я некоторым изменениям. Влияние монархов на ход церковного управления, с XVIII в. выразившееся в издании церковных законов, свидетельствует лишь о том, что до XVIII в. всё то, что заключалось в Кормчей книге, признавалось богоус-тановленною нормою, не допускавшею ни прибавления, ни умаления, ни исключения, хотя действительная жизнь могла быть очень далека от этих идеальных воззрений на Кормчую, тогда как в XVIII в. русские монархи становятся на ту точку зрения, что верховная законодательная власть принадлежит им и в Церкви, точно так же как в государстве. Отсюда и более свободное, сравнительно с предшествующим временем, отношение к Кормчей книге; отсюда и законы по делам церковным, вызванные потребностями жизни, которым Кормчая книга не удовлетворяла; но отсюда отнюдь не вытекает, чтобы церковное устройство и церковное управление секуляризовались. Не желанием секуляризации, а сознанием своей высшей власти и в то же время сознанием своей обязанности перед Богом взять эту высшую власть в свои руки мотивировал Петр Великий учреждение Синода1001. На этой же точке зрения стояла и Елизавета Петровна, издавшая замечательные указы по брачному праву и внушавшая членам Синода решать бракоразводные дела не из собственной головы, а на основании Св. Писания и канонов1002. Любопытно, что при Петре было задумано и при Елизавете кончено печатание исправленной Библии1003. Что касается до влияния вообще светского законодательства (помимо высочайших указов) на церковные дела и на бракоразводное право в особенности (например, весь бракоразводный процесс был целиком построен на светском законодательстве), то и это обстоятельство совсем не служит доказательством секуляризации брака и указывает лишь на то, что особых церковных норм не было выработано и, за отсутствием или недосгаточностию их, всего естественнее было обратиться к готовому законодательству, как это было и в Византии и даже в Московском государстве, где, например, церковный процесс был копией со светского судебного процесса. Ввиду всего этого, более правильным представляется суждение А. Д. Способина в его небольшой книжке о разводе, чем суждение г-на Загоровского. Способин говорит следующее: «Петр вносит в наш брак элемент нравственно-религиозный, дает новое воззрение на сущность брака, усгановляет организацию его в строгом соответствии с высокими воззрениями христианской религии. Установив брак на исключительно религиозных началах, Петр I гарантирует эту постановку гражданскими постановлениями в помощь каноническим. С его законами брак является учреждением религиозно-нравственным по преимуществу»1004 и т. д. Впрочем, и сам г-н Загоровский довольно неожиданно высказал такое положение: «Взаимодействие светской и церковной власти с целью уничтожения принудительных браков, способствуя укреплению взгляда на брак как на акт воли супругов, рядом с этим способствовало, благодаря преобладанию Церкви в решении вопросов брачных, выработке взгляда на брак как на акт по существу своему религиозный»1005.
И действительно, Петр Великий исключил из ведомства церковного суда многие брачные дела; но зато остальные, признанные за дела духовные, со всею энергией государственной власти отвел в исключительное заведование духовного суда, в том числе и дела бракоразводные, которые до Петра далеко не по общему правилу ведались в духовных судах1006.
Говоря об источниках брачного и бракоразводного права, нельзя не остановиться также на довольно сбивчивых суждениях автора о том значении, которое имеет Кормчая книга для настоящего времени. Вина в этих сбивчивых суждениях падает, впрочем, не столько на г-на Загоровского, сколько на неразработанность науки церковного права. На с. 4251007 разбираемого сочинения говорится: «Наш печатный Номоканон, бывший до сих пор не фигурально только, а в действительности кормчим для нашего духовного правительства, с 1836 г. не издается более. Место его с 1839 г. заняла, так называемая “Книга Правил Св. Апостолов, Св. Соборов Вселенских и Поместных и Св. Отец”, <...>. Этим самым П ч<асть> Кормчей [книги], т. е. канонизованное византийское право, отошла в историю». Это устранение из практики «юстиниановских свитков», говорит далее г-н Загоровский, едва ли можно считать благодетельным при нынешнем состоянии законодательства Русской Церкви, так как с одним каноном этой Церкви нельзя ни управляться, ни творить суд. Таким образом, для автора не существует никаких сомнений в том, вправе ли Синод отменить вторую часть Кормчей. Вопрос этот, однако, далеко не так ясен, каким он представляется г-ну Загоровскому. Следовало бы прежде всего задаться вопросом: на чем утверждался авторитет Кормчей книги? Ответом духовных писателей на означенный вопрос юрист едва ли может удовлетвориться. Митрополит Московский Филарет, например, рассуждая о значении 50 главы Кормчей книги, выразился, что так как содержание этой главы большею частию заимствовано из гражданских законов, то правила, в ней изложенные, не имеют полной силы закона церковного1008. Профессор М. И. Горчаков, рассуждая о том же предмете, именно о третьей части главы 50, выразился, что она самим составом своим не допускает мысли, чтобы составление ее можно было приписать такому органу законодательной власти, который бы имел канонический авторитет в какой бы то ни было поместной Церкви, — вся она представляет из себя нестройную компиляцию извлечений, выбранных из памятников византийского государственного законодательства и из сочинений известных и неизвестных канонистов1009. Он же в другом месте рассуждает таким образом: «Кормчая книга есть не более как сборник памятников законодательства и церковного права. Каноническое достоинство статей и памятников, в ней помещенных, вследствие того, что она издана патриархом с Собором иерархов или Св. Синодом, нисколько не изменилось от того, какое они имеют по своему происхождению. Так, в Кормчей книге помещены сборники государственного византийского законодательства, составленные официальными властями и частными лицами, каковы: “От свитка заповедей Иустиниана”, “Закон судный”, “Градский закон”, “Главизны царя Леона” и др.; никто не может и едва ли кто решится утверждать, что упомянутые сейчас сборники, через издание их в печатной Кормчей, возведены патриархом и Собором русских иерархов в достоинство канонических правил Русской Церкви; памятники эти и после издания их в печатной Кормчей имеют то же значение в ряду источников русского церковного права, какое можно и должно приписывать им по историческому их происхождению»1010. В самом конце своего исследования проф. Горчаков с решительностию утверждает, что правительственною властию Русской Церкви может быть произнесен окончательный суд о степени канонического достоинства 50 главы Кормчей книги и вся 50 глава может быть заменена изданием самостоятельного законодательного памятника или руководственного наставления1011. Во всех этих рассуждениях очень много неясного. Авторитет Кормчей книги утверждался не на авторитете авторов отдельных статей, не на авторитете даже патриарха и Собора иерархов, а на авторитете царя, именем которого издавались и богослужебные книги, и Кормчая книга. Если, например, в «Полное собрание законов Российской империи» включены постановления нескольких московских Соборов второй половины XVH в., то включены они не потому, что их установил Собор иерархов, а потому, что в них участвовал и их авторизировал царь. Напротив, например, изданная Синодом «Инструкция благочинным», касающаяся довольно важного вопроса — об относительной несообразности лет жениха и невесты как препятствии к заключению брачного союза, — не получившая высочайшего утверждения и не внесенная в «Полное собрание законов», не имеет и силы закона. «Правительственная власть Русской Церкви», если понимать под ней Синод, не вправе ни отменить сама собою того, что было авто-ризировано царем, ни издать «нового законодательного памятника», ибо, по ясному смыслу ст. 51 основного закона [от 25 января 1721 г.], «никакое место или правительство в государстве не может само собою установить нового закона, и никакой закон не может иметь своего совершения без утверждения верховной власти». Законы, говорит юридическая наука1012, до тех пор остаются в силе, пока они не отменены или не изменены новою законною нормою. «Lex semper loqui praesumitur» [«Мыслится, что закон всегда в силе»]. Конечно, и без явственной отмены закон может утратить свою применимость, выйти, так сказать, из применения («obsolet werden») вследствие совершенного изменения его фактических предположений. Отсюда следует, что если, в общем, Кормчая книга вышла из применения «вследствие совершенного изменения ее фактических предположений» или, правильнее говоря, едва ли даже могла и претендовать когда-либо в полном своем составе на практическое применение по причине слишком разнородного материала, в ней заключенного, но если, с другой стороны, в ней и до сих пор можно находить нечто, имеющее жизненную силу и не заменяемое какими-либо другими нормами, то дело юриста не в том должно состоять, чтобы изливать скорбь по поводу «сдачи в архив юстиниановс-ких свитков», а в том, чтобы разъяснить, что юстиниановские свитки далеко не так легко сдать в архив, как может показаться на первый взгляд.