Но если правообразующие органы не довольствуются показным украшением законодательства одними обрывками интересующих нас мер; если они действительно проникаются убеждением в том, что с полноценностью человеческой личности несовместимо обращение тела человека в объект торга и купли; если они в самом деле поднимаются до сознания человеческого достоинства женщины, то правовые нормы против торговца и покупщика не замедлят проявить свое сдерживающее действие.
Избегая недооценки истинного значения мер против личного воздействия, следует в то же время остеречься и от присвоения им преувеличенного значения.
Как ни велико вынуждающее действие права, оно во всяком случае ограничено силою мотивов, противовесом которых является данная норма. Чем беспомощнее женщина под гнетом экономических и социальных условий, тем более доступным, дешевым товаром выбрасывается на рынок ее тело; и, следовательно, тем более выгодным средством полового удовлетворения становится для мужчины проституция. В конечном итоге сила правовой нормы против личного воздействия торговца и покупщика оказывается в теснейшей зависимости от направления политики государства в отношении экономических и социальных условий, вынуждающих женщину проституировать.
Система мер правового принуждения против торговца и покупщика составит для женщины, которой угрожает проституция, не более как лишь искусственную поддержку: от налично-ста означенных мер женщина сама по себе из беспомощной не станет еще сильной. Как полноценная человеческая личность, женщина нуждается в таких мерах экономической политики, которые, парализовав гнетущее влияние внешних условий и подняв ее самодеятельность и развитие, дадут ей возможность встать на собственные ноги в борьбе за свою половую свободу.
Примитивная правовая реакция, проявляющаяся ударом по самой несчастной женщине, приобретает известную осмысленность в качестве средства борьбы с проституцией по мере того, как нормами против сводничества она начинает задевать условия личного воздействия, вызывающего женщину к проституции. Эта реакция, как мы пытались выяснить в настоящем исследовании, существенно выиграет в своей рациональности, если объектом ее будет не только торговец телом, но и сам покупщик. Но ведь и посредник и покупщик, проституируя женщину, в конечном счете используют выгодную конъюнктуру экономических и социальных условий, в которых данная женщина находится: отсюда логически следует, что меры, рассчитанные на ослабление или устранение этих условий, образуют необходимое заключительное звено в деле борьбы с проституцией.
Таким образом, разумная постановка борьбы с проституцией требует, с одной стороны, мер правового воздействия против торговцев и покупщиков женского тела и, с другой — мер экономической политики, направленной на улучшение материального благосостояния, а с ним и культурного уровня трудящихся женщин в связи с развитием у них духа самодеятельности и солидарности.
Пусть проституция, гнездящаяся в недрах известного экономического уклада общества, есть неизгладимое пятно этого уклада. Это обстоятельство отнюдь не исключает необходимости неотложной борьбы с ней мерами, которые были бы приемлемы в условиях данного уклада. Ведь каждая женщина, удержанная от падения или вырванная из омута, знаменует уже реальную победу лучших стремлений человека. И вместе с тем разве торжество той идеи, что проституция — обращение женского тела в объект торга и купли — есть остаток рабства, несовместимый с личною свободой и с человеческим достоинством женщины, разве авторитетное признание ее эксплуатации в целях разврата преступным деянием не будут уже сами по себе преобразующим ферментом для того уклада, при котором неимущая женщина вынуждена продавать себя из-за насущного хлеба?
ПУБЛИЧНЫЕ ДОМА И РАЗЛИЧНЫЕ ФАЗИСЫ В ИСТОРИИ ОТНОШЕНИЙ К НИМ ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВА И МЕДИЦИНЫ В РОССИИ
Милостивые государыни и милостивые государи! Вопрос о допустимости дальнейшего безнаказанного существования домов терпимости и носящих иные наименования притонов разврата <...>, несмотря на чрезвычайную несложность его при правильной постановке, остается до сего времени вопросом нерешенным. Объясняется это отчасти тем, что лица, занимавшиеся этим вопросом, считали необходимым в большинстве случаев ставить его в связь с значительно более трудным для разрешения вопросом — об отказе вообще от принципа регламентации проституции. Что между тем и другим вопросом имеется много точек соприкосновения — против этого никто, разумеется, не будет спорить. Но было бы большой ошибкой утверждать, что решения обоих вопросов находятся в неразрывной друг от друга зависимости: сторонники и противники регламентации проституции могут быть самыми искренними и убежденными союзниками в борьбе против публичных домов.
Чтобы решить правильно вопрос о том, должен ли быть сохранен в будущем или уничтожен известный институт, желательно всегда знать происхождение этого института, условия, вызвавшие его к жизни, цели, которые преследовались при его установлении, и результаты, достигнутые институтом, другими словами, проследить его историю. Историческое освещение вопроса представляется чрезвычайно важным и в настоящем случае. <...>
История постановлений русского права по вопросу о публичных домах и притонах разврата содержит в себе много любопытного. В зависимости от изменения, происшедшего во взгляде законодателя на публичные дома, она может быть разделена на два периода, резко отличающихся один от другого.
Первый период существования публичных домов в России, продолжавшийся до сороковых годов минувшего столетия, принадлежит всецело уголовному праву. До половины XIX века устройство в своем доме пристанища для непотребства всегда рассматривалось правительством как один из видов наказуемого сводничества, энергично преследовавшегося законодателем наряду с другими проявлениями разврата.
Наиболее древним памятником светского законодательства, содержащим в себе постановления о мерах против сводни-честв, остававшимся в силе до конца XVIII в., является Уложение царя Алексея Михайловича 1649 г. «А будет кто мужеского полу или женского, — гласит статья 25 главы XXII Уложения, — забыв страх Божий и христианский закон, учнут делати свады женками и девками на блудное дело, а сыщется про то допряма: и им за такое беззаконное и скверное дело учинити жестокое наказание — бити кнутом».
Законодательство Петра I и его преемников в постановления XVII в. по рассматриваемому вопросу не внесло ничего нового. В пунктах, данных 25 мая 1718 г. санкт-петербургскому генерал-полицеймейстеру, одной из задач его должности признается искоренение «всех подозрительных домов, а именно: шинков, зерни, картежной игры и других похабств». То же правило повторяется в 1722 г. в инструкциях, данных московскому обер-полицеймейстеру Грекову и Московской полицей-мейстерской канцелярии, и в более пространной редакции в вышедшем в 1728 г. наказе губернаторам и воеводам. Последним предписывается строжайше проверять все доносы о «подозрительных домах», и буде произведенным расследованием •правильность доноса подтвердится, содержателей домов «наказывать, как указы повелевают, во всем неотменно, дабы все таковые мерзости, отчего всякое зло происходит, были испро-вергнуты».
Что касается форм, в которые вылилось профессиональное сводничество в России в XVIII в., то их, по-видимому, было две: с одной стороны, в роли торговцев «живым товаром» выступали содержатели постоялых дворов, трактиров и бильярдов, державшие у себя женщин и предлагавшие их посетителям. Заведения этого типа имели много общего с современными публичными домами. Наряду с ними практиковали сводни, не имевшие возможности развить до таких крупных размеров свой промысел, дававшие у себя только пристанище «непотребным женам и девкам» и помогавшие им отыскивать лиц, желавших иметь с ними сношения; этого рода сводничеством занимались преимущественно женщины. Сенатский указ 6 мая 1736 г. констатирует факт значительного распространения разврата в трактирных домах и предписывает Правительствующему Сенату «всем вольнодомцам и трактирщикам, и где бильярды содержатся, объявить хозяевам с подпискою, чтоб впредь непотребных жен и девок держать не держали под жестоким страхом и наказанием».
Точка зрения законодателя XVIII в., считавшего необходимым бороться со сводничеством, видевшего в сводничестве нарушение христианского закона, вполне отвечала воззрениям современного общества. Доказательством этого может служить, между прочим, проект Уголовного уложения, составленный комиссией, учрежденной для кодификации права императрицей Елизаветой Петровной, в окончательной редакции которого принимали участие, как известна, депутаты сословий. В основание постановлений о сводничестве комиссией была положена цитированная уже статья 25 главы XXII Уложения 1649 года: «А кто мужеского или женского пола, — читаем в первой редакции проекта, — дерзнет делать своды женками или девками на блудное дело, и таким сводникам и сводницам, по изобличении, чинить наказание — сечь плетьми, а сверх того, женск пол, когда вторично в том поймана и изобличена будет, ссылать на прядильные дворы». В позднейшей редакции — весьма возможно, что по настоянию депутатов — наказание плетьми заменяется для сводников более строгой карой — наказанием кнутом, причем с виновных предписывается брать «подписку с крепким подтверждением, чтобы они того впредь чинить не дерзали»; сводницам, пойманным и изобличенным вторично, грозили сечение кнутом и ссылка на казенную работу в Сибирь.
До императрицы Екатерины II все принимавшиеся правительством меры против проституции были проникнуты одной мыслью — охранить и исправить общественную нравственность, искоренить деяния, противные христианскому закону. В царствование этой императрицы правительству пришлось столкнуться с вопросом о борьбе с проституцией с другой стороны: неожиданно открылась картина порождаемых проституцией венерических болезней, и явилась настоятельная необходимость изыскать средства для борьбы с этим новым грозным врагом. Первые шаги в этом направлении делает сенатский указ 20 мая 1763 г., поводом к изданию которого послужило обнаружение в с.-петербургском генеральном госпитале при посещении его воинским начальством среди 671 человек больных более двух третей, одержимых «франц-венериею», причем из объяснений госпитального старшего доктора и главного лекаря выяснилось, что болезнь эту воинские чины получают «не от чего иного, как от непотребных женщин». Донося об этом в Сенат, генерал-прокурор Ф. И. Глебов, бывший одновременно и генерал-кригс-комиссаром, высказал мнение, что «в прекращение того непотребства, дабы более таковая прилипчивая болезнь размножиться не могла, надлежит ко всем воинским командирам послать указы с тем, когда кто из воинских чинов в той болезни найдутся, таковых допрашивать, от кого ту получили, и по показаниям их тех женщин велеть сыскивать и по приводе осматривать, и если найдутся, кои тою болезнью одержимы, таковых чрез нарочно определенного лекаря пользовать, употребляя на пищу и на медикаменты деньги из штатских доходов, и по вылечении всех в том непотребстве отличившихся женщин, кои вдовы, солдатские жены и их дочери, дл