513, — но постановлять решение по вопросу о браке в существе, и притом в противность уже состоявшемуся решению духовного суда, «вряд» мог — только с нарушением предоставленных ему прав. Приведенный нами случай сделается вполне понятным, если мы примем во внимание, что сохранилось достаточно свидетельств частого вмешательства светских властей Западной Руси в область духовного управления и суда и в том числе частых разводов, присуждаемых светскими властями514.
Это вмешательство светского правительства в духовные дела случалось и раньше, и не в одной Западной России. Митрополит Киприан жаловался в 1395 г., что в Пскове миряне судят
собе пожитик роспускают, в чом се дей великое уближенье праву его духовному деет». Посему внушается этим чиновникам, чтобы они «роспусков му-жом с жонами не чинили, кгдыж то не светскому, але духовному суду належит» (Там же. Т. 3. № 149). В «Окружной королевской грамоте о воспрещении, чтобы литовские сановники, отчинники и урядники не вмешивались в духовную расправу...»: «Жигмонт третий и пр. <...> князем, паном воеводам, маршалком, старостам, державцам <...> маем того верность от велебного и в Бозе достойного Михайла Рагозы, архиепископа митрополита Киевского и Галицкого и всея Руси, иж дей ваша милость, а поготову наместники ваши, в справы духовные закону греческого, митрополиту и епископам належачые, вступаються <...> и малженства венчаные межи народом хрестьянским разводят...» После того идет запрещение «малженства венчаных не разводити» (Там же. Т. 4. С. 41 (Nq 31, 2 янв. 1592 г.)). Есть еще пример такого вмешательства светских властей в брачные дела: суд светский решает вопрос о двоебрачии. Матей Нестерович вступил в брак при жизни своей жены с другою. Суд, удостоверившись в существовании первого брака, обязал Нестеровича, «абы он с первою женою своею венчальною мешкал» (жил), и взял в том с него поруки (из книг Гродненского земского суда за 1539 — 1540 гг., хранящихся в Виленском центральном архиве под Nq 6771 (с. 223, док. 167; с. 234 — 235, док. 168)). А вот документ еще другого рода: «Месяца сентября 24 дня индикта
14 жаловал мне чоловек, похожий на имя Петран, на бояриню государскую Богдановую Маркголету, што ж дей она выдала за мене девку свою Дороти-цу и перед людми сознала, иж то есть девка вольная. Выдала за мене за вольную, то пак дей тепере тую жону мою Дороту гамует и поведает, же бы была невольная ее, и, осадивши ее, в ланцуг (т. е. на цепи. — Ред.) держала в казни своей, а ми ее, яко жоны моее, выдати не хочет. Богдановая поведила, иж, дей, я за него той жонки не давала, а без моее, дей, воли он тую жонку понял, а то, дей, есть жонка моя невольная, приданая. Петренец и сам ся к тому признал правда дей есть жем тую жонку без воли ее понял, але, дей, она поведила мне же, то есть жонка вольная, в нее и ям водлуг его самого сознанья же ся к тому знал, иж тую жонку ее без воли ее понял, на том есми зоставил, иж мает Богдановая тую жонку свою Доротицу в себе пред ся за невольную дер-жати, а естли тот Петрель пред ся тую жонку усхочет за жону мети, а при ней мешкати, тогды мает ему Богдановая огород и халупу дата, на чом бы он мел за нею мешкати, а естли не хочет при жоне мешкати, тогды мает добровольце пойти куды хотя, яко то вольный и казал, есми то в книги замковый записа-ти» [«Месяца сентября 24 дня индикта 14 жаловался мне человек по имени Петран на государеву боярыню Богданову Маркголету, что она выдала за него девку свою Доротицу и перед людьми признала, что девка эта вольная. Выдала она ее за меня как вольную, а теперь ту жену мою Дороту оспаривает и говорит, что она ее невольница. И, захватив ее, держала на цепи в казни своей и мне ее, как жену мою, выдать не хочет. И Богданова поведала, что она будто бы ту женку за меня не выдавала и что я, будто бы, без ее воли ту женку взял, что она, будто бы, ее подневольная жонка, ее приданое. Петренец и сам к тому признался, что он ту жонку без ее воли взял себе в жены потому, что она поведала ему, что она — женка вольная. И вокруг него [люди] тоже знали, что он ту женку без воли Маркголеты взял. И на том постановил: Богданова ту попов и казнят их в «церковных вещех»515. Надо думать, однако, что этот захват чужой власти делался не bona fide [добосо-вестно, чистосердечно], а был сознательным посягательством на чужие права. Это надо вывести из многократных указаний в актах на случаи, когда светская власть, признавая себя некомпетентной по тому или другому брачному вопросу, направляла его в духовное ведомство516.
Что касается засим отношения духовной власти к обычной практике, допускавшей разводы по одному лишь обоюдному соглашению супругов, то нельзя не заметить, что и эта власть была несколько увлечена сильным потоком жизни. Податливее всего в этом случае должно было, конечно, быть приходское духовенство, как ближе стоявшее к народу и, следовательно, больше способное восприять его правосознание, чем высшие духовные иерархи, всегда далеко отстоящие от нужд и мысли народа. В одном витебском акте мы видели, как приходской священник выдает супругам, разведшимся по обоюдному согласию, и от себя распустный лист, сообщая таким образом, так сказать, ратификацию этому разводу517. В другом — уряд духовный (протопоп могилевский «со иными священниками») принимает и утверждает состоявшееся пред ним «вызволене» (т. е. добровольный развод), данный одним супругом другому вследствие поступления одного из них (жены) в монастырь518. Но самое важное в данном случае доказательство представляет дело браславского кастеляна Василия Загоровского, развод которого со своей женой княгиней Збаражской, состоявшийся в виде обмена разводных листов в присутствии свидетелей, даже без представления их в какой-нибудь уряд для утверждения был признан в силе епископом Владимирским, постановившим окончательное решение по этому делу519.
Итак, изложенное показывает, что западнорусская бракоразводная практика (отчасти и восточнорусская) представляли одновременно два течения — разводы по канонам и правилам Церкви и разводы по обычаю, независимо от правил церковных, а иногда и вопреки им. Причем эти последние разводы признавались в силе светской властью и не всегда отрицались духовной. Жизнь, таким образом, брала верх над писаным правом.
Этим и поканчиваются добытые нами сведения о разводе в период до реформ Петра В<еликого> в области брачного права. Но прежде, чем перейти ко второму периоду, мы хотим еще бросить общий взгляд на те условия русской жизни, среди которых приходилось жить и вырабатываться изложенным постановлениям.
Глава VI [О РАЗВОДЕ
ОТ ПРИНЯТИЯ ХРИСТИАНСТВА ДО ПЕТРА ВЕЛИКОГО]
Изучая каждое из постановлений о разводе в отдельности, мы старались определить степень его живучести, если можно так выразиться. К сожалению, находившиеся в нашем распоряжении исторические материалы не всегда давали нам возможность прийти к несомненному решению подобных вопросов. Ввиду этого и ввиду большего освещения этой стороны русской жизни, мы хотим еще специально отметить действие тех факторов ее, которые по преимуществу влияли на расторжимость или нерасторжимость древнерусского брака. Таких главных факторов два: христианская религия и патриархальный строй древнерусской семьи. Остановимся сначала на вопросе о влиянии христианства, оговорившись, впрочем, что мы коснемся его лишь настолько, насколько это уместно ввиду нашей непосредственной задачи — бракоразводного права.
Христианская религия должна была оказать могущественное влияние на русское брачное право не только потому, что она дала полные нормы этого права, но также и потому, что с нею русская жизнь приобрела новую культурную силу — силу, которая должна была в особенности подействовать на русскую семью как на институт, где новая религия должна была приобрести рассадник своих идей. Но чтобы считаться с этой силой, надо принять во внимание, во-первых, что христианство на Руси было водворено далеко не одновременно на всей тогдашней территории и, во-вторых, что и там, где оно водворялось, введение его сначала было только официальным. Известно, что крещение Руси при Владимире было далеко не общерусским: муромцы, вятичи были крещены не раньше XII в.520. Семена христианства в страну Вологодскую и в Вятку были занесены тоже не раньше XII в.521. Зыряне в Великой Перми и другие финские племена, обитавшие по берегам Белого моря, обращены были в христианство в XV в., и только с XVI в. началось обращение корелов и лопарей522. Вообще свет новой религии раньше всего распространился на юге России среди чисто славянских обитателей ее, и чем дальше на север, тем позже он проникал и тем слабее было его действие523. Но даже и это официальное крещение русских «по страху к повелевшему» вначале имело мало успеха: крестившиеся возвращались к старой религии, заявляя об этом открыто. Вот характеристический пример слабости этого официального христианства: «...явился волхв в Новгороде при князе Глебе. Тогда епископ облачился в ризы, взял крест и, ставши, сказал: “Кто хочет верить волхву, тот пусть идет за ним, а кто верует во Христа, тот да идет ко кресту”. Новгородцы разделились надвое: князь Глеб и дружина его пошли и стали около епископа, а все прочие люди пошли вслед за волхвом, и был между ними большой мятеж»