ков, частью сопровождающих своих матерей, частью сбежавших от зверского обращения разных мастеров и мастериц, которым были отданы для обучения ремеслу; наконец, изредка попадаются тут и представительницы лучшего общества, некогда богатые и знавшие лучшие дни — на них именно чаще всего приходится наблюдать ужасную картину самого крайнего падения, до которого только может дойти человек. Несчастье и порок здесь так похожи друг на друга, так близко сошлись между собою, так тесно смешались, что нет возможности с первого взгляда различить одно от другого. Впрочем, городовой не имеет ни времени, ни желания размышлять — он решает дело быстро и... безапелляционно: женщина, взятая им на улице, в угловой квартере или в ночлежном доме, считается проституткой, с ней поступают как с развратною женщиною, хотя бы, кроме неимения определенного местожительства и занятий, не было ни единого намека на то, что она промышляет развратом»1707.
Насколько влиятельна эта точка зрения низшего полицейского агента, можно судить по заявлению, которое делает на основании представленных к съезду 1897 г. врачебных отчетов в своем сводном докладе д-р Штюрмер: «...других женщин, кроме бродячих проституток, там [в угловых квартирах) совсем не встречается...»1708.
Однако, заметят нам, как ни обще формулированы поводы привлечения женщины к надзору, как ни ярко выражены тенденции практики к отождествлению проститутки со всякою неимущею женщиною, всё же последняя гарантирована от неосновательного подчинения: ведь женщина только при том условии может быть занесена в списки проституток, если она сама изъявит на такое зачисление свое согласие. Ручательством в этом служит следующее разъяснение общего собрания Первого и Кассационных департаментов Сената от 3 февраля 1892 г. (Nq 7), воспоследовавшее на запрос министра юстиции в порядке ст. 259 «Учреждение судебных установлений»1709 о пределах власти суда при применении ст. 44 Устава о наказаниях1710.
«Зачисление в разряд публичных женщин и подчинение установленным правилам надзора может последовать или по желанию самой женщины в силу ее добровольного о том ходатайства, или же по указанию комитета или иной власти, на которую возложен надзор, — указанию, основанному на собранных установленным порядком и тщательно проверенных сведениях о занятии развратом данной женщины. Во всяком случае, такое подчинение должно быть выражено подпискою женщины о ее согласии подчиниться надзору, подпискою, выданною ею самою или, за ее неграмотностью, лицом, ею на то уполномоченным. Женщина же, хотя и признаваемая подлежащею властью промышляющею развратом, но не подчинившаяся, несмотря на предъявленное ей о том требование, надзору, является тайною проституткою и может быть привлекаема по ст. 44 не за неисполнение правил надзора, а за тайный разврат. Требование же, предъявленное к таким неподчинившимся надзору женщинам, об исполнении ими правил, установленных для публичных женщин, не может почитаться законным, а буде таковое, оказавшееся по существу неверным, требование сопровождалось огласкою, пятнающею незаслуженно доброе имя и честь женщины, или, в особенности, какими-либо принудительными мерами, например насильственным приводом для освидетельствования, то это обстоятельство может послужить основанием и для привлечения виновных к законной ответственности»1.
Практика полиции нравов находит тем не менее способ, сохраняя видимость этой гарантии, погасить ее сущность. Отмечая принцип подчинения женщины надзору не иначе как с ее согласия, д-р Штюрмер не затрудняется на основании представленных к съезду 1897 г. врачебно-полицейских отчетов констатировать факт, что «это постановление соблюдается далеко не всегда»1711. В «Своде постановлений» министерской комиссии, опубликованном в официальном отделе органа Медицинского департамента за март 1901 г., мы находим не только авторитетное признание, но и объяснение этого факта.
«Привлечение женщин к надзору не обставлено достаточными гарантиями, исключающими возможность произвола. Согласно разъяснению общего собрания Первого и Кассационных департаментов от 3 февраля 1892 г., допускается только добровольное подчинение женщины, выраженное подпискою ее, но при настоящих порядках такое якобы добровольное согласие на подчинение дается женщинами нередко вследствие непонимания, чего, в сущности, от нее требуют, или в силу принуждения»1712.
Правда, почтенный инспектор Петербургского комитета д-р Федоров, со своей стороны, замечает: «Как скоро женщина явилась в комитет, выслежена ли она была агентом или явилась сама с просьбой о выдаче ей бланка, ее не отговорите, не соблазните никаким выгодным местом честного труда; вы получаете в этом случае такие отзывы: “Видно, судьба такая, так надумала, решила, хочу испытать эту жизнь, а уж вы, пожалуйста, выдайте бланку”»1713.
Мы позволим себе выписать, однако, здесь еще одну страницу из диссертации д-ра Обозненко, где иначе рисуется подавляющая своею реальностью картина «добровольного» подчинения надзору безработной женщины в Петербурге. Автор сосредоточивает свое внимание исключительно на тех из женщин, забранных обходом, «которые попадают в разряд комиссных женщин в силу неблагоприятно сложившихся обстоятельств — потери, ненахождения места или же в силу легкомыслия и незнания жизни (дети), из которых именно и комплектуется состав поднадзорной проституции»1714.
«Со страхом и любопытством всматривается на другой день арестованная женщина, уже узнавшая от подруг по несчастью, куда и зачем ее привели, в окружающую обстановку. Перед нею проходят бесконечные толпы сытых, веселых, нарядных женщин. Какими счастливыми и довольными они выглядят! Как шумно и развязно они ведут себя! С каким почтением относятся к ним городовые и низшие полицейские служители, получающие от них подачки! Нет и следа того презрения, насмешек, которые бы встретила такая продажная женщина в ее родной деревне! “Все они были такими, как ты, — шепчет ей опытная подруга по несчастью, — и ты сама хоть сейчас можешь сделаться такою, как они”. Содержательницы домов терпимости, уже заметившие в толпе комиссных подходящий “товар”, обращаются к ней с заманчивыми предложениями: “Подчинись комитету, я сейчас же возьму тебя, одену, дам полное содержание. Вот они мои, посмотри, как они одеты, спроси, как им живется у меня!” И в душе несчастной женщины начинается жестокая борьба: после нищеты, грязных, вонючих трущобных углов всё окружающее кажется ей роскошью, перспектива легкой, веселой, обеспеченной жизни отуманивает ее мозг, неудержимо влечет к себе, и тут же наряду с этим встают вековые традиции нравственности, стыд, всё отвращение, воспитанное с детства, к позорному промыслу проститутки, воспоминание о далекой, брошенной на родине семье, которая погорюет о ее падении и отвернется от нее с презрением и отвращением. “Нет, не желаю!” — отвечает она содержательнице дома терпимости; такой же ответ дает она и полицейскому чиновнику, который после долгих, непонятных ей уговоров и разъяснений предлагает подчиниться комитету. И опять начинается голодная жизнь, бесплодные поиски места, скисания по трущобным углам столицы. Через несколько дней — опять ночной арест и повторение только что описанной истории. “Вот видите! Вы не нашли места, вас опять привели сюда, — говорит женщине полицейский чиновник. — Советую вам подчиниться надзору! Поймите, что вы ничего от этого не потеряете, наоборот, только выиграете: вы получите право везде ходить, ночевать, где вам вздумается, вас не будут забирать обходы, вся ваша обязанность будет заключаться в том, чтобы один раз в неделю, когда вам удобнее, являться сюда к медицинскому осмотру”. “Подчинитесь надзору!” Как просто звучат эти слова и как трудно несчастной женщине решиться на такой роковой шаг.
Между тем аресты неуклонно следуют друг за другом; обстановка комитета с его врачебными осмотрами, толпою проституток уже не производят на женщину никакого впечатления — она присмотрелась к ним, привыкла; даже предложения подчиниться комитету более не возмущают ее; нужда достигла крайней степени, ослабила волю, притупила остроту чувств, сделала ее равнодушной к окружающему. Душою все более и более овладевает отчаяние. А места все нет и нет, и шансы на получение его уменьшаются с каждым днем: одежда пришла в ветхость, превратилась в грязные лохмотья, от обуви осталось одно воспоминание, лицо вспухло от холода и голода и приняло синевато-багровый оттенок, как у привычных пьяниц, тело покрылось расчесами и язвами от укусов миллионов насекомых. Что делать? Ехать на родину — нет денег, да и там та же нужда, которой она хотела помочь, голодная семья, от которой она взяла последние крохи, отправляясь сюда! Сколько жалоб, упреков, а может быть, и побоев ожидают ее там! Нет, ни за что! “Подчинитесь надзору! — в 12-й — 15-й раз говорит ей полицейский чиновник. — Неужели вы и теперь надеетесь еще найти место? Посмотрите на себя — в каком вы виде! Кто вас примет такою?!” Несчастная женщина чувствует всю горькую правду этих слов, она уже примирилась с мыслью о надзоре, с неизбежностью его... В душе она считает себя честною женщиною, она еще не торговала собою, не отдавала себя первому встречному за деньги. Какая польза в этом! Ведь все, решительно все считают ее за проститутку — ее приводят сюда наряду с заведомо развратными женщинами, подвергают вместе с ними медицинскому осмотру, и, если бы она оказалась больною, ее послали бы в ту же больницу, куда отправляют и проституток. “Я согласна подчиниться”... И женщина вносится в списки, а в графе причин, побудивших ее заниматься проституцией, значится: “Нужда” или “По собственному желанию”»