Советы попа Сильвестра, несомненно, были теорией, находившей самое широкое применение на практике, нередко дальше этой теории. По свидетельству С. Коллинза, «некоторые мужья привязывают жен за волосы и секут их совсем нагих. Такие жестокости, однако ж, — оговаривает он, — редки и причинами бывают только неверность и пьянство. <...> Один купец бил жену свою до тех пор, пока мог, плетью, пальца в два толщины, наконец, заставил ее надеть платье, напитанное водкой, три или четыре раза перегнанной, зажег его, и таким образом несчастная погибла в пламени»1178. «Всего удивительнее, — замечает автор, — что ее смерть не была отмщена никем, потому что в России нет уголовного закона, который бы преследовал за убийство жены или раба, если убийство совершится в наказание за проступок»1179.
В словах Коллинза, однако, заключается несомненное преувеличение или крайне смелое обобщение. Его выводы опровергаются дошедшими до нас сведениями. Уже по Уставу Ярослава карается муж за жестокое обращение с женой: «...а иметь лихо водити держати казнью казнить его»1180. Рассказывая о том, что какой-то итальянец вследствие жалоб своей русской супруги, что он-де ее не любит, так как не бьет, избил ее до смерти, П. Петрей замечает: «Он не понял ее словй в таком только смысле, что докажет больше любви и уважения к своей жене, нежели русские к своим, если из привязанности к ней забьет ее до смерти, тогда как русские бьют своих плеткою»1181. От XVII в. к нам дошел документ, из которого видно, что в то время жена ограждалась от истязаний мужа: именно, в поручной записи 1640 г. обыватели Тихвинского посада поставили некоему Ивану Сидорову Загустину следующие условия: «Жити ему, Ивану, пречистыя Богородицы Тихвина монастыря на посаде: и живучи, за нашею порукою, с матерью своею не бра-нитьца и не битьца, и жены своей не безвечить напрасно, и головшины1182 не сделати, и, ночью ходячи, вина и пива и табаку не покупати и не пити, и самому тем не промышляти, и с воровскими с прихожими людьми не знатьца, и зерни1183 не дер-жатьца, и жити ему, как и протчие посадские добрые люди живути с матер ми своими и с женами безо всякаго воровства, и смиряти жена своя по вины и по-людцки, а не безвечьем (т. е. увечьем. — Ред.)»1. Женоубийцы, по крайней мере в XVH в., подвергались наказанию, хотя, правда, весьма снисходительному. Так, С. М. Соловьев приводит следующий образец: «В 1674 г. Тотемского уезда крестьянин Баженов повинился: убил свою жену за то, что утаила она у него два аршина сукна сермяжного, больше вины ее не было; жил он с нею в совете; с пытки говорил то же. Воевода послал за указом в Москву. Здесь велели выписать случаи: стрельца Еремеева за убийство жены казнили смертию — убил ее в пьяном виде; другой стрелец, тоже пьяный, зарезал жену за невежливые слова — здесь уже была причина гнева, и потому убийце отсекли левую руку да правую ногу; то же самое велено сделать и с Баженовым и потом освободить без поруки, потому что убил жену не за великое дело»1184. Но и за более крупные дела, именно — за измену жены, в то время уже убивать виновную не дозволялось. Нарушение этого запрета навлекало на мужа наказание, как свидетельствует следующий приговор Земского приказа 1664 г.: «По указу Великаго Государя прислан из Стрелецкаго Приказа в Земский Приказ кадашевец Ивашка Долгой в убивстве жены своей; а в разспросе он, Ивашко, в убивстве жены своей винился, а убил-де ту жену свою до смерти за то, что она от него воровала блудно. И по указу Великаго Государя, за то смертное убивство учинено ему, Ивашке, наказание — бить кнутом и отдан на чистые поруки»1185.
Сурово-презрительное отношение к женщине только способствовало ухудшению семейных отношений. «Случалось, — говорит Н. И. Костомаров, — что за свое унижение женщины отомщали обычным своим способом: тайной изменой. Как ни строго запирали русскую женщину, она склонна была к тому, чтобы положить мужа под лавку, как выражались в тот век. Так и быть должно. По свойству человеческой природы, рабство всегда рождает обман и коварство. Часто женщина напивалась пьяна и тогда, если только представлялся случай, предавалась первому мужчине. Иностранцы единогласно говорят, что русская женщина не была неприступна и для них, несмотря на всеобщее омерзение, внушаемое нехристями, к которым в России причисляли всех вообще неправославных. На эти случаи у женщин образовались свои собственные догматы. “Женщине соблудить с иностранцем, — говорили они, — простительно: дитя от иностранца родится — крещеное будет; а вот как мужчина с иноверною согрешит, так и дитя будет некрещеное, оно и грешнее: некрещеная вера множится”»1186.
Впрочем, не все мужья очень уж строго смотрели на измены своих жен; и тогда наблюдались явления, которые свойственно считать характерной чертой нашего времени. История сохранила образец супруга, отличавшегося крайнею терпимостью, граничащею с полным индифферентизмом к вопросам половой морали. Таковым именно рисуется знаменитый князь русский Мстислав, сын Владимира Мономаха, в следующем повествовании В. Н. Татищева: «Единопо (т. е. однажды. — Ред.) на вечер, беседуя, он с Вельможи своими и был весел, тогда един от его евнух, приступя ему, сказал тихо: “Княже, се ты, ходя земли чужия, воюешь и неприятелей всюду побеждаешь, когда же в доме, то или о расправе государства в суде труди-шися, а иногда с приятели твоими, веселяся, время препровождавши, но не ведаешь, что у княгини твоей делается: Прохор бо Васильевичь часто с княгинею наедине бывает, естьли ныне пойдешь, то можешь сам увидеть, яко правду вам доношу”». Мстислав, выслушав, усмехнулся и сказал: «Рабе, не помниши ли, как княгиня Кристина меня вельми любила, и мы жили в совершенной любви, и хотя я тогда, как молодой человек, не скупо чужих жен посещал, и она, ведая то, нимало не оскроб-лялась и тех жен любовно принимала, показуя им, яко бы ничего не знала и тем наиболее меня к своей любви и почтению привлекала. Ныне я состарелся, и многие труды и попечение о государстве уже мне о том думать не позволяют, а княгиня, как человек молодой, хочет веселиться, и может при том учинить что и непристойное, мне устеречь уже неудобно, но довольно того, когда о том никто не ведает и не говорит, для того и тебе лучше молчать, если не хочешь безумным быть, и впредь никому о том не говори, чтобы княгиня не увидала и тебя не погубила»1187. Некоторые мужья шли в этом направлении гораздо дальше. «Когда бедные и мелкие дворяне или граждане, — рассказывает П. Петрей, — придут в крайность и у них не будет денег, они бродят по всем закоулкам и смотрят, не попада-ется-ли каких-нибудь богатых молодчиков и предлагают им для блуда своих жен, берут с них по 2 и по 3 талера за раз, смотря по миловидности и красивости жены, или как сойдутся в цене. Муж всё время ходит за дверью и сторожит, чтобы никто не помешал и не потревожил их в таком бесчестном деле и распутном занятии»1188. Как высоко почиталась святость и нерушимость брака у русских ХУП в., свидетельствует и грамота патриарха Филарета Сибирскому и Тобольскому архиепископу Киприану от 11 февраля 1622 г.: «А иные-де многие служилые люди, — пишет патриарх, — которых воеводы и приказные люди посылают к Москве и в иные города для дел, жены свои в деньгах закладывают у своей братьи и у служилых же и у всяких людей на сроки, и отдают тех своих жен в заклад мужи их сами, и те люди, у которых оне бывают в закладе, и с ними до сроку, покаместа которыя жены муж не выкупят, блуд творят беззазорно, а как тех жены на сроки не выкупят, и они их продают на воровство же и в работу всяким людям, не боя-ся праведного суда Божия»1189. Комментарии здесь излишни.
Какова же была в рассматриваемый период уголовно-пра-вовая регламентация прелюбодеяния?
За отсутствием определений светского права, обратимся к памятникам церковным. Мы найдем уже в наиболее ранних из них упоминание о прелюбодеянии.
Устав св. Владимира о церковных судах, а за ним Устав Всеволода о церковных судах и людях и о мерилах торговых 1125 — 1136 гг. среди дел, подсудных Церкви, упоминают «смильное заставанье»1190. По толкованию И. И. Срезневского, «смильное заставание — одно из дел церковного суда по Уставу Владимира Святого, — любодеяние. <...> Слово “заставаньие” (по др. спискам — “застаньие”, “застатьие”) происходит от глагола “за-ставати”, “застати”; в том же Уставе: “...или кого застаноуть четвероножиною”»1191. К. А. Неволин развивает это толкование следующим образом: «Смилное в Уставе св. Владимира должно значить преступную любовную связь между лицами как соединенными, так и не соединенными браком. Для объяснения слова Устава Владимирова заставанье можно сличить выражение, находящееся в нем же несколько ниже: или кого застанут с четвероножиною. Таким образом, под “заставанием” разумеется тот случай, когда кто-нибудь будет пойман на самом деле при совершении прелюбодеяния или блуда. При таком значении слов смилное и заставанье можно рассматривать каждое из них как выражение особенных понятий или почитать слово смилное только прилагательным, относящимся к слову заставанье»