого дома, потому что поголовно все там были пьяны и не могли протрезвиться к утру»1692. О приучении к труду при таких условиях можно, кажется, и не говорить...
Парализуя в отношении к притону разврата категорическое веление закона, не допускающее его существования, и связывая с функционированием притона успех своих мероприятий, врачебно-полицейский контроль не в состоянии противодействовать публичному дому в том, от чего зависит самая возможность и удача его эксплуатации. Полиция нравственности вступила бы в логическое противоречие со своими основными тенденциями, если бы она, стремясь казернировать1693 каждую павшую женщину в поднадзорный притон, в то же время стала бы действительно создавать серьезные препятствия к удержанию, развращению и обезличению этих женщин в притоне!
Мы изучили в общих чертах, как, разрывая связь женщины с трудом и властно увлекая ее в публичный притон, где на почве разгула грубых животных инстинктов у нее беспощадно разрушается сознательная, протестующая личность, исключительный режим врачебно-полицейского надзора прикрепляет женщину к проституции.
Уже из самого существа надзора как системы закрепощения явствует его антисоциальный характер — его зло для невладеющих общественных групп. Это зло должно быть признано особенно серьезным ввиду того обстоятельства, на которое мы и обратим сейчас ближайшее внимание, что мероприятия надзора за проституцией принципиально рассчитаны, почти всецело, именно на обделенные достатком в экономической борьбе элементы общества.
Поскольку наше законодательство допускает принудительный осмотр и заключение в госпиталь женщины, промышляющей развратом, оно издавна и совершенно определенно ограничивает область применения этих мер лишь категорией «бродящих, подлых1694 и подозрительных девок»; это явствует из ст. 158 Устава о предупреждении и пресечении преступлений