1126. Однако многоженство на Руси было явлением весьма ограниченным: как мы видели, радимичи, вятичи и северяне, описываемые Нестором во всей неприглядности их животных разнузданных страстей, довольствовались 2 — 3 женами; поляне соблюдали единоженство. Сам Владимир, отличавшийся крайним женолюбием, «побежен похотью женскою», как выражается летописец1127, имел 300 наложниц в Вышегороде, 300 — в Белгороде, 200 — в Берестове, но только 5 «водимых», т. е. законных жен1128.
Как остаток многоженства можно рассматривать дозволение наряду с единственной законной женой иметь наложниц. Наложничество же, как состояние, получившее признание со стороны закона, мы находим и у наших предков. Такое указание дает «Русская Правда» относительно рабы, прижившей от господина детей: «...аще будут робъи дети оу мужа, то заднй-ци (т. е. наследство. — Ред.) им не имати, но свобода им с матерью»1129 — дети ее, хотя и не наследники своего умершего отца, но все-таки получают свободу, как и сама мать; следовательно, ее связь с господином влечет для нее выгодные юридические последствия.
Вот в каких очертаниях рисуется брак русских славян в древнейшую эпоху. Что же можно сказать об антиподе этого понятия, о прелюбодеянии? За отсутствием сколько-нибудь ясных и точных указаний древности, нам остается открытое поле предположений.
О прелюбодеянии на самой первой ступени культуры не может быть и речи: где брак не сложился еще из чисто фактических отношений между представителями разных полов, там нет и прелюбодеяния, как действия, нарушающего требования брачного союза.
При браке общинном, где к фактическому состоянию общего смешения полов присоединяется первое юридическое ограничение: допущение такой половой свободы лишь среди лиц одной и той же общины, там прелюбодеяние представляется нарушением прав мужского населения общины на полное обладание принадлежащими к ней женщинами, является таким же нарушением ее права собственности, как запашка ее полей чуждыми ей пришлецами.
Брак индивидуальный вначале производит лишь то изменение, что носителем права на обладание женщиной из всех мужчин общины делается один лишь муж своей жены. При зачатках индивидуального брака, несомненно, и у русских славян прелюбодеяние определялось как половая связь жены со всяким лицом, не находящимся с нею в супружеском союзе, как нарушение прав мужа, оно влечет наказание, вероятно, по его усмотрению, до лишения жизни включительно. И тогдашние формы заключения брака, и следы былого многоженства, и нынешние свадебные обряды и песни, и многие, ныне царящие народные обычаи и общественные воззрения, красноречиво свидетельствующие о подчиненном, почти бесправом положении жены, — всё подтверждает с несомненностью, что только мужу принадлежало исключительное право на верность жены. И это право, по тем же указаниям, не было пустым звуком, а поддерживалось всегда твердой, суровой рукой его обладателя. Что касается само§ жены, в языческой Руси нет и намека на какие-либо права супруги на верность супруга. «По нашему древнему праву, — говорит В. И. Сергеевич, — только жена была виновата перед мужем в прелюбодеянии, а не муж перед женой»1130.
На дальнейших судьбах брака и вытекающих из него отношениях должно было сказаться сильное влияние Церкви.
Эта сфера представляла для нее особый интерес. Учение Христа, ставящее своей главной задачей разрешение вопросов морали, весьма естественно принимает под свое особое попечение прежде всего наиболее важные и наиболее сложные из всех внутренних отношений — отношения семейные. «Для религии, — говорит К. А. Неволин, — в высшей степени важно надлежащее устройство жизни семейной. С одной стороны, в семействе прежде, чем где-нибудь, человек научается познавать и почитать Бога, и здесь же, как в малом храме, он в продолжение всей своей жизни совершает свое частное служение Божеству. С другой стороны, эта преимущественно область жизни человека нуждается в законодательстве, действующем непосредственно на сердце и совесть. Самое важнейшее в семейственных отношениях непостижимо для гражданского суда и законодательства. Любви, преданности и других тому подобных чувствований, какие должны питать друг к другу члены семейства и без которых союз между ними уничтожился бы в самом его существе, нельзя ни определить в количестве указанием на какие-либо внешние действия, ни вынудить гражданскими мерами. Итак, неудивительно, что с изменением религии народа и семейство учреждается у него на других началах и основаниях»1131.
Нельзя упускать из вида, что христианство, пересаженное к нам Владимиром, представляется далеко не вполне чистым учением Христа и его апостолов; оно появилось в специфической византийской форме со всеми атрибутами понятий византийского общества. Это обстоятельство заставляет нас вспомнить, как регулировался вопрос о прелюбодеянии в Византии, чтобы затем продолжать исследование его судеб в нашем отечестве.
О ПРЕЛЮБОДЕЯНИИ НА РУСИ ОТ ПРИНЯТИЯ ХРИСТИАНСТВА ДО ПЕТРА ВЕЛИКОГО
Если бы, знакомясь с уголовно-правовой регламентацией прелюбодеяния в России, мы ограничили себя рамками светского законодательства на протяжении огромного количества времени от введения христианства до реформ Петровских, в нашем распоряжении оказались бы только два скудных постановления смоленских договоров с немцами.
Договор смоленского князя Мстислава Давидовича с Ригою, Готландом и немецкими городами 1229 г. гласит: «...аще застанет Роусин Латинскаго человека [со] своею женъю, за то платити гривън 10 серебра. Тако оучинет Роусиноу оу Ризе и на Гочкомь беръзе платити»1132. Подтвердительный договор расширяет права мести; в отличие или, точней, в дополнение к первому договору, он разрешает убить прелюбодея, схваченного с чужой женою на месте преступления; если же оскорбленный не воспользуется таким способом мщения, ему уплачивается 10 гривен серебра: «...оже имоут Роусина вольного оу вольное жены в Ризе или на Готском березе, оже оубьють, и тот оубит; пакы-ли не оубьюгь, платити емоу 10 гривен серебра»1133. Надо заметить, что 10 гривен серебра или 40 гривен кун — такой же штраф, какой положен в рассматриваемом договоре за убийство свободного человека1134. О наказании, постигающем жену, нет речи. «Это понятно, — совершенно верно замечает В. И. Сергеевич, — так как в договоре дело идет об определении отношений русских к немцам, муж же и жена принадлежат одной национальности»1135.
Как же определились последствия прелюбодеяния среди русских в допетровскую эпоху? Ни один из памятников светского права не дает ответа. Государство предоставило Церкви разобраться в этих сложных семейных отношениях.
Как мы видели, в Византии христианство нашло государство вполне сложившееся, с твердо окрепшим юридическим
бытом. Все житейские отношения были урегулированы в законе с мастерством, характеризующим римских юристов. Определения светского законодательства были так широки и подробны, что почти не оставляли пробелов, а его авторитет был так высок, его жизненная сила так велика, что Церковь невольно подпала его обаянию, и, вместо того чтобы произвести переворот в найденных ею социально-юридических отношениях, она лишь санкционировала своим влиянием уклад жизни, завещанный языческим Римом.
Совсем иная судьба уготована была Церкви в России. Христианство застает Русь в младенческом состоянии. Юридический быт только что начал слагаться; только что отлитые формы не успели еще окрепнуть; очень многое приходилось создавать заново. Инициативе Церкви открывался широкий простор. Разумеется, нельзя было обойтись без компромиссов. «Греция, — замечает С. М. Соловьев, — обнаружила свое влияние на Русь не во столько, во сколько сама хотела обнаружить его, но во столько и в таких формах, в каких сами русские хотели принимать ее влияние. Ни светская, ни духовная власть восточной империи не могли иметь решительного влияния на явления древней русской жизни, не могли выставить начала, равносильного господствовавшим в ней началам, которые потому и развивались свободно»1136. Однако нельзя так умалять значение воздействия Византии на Русь. «Надобно, — говорит Костомаров, — мысленно отступить на несколько столетий назад, отстранить всё прожитое и усвоенное русским народом в последующие времена, войти в мир первобытной культуры, стать на точку зрения девственного народа, уразуметь объем его детских понятий, почувствовать то, что он чувствовал, и тогда только можно сообразить, какой великий переворот произвело на Руси христианство. Целый мир новых, неведомых до того понятий, связей, отношений открывался разом младенчествующему миросозерцанию язычников. Явилась Церковь, такое общественное тело, о котором язычник не имел ни малейшего представления, со своеобразными приемами, с новыми правилами жизни, явилась письменность, понятие о книжном знании; сверх обычая явился божественный закон; сверх отеческого предания — нравственный долг»1137. «Христианство, — вторит К. Н. Бестужев-Рюмин, — внесло нравственное начало в отношения семейные, составлявшие дотоле дело исключительно личное: оно создало трибунал для суждения дел семейных»1138