r. Pouchkine, гостили у своей соседки, княгини Голицыной? Уж не из-за нее ли вам всё никак не удается вырваться из Болдина?
Изумившийся (и умеющий передать свое изумление во французском письме!) жених впервые подробно оправдывается.
Итак, вы видите (если только вы соблаговолите мне поверить), что мое пребывание здесь вынужденное, что я не живу у княгини Голицыной, хотя и посетил ее однажды.
Обратим внимание: подробно объяснившись, Пушкин в постскриптуме снова «проговаривает» то же самое в сжатом виде. Во всем дошедшем до нас пушкинском эпистолярии такая риторическая фигура встречается еще раз лишь единожды: в донельзя официальном объяснении в январе 1827 года по поводу стихотворения «Андрей Шенье», которое добрые люди пустили по рукам с заголовком «14 декабря 1825 года»:
Для большей ясности повторяю, что стихи, известные под заглавием «14 декабря», суть отрывок из элегии, названный мною «Андрей Шенье».
Из чего ясно, как серьезно Пушкин отнесся к Наташиным подозрениям.
Чтó это были за «посылаемые документы», мы можем судить по удивительным образом дошедшей до нас «сопроводительной записке» к свидетельству на выезд, присланному нижегородским жандармским полковником Дмитрием Семеновичем Языковым. Она гласит:
Милостивый государь! Спешу отослать вам свидетельство на выезд, которое я получил для вас. Я сочувствую вашему положению, так как сам имею родственников в Москве и мне понятно ваше желание туда вернуться. Очень рад, что мог быть вам полезен при этом обстоятельстве и, желая вам счастливого пути, остаюсь, милостивый государь, с совершенным уважениемВаш нижайший слуга, Дмитрий Языков22 ноября 1830 г. Нижний
Второй отосланный невесте документ – это, видимо, такая же «сопроводительная записка» к полученной Пушкиным в те же дни и дошедшей до нас справки о благополучном эпидемиологическом состоянии Болдина.
Очень актуальные документы, не правда ли?
В дошедшей же до нас записке (французской, естественно) Дмитрия Языкова обращает на себя внимание явная симпатия, которую жандармский полковник выказывает к поэту, ведущему себя на сей раз, прямо сказать, не как образцовый гражданин: он уезжает, бросая своих мужиков в разгар эпидемии. Возможно, дело в фамилии: Дмитрий Семенович в родстве с Николаем Михайловичем Языковым, хорошим поэтом и (следственно) близким другом Пушкина. Не на него ли намекает Дмитрий Языков, упоминая об оставшихся в Москве родственниках?
Но родственные связи, неожиданно помогшие в отношениях с «правительством» (как называл эту многоликую инстанцию сам Пушкин), столь же неожиданно напрягли отношения с невестой. До которой дошли сплетни, что Пушкин ездил к княгине Голицыной.
Казалось бы, что же тут такого, что дворянин-помещик нанес визит соседке-княгине? В конце концов, не нанести визит было бы просто невежливо. Что за неожиданные подозрения, что за пошлость? Еще за два года до этого, в 1828 году, сам Пушкин писал по этому поводу:
Слово кокетка обрусело, но prude не переведено и не вошло еще в употребление. Слово это означает женщину, чрезмерно щекотливую в своих понятиях о чести (женской) – недотрогу. Таковое свойство предполагает нечистоту воображения, отвратительную в женщине, особенно молодой. Пожилой женщине позволяется многое знать и многого опасаться, но невинность есть лучшее украшение молодости. Во всяком случае прюдство или смешно, или несносно.
Наталья была предпоследней из шести детей Гончаровых и младшей из трех сестер
Неужели Наташа, его Наташа, тоже впала в это несносное «прюдство»? Для Пушкина ничего хуже не могло быть. Здесь же, в Болдине, в «Опровержениях на критики» он ехидно прошелся по журналистам из семинаристов, которые сочли неприличным сюжет «Графа Нулина», благосклонно принятого настоящими столичными аристократками, а через три года писал Наташе, уже жене:
Ты знаешь, как я не люблю все, что пахнет московской барышнею, все, что не comme ilfaut, всё, что vulgar… Если при моем возвращении я найду, что твой милый, простой, аристократический тон изменился, разведусь, вот те Христос, и пойду в солдаты с горя.
Но Пушкин подробно оправдывается не просто потому, что боится потерять невесту. Но и потому, что понимает, на чем именно основаны ее подозрения.
Еще 6 апреля, не получив окончательного положительного ответа от матери невесты, он, предвосхищая возможные намеки, сам пишет ей по-французски:
Заблуждения моей ранней молодости представились моему воображению; они были слишком тяжки и сами по себе, а клевета их еще усилила; молва о них, к несчастию, широко распространилась.
А перед самым выездом в Болдино пишет Плетнёву по-русски:
Московские сплетни доходят до ушей невесты и ее матери – отселе размолвки, колкие обиняки, ненадежные примирения…
«Ночная княгиня»
Евдокия Голицына
В данном же случае речь идет не о безосновательной сплетне, а о всем известном факте: у 18-летнего Пушкина во время его бурной послелицейской жизни в Петербурге, до южной ссылки, был роман с княгиней Евдокией Голицыной – довольно неглупой, очень независимой и чрезвычайно экстравагантной дамой, прозванной princesse Nocturne (ночной княгиней). Которая была на 19 лет старше Пушкина. Неудивительно, что, когда до Гончаровых дошли сведения, что Александр отправился за 30 верст к княгине Голицыной, 18-летняя Наташа, хоть она никогда и не смотрела молодежных комедий, подумала то же, что подумала бы любая 18-летняя девушка на ее месте: ее жених пишет, как он целует кончики ее крыльев, а сам отправился искать утешения у бывшей любовницы! которой сейчас вообще около пятидесяти! Фу! Да как он вообще с ней может..?
Трудно сказать, до каких именно пределов дошла фантазия воспитанной в строгости барышни, но направление этого движения определить несложно. Так что Наташино «прюдство» вполне понятно – и поэтому Пушкин подробно объясняет, куда и зачем он отправился.
Интересно, что он пишет при этом Pr. Galitzine, упорно не называя соседку по имени. Так что пушкинисты свыше 150 лет не имели удовлетворительного ответа на простой вопрос: о какой, собственно, Голицыной идет речь? Неужели Наташа и впрямь приревновала 31-летнего жениха к любовнице, которая была у него в 18 лет?!
Только в 1980 году Ю. И. Левина, изучив местные архивы, показала[8], что соседкой Пушкина была совсем другая представительница разветвленного княжеского рода – Прасковья Николаевна, урожденная Матюнина, жена хорошо Пушкину знакомого покровителя и знатока искусств Владимира Сергеевича Голицына. В 1830 году ей было 32 года. Так что Пушкин вполне благоразумно поступает, не называя ее в этом и следующем письме по имени: это бы не отвело, а только бы усилило подозрения Гончаровых. Зато вкладывает подлинные официальные письма, показывающие – он усиленно хлопочет, чтобы выехать в Москву.
Л. А. Черейский в книге «Пушкин и его окружение» (1988) эту идентификацию опровергает. А составившая в 2013 году «Болдинский календарь 1830 года» С. Б. Федотова, ссылаясь на анализ почерка посланной к Пушкину записочки и сохранившихся в нижегородских архивах альбомных записей, дает другую: по ее мнению, речь идет о Наталье Григорьевне Голицыной, владелице двух имений в Сергачском уезде и матери двух сыновей – ровесников самого Пушкина. Но зачем бы Пушкин в этом случае так тщательно скрывал от невесты ее имя?! Наоборот – его имело смысл подчеркнуть.
Пушкин, которому в ближайшие годы предстоит погрузиться в исторические исследования, знает толк и силу подлинного документа.
А слово «прюдство», в отличие от слова «кокетство», так и не обрусело. Видимо, реальная потребность в нем все-таки очень незначительна.
/ср 26 ноября
Поэта навещает Д. А. Остафьев, помещик, владелец соседнего села Инкина. В его альбом Пушкин вписал «Последние стихи Державина»: «Река времен в своем теченьи…».
/ вторая половина ноября
Пушкин пишет А. Н. Верстовскому, по-видимому, отвечая на его письмо.
Краска для ногтей и другие проблемы карантинного быта / шестнадцатое письмо
Сегодня долженъ я былъ выѣхать изъ Болдина – Извѣстіе что Арзамасъ снова оцѣпленъ остановило меня еще на день. Надо было справиться порядкомъ и хлопотать о свидѣтельствѣ. Гдѣ ты досталъ краски для ногтей? Скажи Нащекину чтобъ онъ непремѣнно былъ живъ, во первыхъ потому что онъ мнѣ долженъ; 2) потому что я надѣюсь быть ему долженъ. 3) что если онъ умретъ, не съ кѣмъ мнѣ будетъ въ Москвѣ молвить слова живаго, т. е. умнаго и дружеского. И такъ пускай онъ купается въ хлоровой водѣ, пьетъ мяту – и по приказанію Графа Закревскаго, не предается унынію (для сего нехудо ему поссориться съ Павловымъ яко съ лицомъ уныніе няводящимъ.)
Не можешь вообразить какъ неприятно получать проколотыя письма: такъ шершаво, что не возможно ими подтереться – anum разцарапаешь. —
Сегодня должен я был выехать из Болдина. Известие, что Арзамас снова оцеплен, остановило меня еще на день. Надо было справиться порядком и хлопотать о свидетельстве. Где ты достал краски для ногтей? Скажи Нащокину, чтоб он непременно был жив, во-первых, потому что он мне должен; 2) потому, что я надеюсь быть ему должен; 3) что если он умрет, не с кем мне будет в Москве молвить слова живого, то есть умного и дружеского. Итак, пускай он купается в хлоровой воде, пьет мяту – и, по приказанию графа Закревского, не предается унынию (для сего нехудо ему поссориться с Павловым, яко с лицом, уныние наводящим).
Не можешь вообразить, как неприятно получать проколотые письма: так шершаво, что невозможно ими подтереться – anum расцарапаешь.
Расставляя дошедшие не только до адресатов, но и до потомков пушкинские письма в том или ином порядке, составители академических многотомных собраний сочинений не думают о драматических эффектах; они заботятся лишь о том, как на основании мельчайших косвенных зацепок расположить их в последовательности, максимально близкой к той, в которой они были Пушкиным написаны или получены. Но сама пушкинская природа такова, что простой хронологический порядок создает порой совершенно театральный эффект. Так, вслед за насыщенным, подробным и полным подводных сюжетов письмом невесте Пушкин строчит короткую и на первый взгляд легкомысленную записочку московскому приятелю.