1467.
Рассмотрев целый ряд законодательств, мы удостоверились, что вопрос о наказуемости прелюбодеяния получил в них очертания, представляющие весьма существенные особенности. Мы видели, что каждая из систем находила своих защитников и противников, и спор ведется не только о деталях, но даже о том, быть или не быть нарушению супружеской верности среди посягательств, караемых в уголовном порядке.
«История наказаний есть их длящееся вымирание», — сказал Р. Иеринг1468.
Исследуя развитие уголовного права, по красивому, образному выражению А. Меркеля, «вы наблюдаете картину растения, одновременно сбрасывающего свои листья и одевающего новые»1469. «Известные преступления, — продолжает он, — существенно упали в их правовой оценке, как, например, прелюбодеяние, которое в нынешнем законодательстве таксируется необычайно низко, гораздо ниже, чем в прежнем уголовном праве, а в практической правовой жизни, которой почти неизвестна наказуемость этого проступка, — еще ниже, чем в законодательстве»1470.
Положим, слова А. Меркеля расходятся с действительностью: уж не говоря о том, что суть не все современные культурные страны удержали в своих кодексах более или менее солидные взыскания за прелюбодеяние, нельзя утверждать, будто бы наказуемость этого проступка почти неизвестна правовой жизни, когда на родине Меркеля в Германии, а также во Франции, по точным указаниям статистики, количество уголовных дел о прелюбодеянии, а вместе с тем число обвиняемых и осужденных, растет с поразительной силой, составив в Германии с 1882 г. по 1900 г. изрядную сумму в 2386 дел с 3512 обвиняемыми и 2973 осужденными, а во Франции промежуток времени от 1882 г. до 1898 г. дал 15 163 дела с 28 855 обвиняемыми и 13 596 осужденными. Однако с первого же взгляда на поступательное движение законодательной мысли о прелюбодеянии ясно сказывается двоякая тенденция: 1) уравнять по ответственности обоих неверных супругов и 2) свести к нулю наказуемость прелюбодеяния.
По парадоксальному утверждению Г. Т. Бокля, «самыми ценными приобретениями законодательства были меры, уничтожавшие какие-нибудь прежние законы: а в числе законов, которые были вновь изданы, наилучшими всегда оказывались законы об отмене прежде изданных постановлений»1471.
Казалось бы, нет ничего проще, как совсем вычеркнуть уголовный закон о прелюбодеянии. Из европейских стран так поступили Англия, Женевский кантон, Черногория. Такие же предложения делались при всех новейших работах по кодификации уголовного права: при обсуждении голландского уложения 1881 г., итальянского 1889 г., нашего — 1903 г., проектов будущих уложений австрийского и швейцарского. Однако действительно ли государство, верное своему назначению, при существующих житейских условиях может и должно решиться на такой шаг? Приветствовать ли при наличных данных такое решение, как истинный успех уголовного законодательства? Если же нет, если необходимо сохранить уголовную репрессию прелюбодеяния, в какие рамки следует ее поставить?
«Микроб преступления, — по выражению Франца фон Листа, — вырастает в бульоне, который представляет общество»1472. Принцип взаимной верности обоих супругов, с таким трудом выработанный прогрессом, воспринятый всеми цивилизованными нациями, далеко не пользуется надлежащей поддержкой общества, во всех слоях которого наблюдается стремительное падение нравов. Из глубокой древности несутся жалобы на ту легкость, с которою преступаются супружеские обязанности. В наши дни адюльтер приобретает права гражданства. Чистота семейных нравов отступает пред ним всё далее и далее. Верность супружескому долгу рисуется особенной заслугой, из простой естественной обязанности возводится в подвиг. Брак из союза двух угрожает обратиться в сопряжение трех, если не более лиц. «В настоящее время, — замечает не лишенный наблюдательности анонимный фельетонист, — множество семей основано на начале “товарищества на вере”, где муж дает имя, а любовники являются вкладчиками, средства которых позволяют жене жить в роскоши»1473. В современной литературе, отражающей так печально сложившуюся жизнь, трудно отыскать произведение, которое бы не затрагивало так или иначе вопроса о нарушении супружеской верности. Наиболее выдающиеся из новейших беллетристов, публицистов, психологов, философов всех направлений и оттенков без устали упражняют свои силы и изощряют свое остроумие на этом живом, но больном предмете, вращая его во всех направлениях, освещая со всех сторон, рекомендуя прямо или косвенно разнообразные способы разрешения этой обострившейся проблемы.
«Для наблюдателя жизни наше время имеет особенное значение, — совершенно верно замечает Н. Я. Грот, — мы присутствуем при великой душевной драме, переживаемой не отдельными личностями или даже народами, а всем культурным человечеством»1474. «Конечное устранение нравственного хаоса и просвещение стремлений к правде, — указывает Н. Н. Ланге, — может быть произведено лишь самою жизнью, и притом целого народа»1475.
«При таком настроении, в котором находится ныне большинство европейских народов, — подтверждает Б. Н. Чичерин, — владычество нравов, передающихся от поколения к поколению, исчезает совершенно; на место их водворяется мимолетное царство моды. Современный роман представляет нам картину этого хаотического брожения, в котором господствует всеобщий разлад. А как скоро нравы расшатались, восстановление их дело нелегкое; нужен долговременный нравственный и экономический процесс для того, чтобы жизнь снова сложилась в крепкие формы, из которых могли бы выработаться прочные правила для руководства людей»1476. Как в былые времена незабвенный В. Г. Белинский1477, так теперь Б. Н. Чичерин1478 с упованием обращает свои взоры к женщине, воспевает в ней ангела-хранителя семьи, способного поддерживать, возрождать, насаждать добрые семейные нравы. «Надо, чтобы изменился взгляд на плотскую любовь, — решительно заявляет граф А. Н. Толстой, — чтобы мужчины и женщины воспитывались в семьях и общественным мнением так, чтобы они и до, и после женитьбы не смотрели на влюбление и связанную с ним плотскую любовь как на поэтическое и возвышенное состояние, как на это смотрят теперь, а как на унизительное для человека животное состояние, и чтобы нарушение обещания верности, даваемое в браке, казнилось и общественным мнением, по крайней мере, так же, как казнятся им нарушения денежных обязательств, и торговые обманы, а не воспевалось бы, как это делается теперь, в романах, стихах, песнях, операх и т. д.»1479.
В «Крейцеровой сонате», в «Анне Карениной», в «Воскресении» льется пламенная проповедь целомудрия, несется вдохновенный призыв к обузданию страстей... А в произведениях Максима Горького, в философии Ф. Ницше объявляется война идеалам, завещанным предшествующими поколениями как дорогое наследство, под флагом возвеличения личной свободы и мощи раздается апология разнузданности, разыгрывается апофеоз черноземных сил, порою напоминающий боевой клич знаменитого философа порока маркиза де Сада1480.
Какую же позицию должно занять право в этом многосложном и многотрудном вопросе?
«Право, — говорит И. Колер, — должно развиваться таким образом, чтобы оно всегда высоко держало культурные идеалы, чтобы оно всегда внушало, что человечество существует не просто для реальных наслаждений, вообще не для своего лишь собственного блаженства; есть и более высокие предметы, мощные в потоке земных уделов и движущие человечеством. Пока высоко держит оно идеалы, оно не погрязнет в тине земного и будет искать спасение в постоянном поступательном движении к новым целям. И как человек, если его юношеские идеалы утратили свой цвет, создает перед глазами новые и ищет спасение в беспрестанном движении вперед, так и человечество всегда будет способно заменить потерянные идеалы новыми. Однако создание их трудно, а потому будем твердо держаться тех идеалов, которые до сих пор дала нам наша культура»1481.
Если говорить о воспитательной роли права, из всех его отраслей первое место приходится отвести праву уголовному. «Уголовное правосудие, — говорит Л. Е. Владимиров, — уже по самим своим непосредственным задачам, сильнее и чаще всего соприкасается с такими человеческими отношениями, в которых сказывается то или другое состояние нравственного воспитания народа. И высшая задача уголовного правосудия — нравственное воспитание народа, не только не исключает, но, напротив, объемлет все другие цели наказания, какие только в разное время выдвигались криминалистами, кроме, конечно, целей уничтожения преступников и мучительства над ними. Нравственное воспитание народа как цель уголовного правосудия должно быть понимаемо как воспитание не только тех, чья недостаточность в этом отношении сказалась в совершенном ими преступлении, но и целого народа вообще, на который вся деятельность уголовного правосудия оказывает огромное влияние»1482