СЕМЕЙНАЯ ЖИЗНЬ
10 февраля 1831 года состоялось бракосочетание Александра Сергеевича Пушкина с Натальей Николаевной Гончаровой. В мае 1831 года поэт с молодой женой переехал из Москвы в Царское Село, а затем в Петербург. В связи с переездами Пушкину пришлось занимать денег, даже заложить бриллианты жены, которые обратно выкупить ему уже не удалось.
14 ноября 1831 года государь назначил Пушкина титулярным советником с жалованьем 5 тыс. руб. в год (к примеру, 22-летнему Дантесу, прибывшему служить в русскую армию, государь положил 10 тыс. руб.). «Царь взял меня на службу… открыл мне архивы», — прокомментировал это назначение сам Пушкин, зная, что от него ждут историю жизни Петра I.
7 января 1833 года Пушкин был избран в члены Российской Академии. Летом 1833 года поэт уехал для сбора материалов по истории Пугачева. На обратном пути заехал в Болдино на полтора месяца. Из этой поездки он привез рукопись «Истории Пугачева», поэму «Анджело», «Сказку о рыбаке и рыбке», «Сказку о мертвой царевне», поэму «Медный всадник», черновик «Пиковой дамы», несколько стихотворений.
31 декабря 1833 года Пушкину царским указом было присвоено звание «камер-юнкер двора», что означало начало новых трудностей в творчестве и конец счастливой семейной жизни, как он сам записал в своем дневнике: «С понедельника до воскресенья — спектакли и балы. Жена Натали вынуждена бывать на всех балах, возвращаясь с них в 4–5 часов утра». Кстати, при российском императорском дворе тогда числилось: 3 обер-камергера, 7 обер-гофмейстеров, 1 обер-гофмаршал, 1 обер-шенк, 2 обер-егермейстера, 1 обер-форшнейдер, 41 гофмейстер, 9 егермейстеров, 2 обер-церемониймейстера, 1 гофмаршал, 12 церемониймейстеров, 176 камергеров и 252 камер-юнкера.
Близкий друг поэта Н. М. Смирнов вспоминал: «Пушкина сделали камер-юнкером; это его взбесило, ибо сие звание точно неприлично для человека 34 лет, и оно тем более его оскорбило, что иные говорили, будто оно было дано, чтобы иметь повод приглашать ко двору его жену». Император Николай I не мог не знать, что его откровенные ухаживания за женой поэта, «как простого офицеришки», по выражению друга Пушкина, П. В. Нащокина, возмущали законного мужа.
Пушкин решил уйти в отставку, уехать в Михайловское или в Болдино, чтобы иметь возможность спокойно жить и работать. Но Наталья Николаевна резко высказалась против отъезда из Петербурга, да и поэт боялся потерять возможность работать в архивах (царь поставил условием отставки запрещение пользоваться материалами архивов, а Пушкин только начинал работу над «Историей Петра»). Пришлось взять прошение об отставке обратно. Взамен ему дали отпуск на четыре месяца. Он уехал в Михайловское.
Отношения с родными окончательно разладились. С сестрой Ольгой у Пушкина завязалась длительная имущественная тяжба. Брат, уволившись из армии в 1832 году, вел беспорядочную жизнь и делал долги, оплачивать которые приходилось поэту.
В 1836 году наконец осуществилась мечта Пушкина — иметь собственный печатный орган: он стал на один год издателем нового литературного журнала «Современник», выпускаемого с разрешения Николая I ежеквартально. Преодолев большие трудности, поэту удалось напечатать первые две книги «Современника» тиражом по 2400 шт., третью — 1200 шт., четвертую — 900 шт., причем 700 экз. расходились по подписке.
Пушкинский «Современник» намного опередил свое время, но финансовые надежды Пушкина на него не оправдались, да к тому же в конце 1836 года вызрел заговор против поэта, приведший к трагедии. О том, что это был именно заговор, организованный на самом высоком уровне, на сегодняшний день нет никаких сомнений. Николай I сам косвенно подтвердил свое в нем участие в письме великому князю Михаилу Павловичу, написанному через 5 дней после кончины поэта, последовавшей 29 января 1837 года: «Последний повод к дуэли, которого никто не постигает… сделал Дантеса правым в сем деле».
Гончарова Наталья Николаевна
Наталья Николаевна Пушкина (1812–1863), ур. Гончарова, младшая дочь обнищавшего владельца ткацкой мануфактуры Николая Афанасьевича Гончарова (1787–1861) и Натальи Ивановны Гончаровой (1785–1848), жена (с 1831) Александра Сергеевича Пушкина, которому родила четверых детей: Марию (1832), Александра (1833), Григория (1835) и Наталью (1836). После смерти поэта жена (c 1844) генерал-майора Петра Петровича Ланского (1799–1877), сестра Екатерины Николаевны Гончаровой (1809–1843), жены (с 10 января 1837) Ж. Дантеса-Геккерна, убийцы поэта.
Свою будущую жену поэт встретил в декабре 1828 года на балу у учителя танцев Иогеля в Москве на Тверской улице. Ей тогда было 16 лет. «В белом воздушном платье, с золотым обручем на голове, она в этот знаменательный вечер поражала всех своей классической, царственной красотой», — писала об этом дне ее дочь от второго брака А. П. Арапова. «Когда я увидел ее в первый раз, красоту ее едва начинали замечать в свете. Я полюбил ее, голова моя закружилась», — вспоминал Пушкин.
Она росла в тяжелой материальной обстановке: огромное состояние калужских купцов и заводчиков Гончаровых было вконец промотано, особенно благодаря ее деду Афанасию Николаевичу. Отец, Николай Афанасьевич, с ранних лет страдал меланхолией и на почве алкоголизма впоследствии заболел острой формой нервного расстройства. Ее мать, Наталья Ивановна Гончарова, слыла невыносимым деспотом. В самом строгом монастыре молодых послушниц не держали в таком слепом и диком повиновении, как детей Гончаровых: Екатерину (рожд. 1809), Александру (рожд. 1811) и Наталью. Кроме них в семье были другие дети: Дмитрий (рожд. 1808), Иван (рожд. 1810), Сергей (рожд. 1815) и Софья (рожд. 1818), умершая в младенчестве.
Такая обстановка в семье сделала характер Натальи замкнутым и робким. Дети Гончаровых получили неплохое образование: изучали российскую и всемирную историю, русскую словесность, географию, французский, немецкий и английский языки. Они даже писали друг другу в альбомы стихи.
Вскоре после знакомства с Натальей Гончаровой Пушкин сделал ее родным предложение (1 мая 1829 года), но получил неопределенный ответ, который все же не был однозначным отказом. Мать будущей жены поэта в это время рассчитывала выдать дочь за более благонадежного и богатого человека, чем поэт.
Пушкин, находясь на Кавказе и узнав об этом (январь 1830), спрашивал в письме П. А. Вяземского: «…Правда ли, что моя Гончарова выходит за архивного Мещерского?»
Пушкин адресовал Наталье Гончаровой ранее написанное (для Марии Волконской) стихотворение «На холмы Грузии легла ночная мгла…» (1829). Но в марте 1830 года согласие Гончаровых, уже не имевших к тому времени иных вариантов и подпираемых материальными проблемами, было получено, и уже в мае состоялась помолвка.
Бракосочетание Пушкина с Натальей Гончаровой по разным причинам долго откладывалось, в конце августа из-за серьезной ссоры Пушкина с матерью невесты оно вообще казалось уже неосуществимым, но 18 февраля 1831 года в церкви Вознесения у Никитских ворот в Москве венчание все-таки произошло.
Очевидно, что молодая и красивая девушка, вышедшая замуж за человека внешне некрасивого, маленького роста, не очень обеспеченного, не имеющего придворных чинов и титулов, пользующегося дурной известностью и окруженного светскими сплетнями, не была осчастливлена таким поворотом своей жизни. Известно, что и сам поэт, безусловно, как магнит, притянутый внешней красотой своей невесты, до последнего момента искал повод избежать этого супружества.
Вот что писал по этому поводу известный пушкинист Н. А. Раевский: «Некоторые, в том числе один из ближайших друзей поэта, П. А. Вяземский, долго не хотели верить, что Пушкин женится. Петр Андреевич, сообщая жене, что он в этот день обедал вместе с Е. М. Хитрово у Фикельмонов, прибавлял в виде шутки: „Все у меня спрашивают: правда ли, что Пушкин женится? В кого он теперь влюблен, между прочим? Насчитай мне главнейших“».
В другом недатированном письме к жене Вяземский называл сообщение о женитьбе поэта мистификацией. Он снова писал Вере Федоровне: «Ты все вздор мне пишешь о женитьбе Пушкина; он и не думает жениться…» Да и как друг Пушкина мог думать иначе, если сам поэт еще в 1826 году поучал его: «Правда ли, что Баратынский женится? Боюсь за его ум…»
За неделю до свадьбы (10 февраля 1831 года) Пушкин, сам, наконец, поверивший в ее неизбежность, писал в письме Н. И. Кривцову: «Мне за 30 лет. В тридцать лет люди обыкновенно женятся — я поступаю как люди и, вероятно, не буду в том раскаиваться. К тому же женюсь я без упоения, без ребяческого очарования… Горести не удивят меня: они входят в мои домашние расчеты. Всякая радость будет мне неожиданностью».
П. И. Бартенев отметил очень примечательный момент:
«Н. Н. Пушкина сама сказала княгине Вяземской, что муж ее в первый день брака, как встал с постели, так более и не видел ее. К нему пришли друзья, с которыми он до того заговорился, что забыл про жену… Она очутилась одна в чужом доме [в съемной квартире на Арбате в Москве] и заливалась слезами».
5 мая 1831 года Д. Ф. Фикельмон записала в свой дневник: «Пушкин приехал из Москвы и привез свою жену, но не хочет еще показывать. Я видела ее у маменьки — это очень молодая и очень красивая особа, тонкая, стройная, высокая — лицо Мадонны, чрезвычайно бледное, с кротким, застенчивым и меланхолическим выражением. Глаза зеленовато-карие, светлые и прозрачные, взгляд не то чтобы косящий, но неопределенный, — тонкие черты, красивые черные волосы. Он очень в нее влюблен, рядом с ней его уродливость еще более поразительна…»
Писатель В. А. Соллогуб тоже оставил описание внешности жены поэта: «…Никогда не видывал такую законченность классически правильных черт и стана. Ростом высокая, с баснословно тонкой талией, при роскошно развитых плечах и груди, ее маленькая головка, как лилия на стебле, колыхалась и грациозно поворачивалась на тонкой шее; такого красивого и правильного профиля не видел никогда более, а кожа, глаза, зубы, уши! Да, это была настоящая красавица, и недаром все остальные, даже из самых прелестных женщин, меркли как-то при ее появлении».
Хотя, если быть справедливым, следует привести оценку внешности Натальи Гончаровой близким другом поэта, А. Н. Вульфом: «Удостоился я лицезреть супругу А. Пушкина, о красоте коей молва далеко разнеслась. Как всегда это случается, я нашел, что молва увеличила многое».
Конечно, прославленный поэт, избалованный к этому времени вниманием многих красивых женщин, видимо, ожидал от этой молодой и привлекательной девушки безоглядной любви. Но она начала семейную жизнь с ним, может быть, в силу своего воспитания в родительском доме или черт характера, весьма холодно и неэмоционально, что оказалось полной неожиданностью для Пушкина. Свое «неудовольствие» Пушкин высказал уже вскоре после женитьбы в стихотворении «Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем…» и решил сам заняться воспитанием жены. Взяв ее под свою опеку, он осторожно, но настойчиво попытался воспитать из юной девушки ту женщину, которая «умела бы его понимать», и стала бы той женой, которая была ему нужна. Он учил ее умению любить, вести хозяйство и держать себя в обществе. Пушкину в этой безнадежной для себя ситуации хотелось зажечь в ее сердце искру приязни, чтобы согреть тепло семейного очага, хотя иногда в душе поэта прорывалось глубокое отчаяние, высказанное им в стихотворении «О, как мучительно тобою счастлив я…».
С легкой руки Долли Фикельмон Наталью Николаевну в высшем свете пророчески прозвали «Психеей». По древнегреческому мифологическому сюжету Психея, царская дочь, стала женой бога любви Амура. Но, сделав его смертным, боги поставили условие, что Психея не должна видеть истинное лицо своего загадочного супруга. Однажды ночью, сгорая от любопытства, Психея зажгла факел и осветила прекрасное лицо спящего Амура, не заметив, как раскаленные капли масла из факела ручьем полились на нежное тело юноши, сжигая его. Разгневанные боги призвали Амура обратно на небо, а Психея была подвергнута жестокому наказанию.
Поэт же называл жену «Карс», по имени турецкой крепости, подвергшейся длительной, но успешной осаде русской армии. Возможно, в основе этого прозвища лежала старинная восточная пословица: «Брак подобен осажденной крепости, те, кто снаружи, стремятся в нее поскорее проникнуть; те же, кто внутри, жаждут из нее поскорее выбраться».
Наталья Николаевна исправно несла бремя своих супружеских обязанностей, родила мужу четырех детей, ревновала его к другим женщинам, но при всем том, можно смело утверждать, что к Пушкину ее сердце не раскрылось, и страстная любовь к мужу в ней не пробудилась. На свидании с Дантесом в феврале 1836 года она сама подтвердила это, сказав тому: «Я вас люблю, как никогда не любила… любите меня всегда так, как любите сейчас, и да будет вам наградой моя любовь».
Вот строки из письма Дантеса барону Геккерну (20 января 1836 года): «…Я безумно влюблен! Да, безумно, так как не знаю, как быть; я тебе ее не назову, потому что письмо может затеряться, но вспомни самое прелестное создание в Петербурге, и ты будешь знать ее имя. Но всего ужаснее в моем положении то, что она тоже любит меня и мы не можем видеться до сих пор, так как муж бешено ревнив… ты должен теперь понять, что можно потерять рассудок от подобного существа, особенно когда она тебя любит!»
Не мудрено, что, вращаясь в великосветском обществе, Наталья Николаевна своей эффектной внешностью и душевной простотой вскружила голову не только красавцу-французу. Большой интерес к ней проявил и сам Николай I. Современники были прекрасно осведомлены об этом. «Император Николай был очень живого и веселого нрава, а в тесном кругу даже и шаловлив», — писал лицейский товарищ поэта М. А. Корф, отметив далее, что «жена поэта Пушкина, урожденная Гончарова» входила в узкое число лиц ближнего круга государя.
Дальнейший ход событий явственно показал, что участие императора в жизни семьи поэта не было простой заботой о подданных. Например, когда Пушкин решил было ограничить времяпрепровождение жены рамками семьи, появился царский указ о назначении его камер-юнкером с обязанностью присутствовать на всех, в том числе и развлекательных мероприятиях царского двора. Мать поэта, Надежда Осиповна, писала 4 января 1834 года Е. Н. Вревской: «Сообщу вам новость: Александр назначен камер-юнкером. Натали в восторге, потому что это открывает ей доступ ко двору; в ожидании этого, она танцует повсюду каждый день».
Считается, что причиной произошедшей с поэтом трагедии является его якобы доходящая до патологии ревность. Но так ли это? Ведь до, да и после женитьбы поэт без всякого самоунижения и ревности делил своих возлюбленных с другими людьми, часто близкими друзьями, не говоря уже об их законных мужьях. Когда красавец-мужчина С. Л. Безобразов, флигель-адъютант великого князя Константина Павловича, кстати, одно время довольно откровенно домогавшийся замужней Натали Пушкиной, в порыве ревности избил свою жену, фаворитку Николая I Любовь Хилкову, поэт записал в дневнике (1 января 1834 года): «Скоро по городу разнесутся толки о семейных ссорах Безобразова с молодой своей женою. Он ревнив до безумия… Он, кажется, сошел с ума». Известно, что довольно длительный период (более полутора лет) Пушкин вообще не обращал никакого внимания на настойчивые ухаживания и любовные записки Дантеса, посещавшего Наталью Николаевну даже в доме семьи поэта и на летней даче на Каменном острове и иногда даже совершавшего вместе с ней верховые прогулки.
Более того, еще в 1832 году в отсутствие мужа Наталья Николаевна принимала дома полковника Ф. И. Мусина-Пушкина, о чем поэт узнал совершенно случайно и был этим крайне рассержен. Возможно, это не был единичный случай, потому что в следующем году он писал жене: «…Хочу тебя немного пожурить. Ты, кажется, не путем искокетничалась. Смотри: недаром кокетство не в моде и почитается признаком дурного тона. В нем мало толку. Ты радуешься, что за тобою, как за сучкой бегают кобели, подняв хвост трубочкой и понюхивая тебе задницу, есть чему радоваться! Не только тебе, но и Парасковье Петровне легко приучить бегать холостых шаромыжников; стоит разгласить, что-де я большая охотница. Вот вся тайна кокетства. Было бы корыто, а свиньи будут…»
В то же время сам поэт не был образцовым семьянином. Он по-прежнему увлекался другими женщинами. С. Н. Карамзина писала в письме (И. И. Дмитриеву, 20 января 1834 года): «…[Жена поэта] часто и преискренно страдает мучением ревности, потому что посредственная красота и посредственный ум других женщин не перестают кружить поэтическую голову ее мужа». Так, 24 июля 1833 года на балу у Фикельмонов Пушкин уделил все свое внимание не жене, а 23-летней немецкой красавице Амалии Максимилиановне Крюднер, сестре императрицы Александры Федоровны и жены (с 1825) дипломата, барона А. С. Крюднера. Разгневанная Натали Пушкина уехала с бала в одиночестве, а когда поэт вернулся домой, в ярости влепила ему пощечину, чем очень обрадовала супруга, уже свыкшегося с отсутствием темперамента у своей жены.
Остается также много загадочного в отношениях Натальи Николаевны с Дантесом и Идалией Полетика, между Геккерном, Дантесом и авторами «Диплома Рогоносцев» и др.
Например, почему ее близкая подруга Идалия Полетика 2 ноября 1836 года пригласила к себе Наталью Николаевну, а сама ушла из дома, оставив там одного Дантеса, с которым и встретилась Натали? Почему после этого Наталья Николаевна явилась к В. Ф. Вяземской «вся впопыхах и в смятении чувств», а Пушкин узнал об этом лишь 4-го ноября после получения анонимного письма. Означает ли текст полученного друзьями поэта «Диплома Рогоносцев»:
«Великие кавалеры, командоры и рыцари светлейшего Ордена Рогоносцев в полном собрании своем, под председательством Д. Л. Нарышкина [его жена была любовницей Александра I], единогласно выбрали Александра Пушкина коадъютантом [заместителем] великого магистра Ордена Рогоносцев и историографом [царь, действительно, назначил Пушкина историографом] ордена. Непременный секретарь: граф И. Борх», что жена поэта состояла в интимной связи с царем? Ведь писала же императрица Александра Федоровна 4 февраля 1837 года в письме Софье Бобринской: «Я теперь знаю все анонимное письмо, подлое и вместе с тем отчасти верное».
И кто же все-таки является автором (авторами) этого пасквиля?
Еще одна тема, постоянно вызывающая споры у исследователей: загадочные обстоятельства женитьбы Дантеса на Екатерине Гончаровой. Бобринская писала мужу: «Никогда еще с тех пор как стоит свет, не подымалось такого шума, от которого содрогается воздух во всех петербургских гостиных. Геккерн-Дантес женится!.. Он женится на старшей Гончаровой, некрасивой, черной и бедной сестре белолицей, поэтичной красавицы, жены Пушкина… чем больше мне рассказывают об этой непостижимой истории, тем меньше я что-либо в ней понимаю».
В 1963 году в Париже были опубликованы воспоминания дочери Николая I, Ольги Николаевны, королевы Вюртембергской, в которых она написала, что царь был очень обеспокоен взаимным интересом Натальи Пушкиной и молодого француза, и эта навязанная Дантесу женитьба была своеобразной попыткой Николая I оградить Наталью Николаевну от этого увлечения.
Для того чтобы быть объективным, приведем свидетельство, часто используемое защитниками чести Натали. В 1937 году, отмечая столетие со дня смерти великого поэта, его внук Николай Александрович Пушкин привел фразу, якобы произнесенную Дантесом перед смертью: «Из всех женщин, которых я любил, Наталья Николаевна Гончарова-Пушкина была единственной, которая мне не принадлежала». В противовес этому есть свидетельство А. С. Суворина: «Соболевский рассказывал, что виделся с Дантесом и долго говорил с ним. Я спросил: „Дело теперь прошлое, жил ли он с Пушкиной?“ — „Никакого нет сомнения“, — отвечал тот».
Тут уместно привести слова Е. Н. Карамзиной, проведшей с Натальей Николаевной первые часы после смерти поэта: «Она никогда не изменяла чести, но она медленно, ежеминутно терзала восприимчивую и пламенную душу Пушкина; теперь, когда несчастье раскрыло ей глаза, она вполне все это чувствует, и совесть иногда страшно ее мучит».
Вопросов, до сих пор не имеющих однозначных ответов, остается очень много, и, видимо, ответов на них не будет уже никогда. Лишь один ответ, один результат дальнейшего развития событий знает история: гениальный русский поэт А. С. Пушкин был убит французом немецкого происхождения, пользовавшимся явным расположением его жены. Как написал затем в своем стихотворении «Участь русских поэтов» близкий друг Пушкина В. К. Кюхельбекер:
Горька судьба поэтов всех времен
Тяжеле всех судьба казнит Россию…
Или болезнь наводит ночь и мглу
На очи прозорливцев вдохновенных;
Или рука любовников презренных
Шлет пулю их священному челу…
В то же время совершенно очевидно, что поэт пал жертвой хорошо организованного и глубоко продуманного заговора. Первым в этом убедился и заговорил об этом, еще находясь под следствием, друг и секундант поэта К. К. Данзас. И действительно, как иначе объяснить тот факт, что всесильное Третье отделение, набившее руку на политическом сыске, не смогло разыскать авторов анонимного пасквиля.
Одни, близкие Пушкину люди, обвиняли жену в его трагической гибели, другие — оправдывали. Так, Е. А. Карамзина писала: «…Великому и доброму Пушкину следовало иметь жену, способную лучше понять его, и более подходящую к его уровню… Бедный, бедный Пушкин, жертва легкомыслия, неосторожности, опрометчивого поведения своей молодой красавицы-жены, которая, сама того не подозревая, поставила на карту его жизнь против нескольких часов кокетства».
Д. Ф. Фикельмон в день смерти Пушкина в своем дневнике записала: «1837. 29 января. Сегодня Россия потеряла своего дорогого, горячо любимого поэта Пушкина… Пять лет тому назад он вступил в брак, женившись на Наталье Гончаровой… Она веселилась от души и без всякого кокетства, пока один француз по имени Дантес… не начал за ней ухаживать… Она совершенно потеряла способность обуздывать этого человека… Пушкин тогда совершил большую ошибку, разрешая своей молодой и очень красивой жене выезжать в свет без него. Его доверие к ней было безгранично… Однако… Все кончено… Несчастную жену с большим трудом спасли от безумия… Но какая женщина посмела бы осудить госпожу Пушкину? Ни одна. Потому что все мы находим удовольствие в том, чтобы нами восхищались и нас любили — все мы слишком часто бываем неосторожны и играем с сердцами в эту ужасную и безрасчетную игру!.. Печальна эта зима 1837 года, похитившая у нас Пушкина, друга сердца маменьки…»
Жена поэта, оставшись вдовой в 24 года, вместе с сестрой Александрой и детьми переехала в имение брата Полотняный Завод. Проезжая через Москву, она даже не навестила одиноко жившего там Сергея Львовича Пушкина, потерявшего любимого сына и очень хотевшего повидать внуков, чем в очередной раз проявила, по словам Е. А. Карамзиной, «недостаток сердечности и ума».
Александр Сергеевич Пушкин посвятил Натали ряд произведений: сонет «Мадонна», «Когда в объятия мои…» (оба — 1830) и др. Сохранилось 78 — целая книга писем Пушкина к жене. В одном из них (1834 год) поэт писал: «Я должен был на тебе жениться, потому что всю жизнь был бы без тебя несчастлив»; в другом: «Конечно, друг мой, кроме тебя, в жизни моей утешения нет…» Письма Натальи Николаевны к мужу не найдены.
В начале 1842 года Наталья Николаевна Пушкина по личному приглашению Николая I вернулась ко двору. Ей было 30 лет, и, по выражению П. А. Вяземского, она была «удивительно, разрушительно, опустошительно хороша». Разумеется, на ее руку сразу же нашлось немало претендентов, среди которых были: блестящий дипломат Н. А. Столыпин, князь А. С. Голицын, секретарь неаполитанского посольства граф Гриффео и др.
Испытывал к светской красавице определенный интерес и Николай I, тем более что теперь его можно было особенно не скрывать. Зимой 1844 года, думается, по рекомендации царя, Наталья Николаевна приняла предложение о замужестве от 44-летнего П. П. Ланского, которого Николай перед этим (в октябре 1843 года) назначил генерал-майором, командиром лейб-гвардии Конного полка, находившегося в непосредственном подчинении самого царя и расквартированного в Царском Селе. В подарок новобрачной 16 июля 1844 года царь прислал великолепный бриллиантовый фермуар — очень дорогое и красивое женское бриллиантовое украшение в виде звезды и велел передать молодоженам, что станет крестным отцом их первенца. Действительно, когда Наталья родила на следующий год дочь Александру (будущая А. П. Арапова), царь приехал в Стрельну на ее крестины. В другой раз, когда Николай I навестил Ланских, он прошел в их детскую, взял на колени Александру, и долго ее целовал и ласкал. Когда же Петр Ланской преподнес в подарок царю красочный альбом с портретами офицеров своего полка, Николай I попросил его поместить на первую страницу этого альбома портрет Натальи Николаевны, что было исполнено. Когда Наталья Николаевна с гордостью писала из Петербурга брату Дмитрию (18 марта 1843 года): «Императрица даже оказала мне честь и попросила у меня портрет для своего альбома», она, видимо, не подозревала, что ее портрет, заказанный художнику Гау, Александра Федоровна, как и ее супруг позволявшая себе любовные связи на стороне, поместила в ту часть своего альбома, где были собраны портреты любовниц Николая Павловича: Варвары Нелидовой, Ольги Булгаковой, Александры Смирновой-Россет, Софьи Урусовой, Анны Бороздиной, Любови Хилковой, Елизаветы Бутурлиной, Анны Щербатовой, Зинаиды Юсуповой, Елены Завадовской, Амалии Крюднер и др. (сейчас этот альбом хранится в Государственном Русском музее).
Кроме того, миниатюрный портрет Натальи Николаевны был вделан во внутреннюю крышку массивных золотых часов, которые постоянно находились на письменном столе царя. Эти часы после смерти Николая I забрал себе его личный камердинер, знавший секрет часов, «дабы не было неловкости в семье». Все эти факты позволяют думать, что браком с Ланским в начале 1840-х годов была скрыта интимная связь царя с Натальей Николаевной.
Во втором браке она родила трех девочек. В целом отношения с мужем были ровными и спокойными, хотя известно, что Петр Ланской не раз предъявлял жене, не умевшей вести хозяйственные дела, претензии из-за неуместных трат денег. Несмотря на доставшееся семье Ланских бесценное пушкинское творческое наследие, денег всегда недоставало. Только в 1851 году после смерти отца поэта Сергея Львовича финансовое положение Ланских немного улучшилось.
В начале 1860-х годов здоровье Натальи Николаевны начало резко ухудшаться из-за хронического легочного заболевания. В 1861 году по наставлению врачей Ланской увез жену вместе с дочерьми на лечение в Германию, затем — в Швейцарию, а потом — в Ниццу.
Осенью 1863 года у сына Александра родился мальчик, тоже названный Александром. Наталья Николаевна, приехав на его крестины, сильно простудилась и 26 ноября 1863 года умерла.
Гончарова Александра Николаевна
Александра Николаевна Гончарова (1811–1891) — средняя дочь Гончаровых, сестра жены Пушкина — Натальи и Екатерины (1809–1843), фрейлина (с 1839), жена (с 1852) барона Г. Фризенгофа, чиновника австрийского посольства.
Александра или, как ее называли в семье, Александрина, была внешне очень похожа на Наталью, только той небольшое косоглазие придавало неповторимый шарм, а у нее оно бросалось в глаза, совсем не украшая лицо. «Люди, видевшие обеих сестер рядом, находили, что именно это предательское сходство служило в явный ущерб Александре Николаевне», — отмечала А. П. Арапова. «Они красивы, его невестки, — писала сестра поэта Ольга Павлищева о сестрах Гончаровых, — но они ничто в сравнении с Натали». Зато Александра Николаевна была самая подвижная, веселая, музыкальная и озорная из сестер. Она очень любила верховую езду и абсолютно непринужденно чувствовала себя в мужском обществе.
Еще до выхода своей сестры Натальи замуж за Пушкина Александрина знала наизусть многие его стихотворения и была в него заочно влюблена. После свадьбы Наталья Николаевна решила забрать сестер к себе, чтобы вывести их в общество и «устроить судьбу». Пушкин к этому отнесся скептически: «Мое мнение: семья должна быть одна под одной кровлей: муж, жена, дети — покамест малы… А то хлопот не наберешься, и семейственного спокойства не будет», — писал он жене 4 июля 1834 года. Однако противиться решению жены поэт не стал и не мешал переселению ее сестер в свой дом. Александра вместе со своей старшей сестрой Екатериной с большим удовольствием переехала к Пушкиным в Петербург.
Поэту, постоянно испытывавшему финансовые проблемы, Александрина отдала для заложения свое столовое серебро и брегет. Вещи эти так и не были выкуплены и пропали. Правда, после смерти Александра Сергеевича опекой ей был уплачен долг в размере 2500 руб.
Пушкин очень сдружился с Александриной. Только ей в семье он показал второе письмо барону Геккерну, вызвавшее затем кровавую развязку, но предотвратить дуэль она оказалась не способна, так как дала поэту слово молчать об этом и, к сожалению, его сдержала. Александрина принимала деятельное участие в хозяйственных и материальных делах семьи Пушкина, заботилась о его детях. Характер у нее был очень непростой и неуравновешенный. Иногда безудержно веселая, ироничная, язвительная Александрина замыкалась в себе и могла упорно молчать целыми днями и неделями.
В 1831 году в Александрину был влюблен знакомый Пушкина А. Ю. Поливанов, даже пытался свататься к ней, но безуспешно. В 1835–1836 годах ею увлекся Аркадий Россет. Но, видимо, до него дошли слухи о сожительстве поэта с Александриной, и свадьба расстроилась. О том, что такая связь имела место на самом деле, говорили и писали Идалия Полетика, В. Ф. Вяземская, А. П. Арапова и П. В. Нащокин.
Вот приведенное С. Н. Карамзиной описание вечера в доме у ее сводной сестры Екатерины Николаевны за два дня до дуэли (24 января 1937 года): «В воскресенье у Катрин было большое собрание без танцев: Пушкины, Геккерны [Дантес и Екатерина Николаевна], которые продолжают разыгрывать свою сентиментальную комедию к удовольствию общества. Пушкин скрежещет зубами и принимает свое всегдашнее выражение тигра, Натали опускает глаза и краснеет под жарким и долгим взглядом своего зятя [Дантеса] — это начинает становиться чем-то большим обыкновенной безнравственности; Катрин [Карамзина] направляет на них обоих свой ревнивый лорнет, а чтобы ни одной из них не оставаться без своей роли в драме, Александрина по всем правилам кокетничает с Пушкиным, который серьезно в нее влюблен и если ревнует свою жену из принципа, то свояченицу — по чувству. В общем, все это странно…»
Известна история о нательной цепочке с крестиком Александры Николаевны, в поисках которой она перевернула весь дом, а нашел ее дядька поэта Никита Козлов в простынях дивана Пушкина и затем передал ему. В последние минуты жизни поэт достал этот крестик и попросил В. Ф. Вяземскую вернуть его без свидетелей Александрине, что было выполнено уже после его смерти. При этом Вяземская заметила, как свояченица поэта густо покраснела и стушевалась. После смерти самой Александры Николаевны среди ее вещей нашли эту цепочку, но без крестика. Очень вероятно, что по ее просьбе он был захоронен вместе с ней.
Кстати, до сих пор пушкинисты недоумевают, почему, несмотря на настойчивые просьбы Александрины встретиться с умирающим Пушкиным, тот, поочередно простившись со всеми присутствующими в его доме друзьями, а затем с членами своей семьи, не захотел ее видеть. Но она все равно нашла способ оказаться в комнате умирающего поэта, приведя туда его детей для последнего прощания.
Если верить сведениям Араповой, то Наталья Николаевна в 1852 году обсуждала с сестрой Екатериной, как лучше поставить в известность жениха Александрины барона Фризенгофа об имевшей ранее место любовной связи сестры с ее мужем: «Перед свадьбой Александрины сестрицы долго совещались, как ловчее сообщить жениху, что невеста не девица, и что ее любовником был Пушкин». Свои сложные отношения с Александрой Гончаровой Пушкин, по-видимому, отразил в стихотворении «Странник» (1835). На рукописи этого стихотворения Пушкин дважды нарисовал профиль Александры Николаевны.
«В ряду женских образов пушкинской биографии, — писал пушкинист Л. Гроссман, — Александра Николаевна Гончарова заслуживает, быть может, самого почтительного упоминания. Ее любовь к поэту была по-настоящему жизненной и действенной. Она не ждала от любимого человека мадригалов или посвящений, но старалась всячески облегчить ему жизнь».
После смерти Пушкина она продолжала жить с сестрой Натальей, помогая ей растить детей. Евпраксия Вревская писала в письме Алексею Вульфу 2 сентября 1837 года: «Сергей Львович [отец Пушкина], быв у невестки [Натальи Николаевны], нашел, что сестра ее [Александра] более огорчена потерею ее мужа». Остается, правда, непонятным ее поведение, когда она, в отличие от других ближайших знакомых поэта, возненавидевших его убийц, продолжала доброжелательно общаться с Дантесом.
В 1852 году Александра Николаевна вышла замуж за чиновника австрийского посольства барона Густава Фризенгофа (1807–1889) и уехала с ним за границу. В гостях у нее в Венгрии бывали Наталья, братья, Арапова, Дантес, его жена и дети. Дети А. С. Пушкина, воспитанные при участии Александры Николаевны, поддерживали родственные отношения с Дантесом и его семьей: Александр и Григорий Пушкины ездили к «дяде Жоржу» в Сультец; Мария и Наталья постоянно переписывались с эльзасскими кузинами. В доме Александрины Арапова познакомилась с дочерью Дантеса графиней де Вандаль и т. д. И что уже совсем непонятно: в замке Фризенгоф (до 1940 года) висел портрет Дантеса, но не было ни одного портрета Пушкина.
Полетика Идалия Григорьевна
Идалия Григорьевна Полетика (между 1807 и 1810–1890) — дочь португальской графини д’Ега, жены камергера испанской королевы Марии I и русского посла в Испании графа Г. А. Строганова. Родилась она до их официального брака (в 1828) и носила девичью фамилию д’Обортей. Ее мать, бросив своего мужа, уехала со Строгановым из Испании в Россию. Здесь они обвенчались, и она стала Строгановой Юлией Павловной, но Идалия продолжала считаться «воспитанницей» графа Строганова.
Она была очень музыкальна. В Томском университете сохранилось большое собрание принадлежащих ей нотных тетрадей. Кроме этого, она отличалась острым языком и свободным от норм морали поведением. Уже в 16 лет она встречалась со страстно влюбленным в нее наполеоновским генералом Жюно и с другими знатными фигурами своего времени. В Петербурге молодые офицеры буквально «носили ее на руках» и были готовы из-за нее стреляться. Так, кавалергард Савельев «взял за грудки и слегка придушил» своего командира полка генерал-майора Р. Е. Гринвальда, когда тот нехорошо отозвался об Идалии. Причем за этот проступок Савельев первоначально был даже приговорен к расстрелу, но затем разжалован в солдаты и сослан на Кавказ под пули горцев.
В 1829 году Идалия вышла замуж за штаб-ротмистра, ставшего затем полковником и даже генералом, но в отставке, 29-летнего А. М. Полетика. Если считать по Строганову, то Идалия приходилась Н. Н. Гончаровой троюродной сестрой и была очень дружна с ней.
После женитьбы на Гончаровой красавица Полетика стала близкой приятельницей поэта. Но после какого-то инцидента, до сих пор нам неизвестного, Идалия Григорьевна стала относиться к Пушкину крайне враждебно. Причем эта ненависть к поэту прошла через всю ее дальнейшую жизнь. Причин этому, видимо, могло быть несколько. Так, например, пушкинисты С. Ласкин и Л. Анисов предполагают, что это: — из-за ее любви к Дантесу, что подтверждается ее письмами к нему и Екатерине Геккерн; будто бы Пушкин сказал о нем при ней что-то очень обидное; — будто бы Пушкин записал Идалии в альбом любовное послание, а в конце подписал: «1 апреля», о чем узнали в свете и подняли ее на смех.
Но, скорее всего, имело место и первое, и второе, и что-то третье, более существенное, связанное с личными моментами в отношениях поэта и Идалии. А ведь еще 30 октября 1833 года Пушкин писал жене: «…Полетике скажи, что за ее поцелуи явлюсь лично, а то-де на почте их не принимают…» А 14 октября 1835 года у Идалии родился ребенок, названный ею Александром, об отцовстве которого ходили разные слухи. С. В. Балашова, документально исследовавшая взаимоотношения Пушкина и Полетики «от вполне родственных, дружески-ласковых и шутливых (однажды поэт даже положил руку на ножку Идалии во время поездки с ней и женой в карете!) до нескрываемо враждебных», считает, что 4 или 5 ноября 1836 года, узнав о тайной встрече жены с Дантесом, Пушкин потребовал от Полетики объяснений и в ярости наговорил ей грубостей.
Идалия близко дружила с Дантесом как в России, так затем и за границей, после убийства Пушкина. В ее письме белокурому красавцу звучало признание: «Вы по-прежнему обладаете способностью заставлять меня плакать… Ваш подарок на память меня растрогал, и я не сниму его больше с руки… если я кого люблю, то люблю крепко и навсегда… Сердечно ваша». Но открыто выказывать свои чувства к Дантесу Идалия не могла, так как ее муж был непосредственным его начальником, командиром пятого эскадрона кавалергардов. В этом плане ей оказалась выгодна женитьба Дантеса на Екатерине Гончаровой, дававшая Идалии повод беспрепятственно посещать его дом. После высылки Дантеса из России Екатерина писала ему в письме:
«…Jdalie приходила вчера на минуту с мужем; она в отчаянии, что не простилась с тобою; …она не могла утешиться и плакала, как безумная».
До сих пор не утихают споры, почему Идалия, явно влюбленная в Дантеса, предоставила тому свою квартиру для интимного свидания с женой Пушкина 2 ноября 1836 года, а может быть, это происходило и не один раз?
После трагической гибели поэта, в которой Полетика приняла самое деятельное участие, она продолжала сохранять хорошие приятельские отношения с его вдовой. Идалия писала о своем посещении Натальи Николаевны жене Дантеса Екатерине в 1839 году: «Дети милые, особенно мальчики; они похожи на нее, но старшая дочь [Мария] — портрет отца, что великое несчастье». Перед тем, как выдать замуж свою дочь, Идалия приезжала к Натали показать ее жениха.
Неприязнь к Пушкину она сохранила до конца своих дней. Так, живя в последние годы жизни у брата — графа А. Г. Строганова в Одессе, и узнав, что на Приморском бульваре 16 апреля 1889 года на собранные по подписке народные средства торжественно открывается памятник А. С. Пушкину, она собиралась поехать туда и прилюдно плюнуть на постамент. Прожить столько лет с ненавистью к Пушкину и застать его триумф. Сердце ее не выдержало…
Хитрово Елизавета Михайловна
Елизавета Михайловна Хитрово (1783–1839) — дочь Михаила Илларионовича Кутузова, жена по первому браку (с 1802) флигель-адъютанта Александра I Ф. И. Тизенгаузена, а по второму (с 1811) — генерал-майора Н. Ф. Хитрово.
Ее первый муж, граф Тизенгаузен умер в 1805 году: скончался от полученных под Аустерлицем ран. От него у Елизаветы Михайловны остались две дочери-красавицы: Екатерина (1802–1888) и Дарья (1804–1863). Со вторым мужем генералом Н. Ф. Хитрово, дипломатом, близким приятелем дяди Пушкина Василия Львовича, она прожила 8 лет, до самой его смерти.
С 1815 года она с дочками находилась в Италии (муж ее был поверенным в делах России во Флоренции). В 1826 году Е. М. Хитрово вернулась на родину вместе со старшей дочерью Екатериной и обосновалась в Петербурге. Через два года вторая дочь, Дарья, вышедшая замуж в Италии, приехала в Петербург с мужем — австрийским посланником графом Шарлем-Луи Фикельмоном. В особняке Фикельмонов на Дворцовой набережной в 1831 году поселилась и Е. М. Хитрово.
Елизавета Михайловна «…обладала в высшей степени светскостью, приветливостью самой изысканной и …всепрощающей добротой, — вспоминал В. А. Соллогуб. — Она никогда не была красавицей, но имела сонмище поклонников».
Пушкин познакомился с ней в Петербурге в 1827 году, а возможно, еще до этого в Москве и сразу же стал завсегдатаем ее салона, а несколько позднее и салона ее дочери — Д. Ф. Фикельмон, которая с мужем и прислугой жила в отдельном дворце. Пушкин любил слушать ее рассказы о том времени, когда она сопровождала отца во время войны с Наполеоном, оставив дома двух маленьких девочек. Но после гибели мужа под Аустерлицем отец — М. И. Кутузов отослал ее домой.
В конце 1828 года Елизавета Михайловна, только что приехавшая из-за границы, дала свой первый танцевальный бал, на котором предстала в нарядном белом платье с голыми плечами и большим вырезом-декольте. По этому поводу известны стихи, приписываемые поэту, но в действительности написанные Соболевским:
Лиза в городе жила
С дочкой Долинькой.
Лиза в городе слыла
Лизой Голенькой.
У австрийского посла
Нынче Лиза в en gala;
Но по-прежнему мила,
Но по-прежнему гола.
Пушкин звал ее то «Эрминией» (по имени героини «Освобожденного Иерусалима» Тассо, влюбленной в рыцаря Танкреда, который ее игнорирует), то «Лизой Голенькой» (так как она всегда ходила в сильно декольтированных платьях с обнаженными плечами), то «Пентефреихой» (Пентефрий или Потифар, по Библии — царедворец фараона, чья жена, будучи уже в пожилом возрасте прониклась страстью к молодому Иосифу, которому с трудом удалось сбежать от нее, оставив в ее руках свой плащ) и «Елизой».
Трудно найти область, в которой она не помогала бы Пушкину: в решении служебных вопросов; улаживании проблем, связанных с предполагаемой отставкой; отстаивании его литературной репутации; обеспечении поэта иностранными книгами и журналами; опеки в высшем свете жены Натальи; хлопотах по устройству брата Льва в армию; помощи Анне Керн в разрешении имущественных дел и т. д.
К Пушкину Елизавета Михайловна питала «самую нежную, страстную дружбу». Иногда любовь стареющей женщины, порой доходившей до назойливости, тяготила поэта. Она это понимала и старалась спокойно относиться к тому, что его увлекали другие, более молодые и интересные женщины. Пушкин писал ей в октябре 1828 года:
«…Я более всего на свете боюсь порядочных женщин и возвышенных чувств. Да здравствуют гризетки! С ними гораздо проще, удобнее. Я по горло сыт интригами, чувствами, перепиской и т. д. и т. д. Я имею несчастье состоять в связи с остроумной, болезненной и страстной особой, которая доводит меня до бешенства, хоть я и люблю ее всем сердцем… Вы не будете на меня сердиться за откровенность? не правда ли? простите же мне мои слова, лишенные смысла, а главное — не имеющие к вам никакого отношения».
Не настаивая на личных встречах, Е. М. Хитрово одолевала Пушкина своими письмами и заботами о его персоне. Поэта тяготило это чрезмерное внимание. Он писал Вяземскому в марте 1830 года: «Теперь ты угадаешь, что тревожит меня в Москве. Если ты можешь влюбить в себя Елизу, то сделай мне эту божественную милость. Я сохранил свою целомудренность, оставив в руках ее не плащ, а рубашку (справься у княгини Мещерской), а она преследует меня здесь письмами и посылками. Избавь меня от Пентефреихи».
Пушкин подарил Е. М. Хитрово стихотворения: «Перед гробницею святой…» (1831), посвященное ее великому отцу, и «В часы забав иль праздной скуки…» (1830).
Узнав о помолвке поэта с Гончаровой, Хитрово писала ему: «…Напишите мне правду, как бы она ни была для меня горестна». А уже после женитьбы Пушкина пророчески предупреждала его: «Я боюсь за вас: меня страшит прозаическая сторона брака! Кроме того, я всегда считала, что гению придает силы лишь полная независимость, и развитию способствует ряд несчастий, что полное счастье… убивает способности, прибавляет жиру и превращает скорее в человека средней руки, чем в великого поэта! И может быть, именно это — после личной боли — поразило меня больше всего…»
8 октября 1833 года Пушкин писал в письме жене: «Да, кланяйся и всем моим прелестям: Хитровой первой. Как она перенесла мое отсутствие? Надеюсь, с твердостью, достойной дочери князя Кутузова?» А уже в следующем году мать поэта Надежда Осиповна сообщала дочери Ольге: «Александр очень занят по утрам, потом идет в Летний сад, где гуляет со своей Эрминией…»
Не удивительно, что именно Е. М. Хитрово оказалась в числе ближайшего окружения поэта, кто в конце 1836 года получил анонимный пасквиль, в котором поэта объявляли «рогоносцем». Можно считать это обстоятельство очень хитрым ходом врагов Пушкина, потому что Хитрово ошибочно посчитала своей задачей не предотвращение дальнейших событий, а оправдание жены поэта перед любимым ею мужчиной для сохранения его внутреннего спокойствия.
Смертельное ранение и смерть поэта сказались для Елизаветы Михайловны тяжелым душевным потрясением. Понятно, что последние минуты жизни Пушкина она провела возле него, стоя на коленях и безудержно рыдая.
Тяжелейшая утрата подорвала здоровье Елизаветы Михайловны, и, несмотря на то, что супруги Фикельмон вывезли ее на лечение в Италию, весной 1839 года Е. М. Хитрово умерла в возрасте 56 лет.
В эпитафии на ее кончину, написанной поэтессой Е. Ростопчиной, было сказано:
Прощальный гимн воспойте ей, поэты!
В вас дар небес ценила, поняла
Она душой, святым огнем согретой,
Она друг Пушкина была!..
Фикельмон Дарья Федоровна
Дарья Федоровна (Фердинандовна) Фикельмон (1804–1863), ур. Тизенгаузен — младшая дочь Фердинанда Тизенгаузена, флигель-адъютанта Александра I и Елизаветы Михайловны Хитрово, жена (с 1821) графа Фикельмона (1777–1857), австрийского посланника в Петербурге (с 1829 по 1839).
Дарья Федоровна — очаровательная красавица, не уступавшая красотой в глазах высшего света Наталье Николаевне Пушкиной, блестяще образованная, с незаурядным умом и независимым образом мышления, одна из самых замечательных женщин великосветского Петербурга. Она прекрасно знала английский, итальянский и французский языки, но, долго живя в Италии, плохо — русский.
Ее детство прошло в Прибалтике у родственников отца, затем — в Италии. В 17 лет она вышла замуж за 44-летнего высокообразованного человека, австрийского представителя во Флоренции графа К. Л. Фикельмона и попала под его сильное влияние. По совету мужа она познакомилась с сочинениями Саллюстия, Цицерона, Данте, Петрарки, Гёте, Шиллера, Мильтона, Байрона, Шатобриана, Ламартина и многих других писателей и поэтов.
Знакомые звали ее Долли или, иногда, Севилла Флорентийская. Приехав вслед за матерью с мужем в Россию, она произвела очень сильное впечатление на Александра I, да и сама оказалась не против этой связи. Вряд ли кому еще (а ей было в это время 19 лет) царь писал такие искренние письма: «…Я вас слишком люблю, чтобы таким образом привлекать к вам все взгляды, что неминуемо случилось бы, если бы я появился здесь, где я и шагу не могу ступить без сопровождения адъютанта, ординарцев и т. д.» или «…Поверьте, что я бесконечно жалею о том, что не имел возможности повидать вас перед отъездом. Кланяйтесь маме и Екатерине и от времени до времени вспоминайте обо мне» (31 августа 1823 года).
В 1825 году у нее родилась дочь, которую в честь императора Александра I и его жены, императрицы Елизаветы Алексеевны Долли назвала Елизаветой-Александрой. В июне 1829 года муж Дарьи Федоровны стал послом Австрии в Петербурге, и Долли снова возвратилась в светское общество.
Дарья Фикельмон была увлекающейся и страстной натурой. Ее сердечные привязанности четко прослеживаются из дневника и писем: Александр I, Григорий Скарятин, Ришар Актон, Василий Толстой, Александр Строганов, Петр Вяземский, Александр Тургенев, Пушкин (его фамилия по неизвестным до последнего времени причинам исчезает из дневника Долли с 22 ноября 1832 года вплоть до дуэли и смерти), Адам Ленский, Василий Кутузов, Алексей Свистунов, Алексей Бутурлин, Алексей Лобанов и др. На ее достаточно бурной личной жизни сказалась не только большая возрастная разница с мужем — 27 лет, но и то, что умный и деликатный муж закрывал глаза на любовные увлечения жены, стремясь сделать ее жизнь как можно более интересной и разнообразной.
После переезда в Петербург супруги Фикельмоны жили в доме Салтыковых на Дворцовой набережной. Пушкин познакомился с Дарьей и ее мужем в 1829 году и сразу же, по определению пушкиниста Н. А. Раевского, стал «для Долли уже свой человек». Д. Ф. Фикельмон писала в своем дневнике (19 октября 1829 года): «Пушкин — писатель, ведет беседу очаровательным образом — без притязаний, с увлечением и огнем; невозможно быть более некрасивым — это смесь наружности обезьяны и тигра; происходит от африканских предков — в цвете лица его заметна еще некоторая чернота и есть что-то дикое во взгляде». Сам Пушкин в это время написал о ней: «Милая Долли, теплая, живая, добродушное лицо, римский нос, бархатный глазок с нежной искоркой».
В одной из записок Пушкину Дарья писала ему: «Решено, что мы соберемся в 9 часов у матушки. Приезжайте туда с черным домино и с черной маской. Нам не потребуется ваш экипаж, но нужен будет ваш слуга — потому что наших могут узнать. Мы рассчитываем на ваше остроумие, дорогой Пушкин, чтобы все это оживить. Вы поужинаете затем у меня, и я еще раз вас поблагодарю. Д. Фикельмон». В петербургском дневнике она точно записала дату этой поездки — 13 января 1830 года: «Вчера, 12-го, мы доставили себе удовольствие поехать в домино и масках по разным домам. Нас было восемь — маменька, Катрин, госпожа Мейендорф и я, Геккерн, Пушкин, Скарятин и Фрид. Мы побывали у английской посольши, у Лудольфов [семья посла Сицилии] и у Олениных. Мы всюду позабавились, хотя маменька и Пушкин были всюду тотчас узнаны…»
Пушкин, получив согласие Гончаровых на свадьбу (25 апреля 1830 года), заверял в письме Долли Фикельмон: «Графиня… Я всегда останусь самым искренним поклонником вашего очарования, столь простого вашего разговора, столь привлекательного и столь увлекательного, хотя вы имеете несчастье быть самой блестящей из наших светских дам… А. Пушкин».
25 мая 1831 года Дарья Федоровна в письме Вяземскому пророчески заметила: «К нашей большой радости к нам приехал Пушкин… Жена его прекрасное создание, но это меланхолическое и тихое выражение похоже на предчувствие несчастья. Физиономия мужа и жены не предсказывают ни спокойствия, ни тихой радости в будущем…»
В 1922 году были опубликованы записи бесед П. И. Бартенева с другом поэта П. В. Нащокиным, которому будто бы сам Пушкин рассказал об одном интимном эпизоде его с Дарьей Федоровной, датируемом Н. А. Раевским декабрем 1832 — февралем 1833 годов. Тетрадь Бартенева еще до ее издания прочитал друг поэта С. А. Соболевский и подтвердил правдивость написанного.
Долли назначила Пушкину свидание ночью у себя дома. Пушкин, придя к ней вечером в ее отсутствие незамеченным, долго ждал, спрятавшись от посторонних глаз. Спальня мужа находилась этажом ниже. Долли вернулась домой довольно поздно, и только тогда объявился Пушкин из укромного места. Опустим идущее дальше описание момента интимной связи, названное Н. А. Раевским «физиологическим». Следующим утром, точнее, уже днем, так как солнце уже успело подняться довольно высоко, Долли тихо вывела Пушкина из своей спальни. Но у стеклянных дверей на выходе из дома поэт и провожавшая его хозяйка дома попались на глаза итальянцу-дворецкому. Чтобы заручиться его благосклонностью, Пушкин на следующий день вручил ему 1000 рублей.
Исследователи творчества поэта считают, что некоторые элементы этой истории Пушкин отобразил в «Пиковой даме» во встрече Германа с графиней, при этом с точностью описав интерьер особняка австрийского посольства на Дворцовой набережной.
Поэт многократно упоминал Дарью Федоровну в своей переписке с женой:
8.12.1831 — «…Была ли у тебя Хитрово или Фикельмон?»;
8.10.1833 — «…Так Фикельмон приехали?..»;
5. 5.1834 — «Летний сад полон. Все гуляют. Графиня Фикельмон звала меня на вечер… Я не поехал к Фикельмон, а остался дома, перечел твое письмо и ложусь спать…»;
28–29.6.1834 — «Говорят, что свет живет на Петергофской дороге. На Черной речке только Бобринская да Фикельмон…»;
11.7.1834 — «Теперь расскажу тебе о вчерашнем бале. Был я у Фикельмон…»
Затем в их отношениях наступила пауза: с середины 1835 года по середину 1836 года Долли с мужем находилась в Австрии. После возвращения в Россию встречи Пушкина и Фикельмон возобновились. Последние две из них состоялись 7 и 21 января 1837 года.
Есть предположение, что Д. Ф. Фикельмон явилась прототипом «молодой величавой красавицы» в «Египетских ночах», а также прототипом княгини «Д» в наброске «Мы проводили вечер на даче».
О ней думал поэт, когда писал стихотворение «Осень» (1833), и на рукописи дважды нарисовал портрет Долли. Еще один ее портрет Пушкин нарисовал на рукописи поэмы «Медный всадник».
Муж Долли, генерал Фикельмон, единственный из лиц самого высшего дипломатического ранга, демонстративно прибыл на отпевание поэта в полном парадном облачении, при всех орденах и регалиях, как на самую важную официальную церемонию. В своем дневнике, в котором почти 5 лет не упоминалось имя поэта, Долли сделала подробную запись о трагедии, похитившей у России ее «дорогого, горячо любимого поэта… этот прекрасный талант, полный творческого духа и силы!.. Этот прекрасный сияющий светоч, которому как будто предназначено было все сильнее и сильнее освещать все, что его окружало…»
В 1838 году Дарья Федоровна с дочерью Елизаветой-Александрой и матерью Е. М. Хитрово вновь уехала за границу, откуда больше уже не вернулась. К Дантесу она относилась непримиримо враждебно. 28 ноября 1842 года Долли Фикельмон, проживая тогда в Вене, где в доме у приемного отца Геккерна остановилась семья убийцы Пушкина, писала: «Мы не увидим г-жи Дантес, она не будет бывать в свете, и в особенности у меня, так как она знает, что я смотрела бы на ее мужа с отвращением. Геккерн также не появляется, его даже редко видим среди его товарищей…»
Муж Долли оставался в России до 1840 года, а затем присоединился к семье в Вене. В 1855 году Фикельмоны поселились в Венеции, где и умерла Долли за несколько месяцев до смерти жены поэта Натальи Николаевны.
Мусина-Пушкина Эмилия Карловна
Эмилия Карловна Мусина-Пушкина (1810–1846), ур. гр. Шернваль фон Валлен, баронесса — дочь выборгского губернатора К. Шернваля, шведка, младшая сестра Авроры Шернваль, жена (с 1828) графа В. А. Мусина-Пушкина, участника декабристского восстания.
Сестра Эмилии Аврора, жена владельца уральских заводов П. Н. Демидова, была очень красивой женщиной и предметом всеобщего обожания. В. Соллогуб писал: «Аврора Карловна Демидова… считалась и была на самом деле одной из красивейших женщин в Петербурге; многие предпочитали ей ее сестру». Став женой очень богатого егермейстера Демидова, Аврора являлась на балы в светлых декольтированных облегающих платьях, с единственным украшением на великолепной груди — баснословным по красоте бриллиантом (стоимостью до миллиона рублей!!!).
Белокурая красавица Эмилия в 18 лет решилась выйти замуж за офицера, находившегося под полицейским надзором. Его сначала перевели в Петровский пехотный полк, а затем — на Кавказ в Тифлисский. В 1831 году он был уволен со службы с обязательством поселиться в Москве без права выезда за границу. В 1831–1832 годах Мусины-Пушкины подолгу жили в Петербурге.
Эмилия была «воплощением мягкой женственности и нежности, северная скандинавская красавица», очень красивая, с яркими синими глазами и ослепительно белым цветом лица. В соперничестве с Натальей Пушкиной такие известные ценители красоты, как А. И. Тургенев и П. А. Вяземский, отдавали ей пальму первенства; к тому же она отличалась прекрасным европейским образованием. Но кроме этого, всех пленяли ее открытость, сердечная доброта и острый ум. Даже язвительная А. О. Смирнова-Россет отмечала: «Эмилия непритворно добра».
Пушкин часто бывал в доме Эмилии Карловны, например, 24 июня 1832 года он у нее обедал; встречался с ней также у Вяземских; в гостинице Демута и в великосветском обществе. В конце сентября 1832 года поэт писал жене: «На днях был я на бале у княгини Вяз[емской]. Тут была графиня Соллогуб, гр. Пушкин (Владимир), Aurore [Аврора Карловна Шернваль], ее сестра [Эмилия Карловна] и Natalie Урусова. Я вел себя прекрасно…» Чуть позже, в конце 1832 года он был у Мусиных-Пушкиных на завтраке. Г. Г. Гагарин сделал зарисовку этой встречи, изобразив всех присутствующих: П. А. Бартеневу, В. А. Мусина-Пушкина, А. С. Пушкина, Э. К. Мусину-Пушкину, ее сестру А. К. Шернваль и своего брата Е. Г. Гагарина.
Д. Ф. Фикельмон в своем дневнике 17 ноября 1832 года записала: «…Графиня Пушкина [Э. К. Мусина-Пушкина] очень хороша в этом году, она сияет новым блеском благодаря поклонению, которое ей воздает Пушкин-поэт…» В письме жене от 14 сентября 1835 года, имея в виду соперничество на балах двух красавиц, Пушкин спрашивал: «…Хорошо ли себя ведешь… и счастливо ли воюешь с твоей однофамилицей…» 26 и 30 ноября 1836 года Эмилия Карловна присутствовала на вечерах у Вяземских, где был Пушкин с женой, а 24 декабря Пушкин присутствовал на завтраке у Мусиных-Пушкиных в гостинице Демута. Среди других приглашенных там были Тургенев, Жуковский и Виельгорский.
М. Ю. Лермонтов, одно время влюбленный в Эмилию Карловну, посвятил ей стихотворение (1839):
Графиня Эмилия —
Белее чем лилия,
Стройней ее талии
И небо Италии
В глазах ее светится,
Но сердце Эмилии
Подобно Бастилии.
Во время страшной эпидемии тифа Э. К. Мусина-Пушкина бесстрашно ухаживала за больными крестьянами и, заразившись, умерла в возрасте 36 лет. В. Соллогуб писал: «Графиня Мусина-Пушкина умерла еще молодою — точно старость не посмела коснуться ее лучезарной красоты».
Завадовская Елена Михайловна
Елена Михайловна Завадовская (1807–1874), ур. графиня Влодек — дочь польского генерала, по матери — русская, жена (с 1824) графа В. П. Завадовского, чиновника, (с 1840) сенатора.
Елена Завадовская считалась исключительной красавицей. «Нет возможности передать неуловимую прелесть ее лица, гибкость стана, грацию и симпатичность, которыми была проникнута вся ее особа», — писал ее современник. Персидский принц Хозрев-Мирза сказал про нее: «Каждая ресница этой красавицы ударяет в сердце, как стрела». Граф М. Ю. Виельгорский вторил ему: «Артистическая душа не может спокойно созерцать такую прекрасную женщину: я испытал это на себе».
Пушкин познакомился с Еленой Михайловной в конце 1820-х — начале 1830-х годов, встречался с ней и в светском обществе, и у общих знакомых. Ей он посвятил стихотворение «Красавице» (1832), записав его в альбом, который она сама прислала поэту с сопроводительной запиской: «Разрешив мне послать вам мой альбом, милостивый государь, вы осуществили мое горячее и давнишнее желание.
Я в полной мере ценю эту милую любезность и слишком высоко ставлю возможность обладать знаком памяти от вас, чтобы не быть вам весьма признательной за данное вами любезное обещание. Примите же уверение в моей благодарности и лучших к вам чувствах. Елена Завадовская».
В этом альбоме уже были стихи, посвященные ей И. И. Козловым и П. А. Вяземским. Пушкин откликнулся на ее просьбу и написал стихотворение «Все в ней гармония, все диво…».
По свидетельству П. А. Вяземского, Е. М. Завадовская послужила прототипом «Нины Воровской» в 8-й главе «Евгения Онегина».
Левашева Екатерина Гавриловна
Екатерина Гавриловна Левашева (Левашова; ум. в 1839), ур. Решетова — владелица села Нуче, поместья между Ардатовым и Арзамасом Нижегородской губернии, жена Н. В. Левашева.
Пушкин познакомился с ней в поместье Левашевых при поездке в Болдино, что и описал в стихотворении «Если ехать вам случится» (1835). Встречи Екатерины Гавриловны с Пушкиным продолжились в ее доме на Новой Басманной в Москве. В ее гостиной часто бывали, кроме Пушкина, Одоевский, Чаадаев, Орлов, Баратынский и др.
И. Герцен вспоминал: «Бакунина [М. А.] представила меня одной даме, которую вся литературная молодежь того времени любила и глубоко уважала — госпоже Е. Левашовой… То было одно из чистых, самоотверженных, полных возвышенных стремлений и душевной теплоты существ, которые излучают вокруг себя любовь и дружбу, которые согревают и утешают все, что к ним приближается».
Абамелек Анна Давыдовна
Анна Давыдовна Абамелек (1814–1889), ур. Абамелек-Лазарева — жена (с 1835) И. А. Баратынского, брата поэта Е. А. Баратынского, талантливая поэтесса-переводчица.
Анна — одна из самых образованных женщин своего времени, свободно владела английским, французским, греческим и немецким языками. Ее переводы произведений сначала Пушкина, а затем Лермонтова, Тютчева, Некрасова и других русских поэтов издавались за границей.
Пушкин впервые увидел ее в возрасте чуть более года в июле 1815 года еще в Лицее, когда тот посетила семья Абамелек-Лазаревых, проживавшая в Царском Селе, где служили три брата Абамелек, один из которых, Давыд Семенович, и был отцом княжны Анны. Затем в 1830-е годы поэт вновь увидел Анну, к тому времени ставшую очаровательной девушкой, одной из первых красавиц Петербурга. Он стал постоянным посетителем дома ее семьи в Петербурге. В 1834 году Анну Абамелек назначили фрейлиной царского двора.
Современники отмечали ее тонкий ум и недюжинное литературное дарование. Анна с юных лет переводила русскую поэзию на английский, французский и немецкий языки. Большие любители прекрасного П. А. Вяземский и И. И. Козлов воспели красоту Абамелек в своих стихах. Некоторые, например С. Н. Карамзина, даже находили в ее внешности внешнее сходство с А. О. Смирновой-Россет. Та же, которой подобное сравнение очень не нравилось, писала: «Княжна Макобитная [героиня повести Плетнева] из роду армянского, мы так называли княжну Абамелек, которая за Ираклием Баратынским и пресмыкается перед Аленкой [великой княгиней Еленой Павловной]».
Дарья Фикельмон записала в дневнике в марте 1832 года, увидев Анну у Лавалей на представлении театральных картинок: «Княжна Абамелек выглядела чудесно в костюме неаполитанки и была восхитительна в роли Геры. Последняя сцена была просто замечательной. Я мало встречала подобных поразительных лиц — в этом красном одеянии, с этими немного дикими, сверкающими темным огнем глазами она напоминала создание Ада, ниспосланное для погибели душ, которыми она овладевает».
9 января 1832 года Пушкин записал в альбом Анны Давыдовны посвящение «Когда-то, помню с умиленьем…».
С Анной Абамелек был хорошо знаком и тоже посвятил ей свои стихи М. Ю. Лермонтов.
Смирнова-Россет Александра Осиповна
Александра Осиповна Смирнова (1809–1882), ур. Россет — жена (с 1832) друга Пушкина Н. М. Смирнова.
Ее отец — француз, эмигрант (по другим сведениям — итальянец) Осип Иванович Россет, комендант одесского порта. Он умер во время эпидемии чумы в 1813 году, и мать, Надежда Ивановна Лорер, снова вышла замуж. Поэтому Александра воспитывалась у бабушки Е. Е. Цициановой, которая отдала ее в Екатерининский институт в Петербурге. В 1826 году она окончила институт и стала фрейлиной императрицы.
«…Южная красота тонких, правильных линий смуглого лица и черных, добрых, проницательных глаз, вся оживленная блеском острой мысли, ее пытливый, свободный ум и искреннее влечение к интересам высшего строя — искусства, поэзии, знания — скоро создали ей при дворе и в свете исключительное положение… Скромная фрейлинская келья на 4-м этаже Зимнего дворца сделалась местом постоянного сборища знаменитостей тогдашнего литературного мира», — вспоминал И. С. Аксаков.
Александра Осиповна серьезно изучала греческий язык, философско-религиозные книги, но вместе с тем жила светской жизнью: танцевала до упаду, кокетничала, сплетничала. Ее звали друзья: «Донна Соль», «южная ласточка», «академик в чепце», «Сашенька Россет», «фрейлина Черненька» и т. п. Она совершенно не отличалась целомудрием, даже в самой ранней молодости. Она хранила любовные послания, начиная от государя до почти всех более-менее известных людей того времени. В них иногда присутствовали откровенные интимные моменты, не предназначенные для посторонних ушей, однако она без тени смущения зачитывала эти письма вслух в кругу друзей.
26 июля 1831 года Александра была помолвлена со Смирновым, близким другом Пушкина. Об этом событии поэт писал Плетневу: «Она сговорена, Государь уж ее поздравил». А Жуковский сообщал Тургеневу: «Мы с Пушкиным вместе проживаем в Царском и вместе проводим вечера у смуглой царскосельской невесты».
Свадьба Смирновых состоялась 11 января следующего года. Муж ее был достаточно богат, впоследствии дослужился до камергера, затем губернатора Калужского и даже Петербургского.
Пушкин знал Александру Россет еще по Одессе 1823 года, где она проводила летние месяцы на хуторе своей матери Надежды Ивановны Арнольди, который 15 мая 1834 года купил друг поэта Л. А. Нарышкин. Затем Пушкин вновь встретился с Александрой Осиповной в конце 1828 — начале января 1829 года на танцевальном вечере у Карамзиных. Смирнова записала в своих воспоминаниях: «Все кавалеры были заняты, один Пушкин стоял у двери и предложил мне станцевать мазурку». Затем были встречи на балах у Хитрово и в других местах. Она часто бывала в семье Пушкиных, также как и Пушкин у нее, до и после своей женитьбы. Учитывая ее близость к царю, поэт узнавал через нее об отношении Николая I к своим произведениям. Так, например, именно ей царь передал конверт со своими пометками на рукописи поэмы «Евгений Онегин» для дальнейшей передачи Пушкину. В 1833 году Вяземский сообщал в письме своей супруге, что Пушкин «открыто увлечен А. И. Смирновой». В начале лета 1834 в ответ на упреки жены, жившей тогда в своем калужском имении Полотняный Завод, поэту пришлось оправдываться: «…За Смирновой не ухаживаю, вот-те Христос!»
Жена поэта как-то при встрече с горечью сказала Александре Осиповне: «Вот какая ты счастливая, я тебе завидую. Когда ты приходишь к моему мужу, он весел и смеется, а при мне зевает».
Пушкин писал о ней в стихотворениях: «Полюбуйтесь же вы, дети…» (1830), «Из записок к А. О. Россет» (1831), «В тревоге пестрой и бесплодной…» (1832). Смирнова-Россет дружила также с П. А. Плетневым, В. А. Жуковским, Н. В. Гоголем, которого с ней познакомил Пушкин, М. Ю. Лермонтовым, Н. Д. Киселевым и др. Стихотворцы состязались в ее поэтическом прославлении: П. А. Вяземский посвятил ей стихотворение «Черные очи», П. А. Плетнев — «Другая предо мной дорога…», С. А. Соболевский — «Не за пышные плечи, не за черный ваш глаз…» М. Ю. Лермонтов — «Без вас хочу сказать вам много…»
В своем дневнике Пушкин писал о сплетнях, связанных с образом жизни Александры Осиповны: «Разговоры несносны. Слышишь везде одно и то же. Однако Смирнова по-прежнему мила и холодна к окружающей суете».
В марте 1835 года Смирновы выехали за границу. О смерти Пушкина Александра Осиповна узнала в Париже, где была в это время вместе с А. Н. Карамзиным, Н. В. Гоголем и С. Л. Соболевским. «…Горько плакала», — вспоминал о ее реакции на это печальное известие Андрей Карамзин.
В 1838–1841 годах она встречалась с М. Ю. Лермонтовым. Он посвятил ей стихотворение «А. О. Смирновой» (1840):
В просторечии невежды
Короче знать вас я желал,
Но эти сладкие надежды
Теперь я вовсе потерял.
Без вас — хочу сказать вам много,
При вас — я слушать вас хочу,
Но молча вы глядите строго,
И я, в смущении, молчу!
Что делать? — речью безыскусной
Ваш ум занять мне не дано…
Все это было бы смешно,
Когда бы не было так грустно.
Впоследствии у нее были новые сердечные увлечения, душевная депрессия и склонность к мистицизму под очень большим влиянием Н. В. Гоголя. В письме Н. М. Языкову 5 июня 1845 года Гоголь писал о Смирновой: «Это перл всех русских женщин, каких мне случалось знать…»
Александра Осиповна написала выдающиеся мемуары: «Исторические записки А. О.» (Пушкин как-то подарил ей чистый альбом с такой надписью). Правда, из 59-ти тетрадей ее воспоминаний о Пушкине, Жуковском, Вяземском, Гоголе и Крылове до нас дошло едва ли более двух десятков и то во фрагментах. Частые переезды, неудачная семейная жизнь, ограбление парижской квартиры, пожар в московской, безалаберное хранение — привели к утрате значительной части ее архива. Но и в сохранившихся материалах есть ее оценки личности Пушкина: «Одно место в нашем кругу пусто и никогда никто его не займет. Потеря Пушкина будет еще чувствительней со временем. Вероятно, талант его и сам он развились бы с новой силой через несколько лет». Или: «Ни в ком не было такого ребяческого благодушия, как в Жуковском. Но никого не знала я умнее Пушкина. Ни Жуковский, ни князь Вяземский спорить с ним не могли — бывало, забьет их совершенно».
Нащокина Вера Александровна
Вера Александровна Нащокина (1811–1900), ур. Нарская-Нагаева — внебрачная дочь камергера и тайного советника А. П. Нащокина (троюродного брата П. В. Нащокина) и крепостной крестьянки Дарьи Нестеровны Нагаевой, жена (с 1834) близкого друга Пушкина П. В. Нащокина.
Нащокин познакомил с ней Пушкина в 1833 году. Вера Александровна сразу же попала в число лиц ближнего окружения поэта. Она говорила о нем: «Более привлекательного человека и более милого и интересного собеседника я никогда не встречала. Да, такого друга, как Пушкин, у нас никогда не было, да таких людей и нет! Для нас с мужем приезд поэта был величайшим праздником и торжеством. В нашей семье он положительно был родной…» или: «Александр Сергеевич был очень оживленного характера, любил очень болтать и смеяться, и так смеялся заразительно, до упаду! И многих увлекал за собой!.. Замечательные глаза, глаза, все говорившие и постоянно менявшие свое выражение, поэтому он мне ни на одном портрете не нравился, все это деланные выражения».
Пушкин, в свою очередь, считал ее «одной из самых душевно привлекательных женщин из тех, кого он знал». Вера Александровна была музыкальна, любила петь и играть на гитаре. Пушкин часто просил ее сыграть на фортепьяно и мог часами слушать музыку. По совету Пушкина Нащокин женился на ней, бросив свою сожительницу цыганку Ольгу Солдатову. После смерти мужа Наталья Николаевна 1 апреля 1837 года сообщала П. В. Нащокину: «Постоянным желанием Пушкина было поднести Вашей супруге браслет, не позволит ли она мне поднести его от его имени? Я так счастлива иметь возможность исполнить малейшее его желание — это единственное утешение, которое мне остается».
Павел Воинович умер в 1854 году. У него было четыре дочери и два сына. Старших детей Нащокины назвали Александром и Натальей, в честь четы Пушкиных. Есть сведения, что к Вере Александровне после смерти мужа сватался секундант Пушкина в последней дуэли К. К. Данзас, вышедший к тому времени в чине генерал-майора в отставку, но она ему отказала, сумев сохранить с ним в дальнейшем хорошие отношения.
Вера Александровна, забытая всеми и обнищавшая, жила в селе Всехсвятском под Москвой. Она оказалась одним из последних представителей близкого окружения Пушкина, продававшей его письма, чтобы иметь хотя бы минимальные средства к существованию. Только 26 мая 1899 года о ней вспомнили, и как почетную гостью привезли на торжества, посвященные 100-летней годовщине со дня рождения Великого поэта, где к ней с благодарственной речью обратился ректор Московского университета. Она сидела среди почетных гостей рядом с дочерью Пушкина Марией Гартунг. Как писал об этом событии пушкинист Н. А. Раевский: «Вера Александровна смотрела на статую поэта, которого в этот день официальная Россия „от финских хладных скал до пламенной колхиды“ торжественно вводила в казенный пантеон славы, и вспоминала дорогого ей Александра Сергеевича, умевшего так заразительно хохотать…»
Удивительно, но в столь почтенном возрасте ее воспоминания о событиях жизни поэта были феноменально точны. Полностью совпадали с действительными: имена, даты событий, портретные описания и т. д.
Вера Александровна умерла 16 ноября 1900 года. Известие об ее смерти начиналось словами: «Друг Пушкина, Вера Александровна Нащокина…»
Соллогуб Надежда Львовна
Надежда Львовна Соллогуб (1815–1903) — дочь Льва Ивановича и Анны Михайловны (ур. Горчаковой) Соллогубов, двоюродная сестра В. А. Соллогуба, жена (с 1836) А. Н. Свистунова, фрейлина великой княгини Елены Павловны.
Она являлась признанной светской красавицей, в числе горячих поклонников которой числились сын Н. М. Карамзина Александр и даже сам великий князь Михаил Павлович. Литературный критик, профессор Петербургского университета А. Н. Никитенко в своем дневнике отметил: «…На концерте у Д. Л. Нарышкина видел одну из первых красавиц столицы, графиню Надежду Львовну Соллогуб, она поистине очаровательна». Это подтверждает и акварельный ее портрет, написанный П. Ф. Соколовым: белое фарфоровое лицо, чистые голубые глаза и золотистые локоны, очаровательная грация.
Д. Ф. Фикельмон, имевшая личные причины для неприязни к Соллогуб, в своем дневнике привела свою оценку внешности Надежды Львовны: «Молодая Соллогуб, только что вышедшая из пансиона „Святой Екатерины“ довольно хороша, с не особенно выразительным лицом, но с красивыми чертами и глазами, но в ней нет свежести. Лицо из тех, которые или нравятся, или вообще не нравятся».
Пушкин часто встречался с Соллогуб в 1832–1836 годах в светском обществе, а также у Вяземских и Карамзиных.
В. Ф. Вяземская впоследствии утверждала, что в этот период Пушкин «открыто ухаживал» за Надеждой Соллогуб. 5 октября 1832 года он написал обращенное к ней стихотворение «Нет, нет, не должен я, не смею, не могу…».
По исследованию пушкиниста А. Бархатова следует, что в 1834 году Пушкин уделял ей особенно заметное внимание. Так, в своих дневниках (он маскировал ее под персоной «S») поэт писал:
7 апреля — «Вчера… у гр. Фикельмон S не было»;
10 апреля — «Вчера вечер у Уварова — живые картины. Долго сидели в темноте. S не было — скука смертная»;
18 декабря — «Вчера[17] вечер у S».
В письмах к жене Пушкин тоже писал о ней:
21 октября 1833 года — «Охота тебе, женка, соперничать с гр. Сал[логуб]. Ты красавица, ты бой-баба, а она шкурка. Что тебе перебивать у нее поклонников? Все равно, кабы гр. Шереметев стал оттягивать у меня Кистеневских моих мужиков».
5 мая 1834 года: — «Вчера был у княгини Вяземской, где находилась и твоя гр. Сал[логуб]… За Салог[уб] я не ухаживаю…»
26 мая — «…Лучше бы ты о себе писала, чем о S, с которой забираешь в голову всякий вздор…»;
3 июня — «…Гр. Сал[логуб] встретил недавно. Она велела тебя поцеловать…»;
26–27 июня — «Когда я представлялся в[еликой] к[нягине], дежурная была не С[оллогуб], а моя прищипленная кузина Чичерина, до которой я не охотник, да хоть бы и С[оллогуб] была в карауле, так уж если влюбляться…»;
11 июля — «…Ты сердишься на меня за С[оллогуб]… С С[оллогуб] я не кокетничаю, потому что и вовсе не вижу…» и т. д.
Однако Пушкин продолжал встречаться с Соллогуб, вызывая ревность жены, вплоть до отъезда Надежды Львовны за границу в июле 1836 года, где в октябре она вышла замуж за А. Н. Свистунова, молодого человека из ближнего окружения Долли Фикельмон. Вернулась Н. Л. Соллогуб в Россию уже после смерти поэта.
Романова Елена Павловна, великая княгиня
Елена Павловна Романова (1806–1873), ур. принцесса Вюртембергская, Фредерика-Шарлотта-Мария — жена (с 1824) великого князя Михаила Павловича Романова.
Пушкин познакомился с ней в последние годы своей жизни. Первая его встреча с Еленой Павловной произошла в ее дворце на Каменном острове 27 мая 1834 года. Тогда он был ей впервые представлен, о чем сам написал жене: «В прошлое воскресенье представлялся я великой княгине. Я поехал к ее высочеству на Каменный остров в том приятном расположении духа, в котором ты меня привыкла видеть, когда надеваю свой великолепный мундир. Но она так была мила, что я забыл и свою несчастную роль, и досаду».
Елена Павловна была незаурядной личностью; образованным и прекрасно разбирающимся в литературе человеком. Она дружила со многими литераторами, музыкантами и государственными деятелями. Брат мужа, царь Николай I, говорил о ней: «Самая ученая из нашей семьи».
Пушкин приносил ей не только свои произведения, но и те, что запрещались царской цензурой и подлежали немедленному изъятию и уничтожению, например, «Записки Екатерины II». «Великая княгиня взяла у меня Записки Екатерины II и сходит от них с ума», — записал 8 января 1835 года Пушкин. Он встречался с Еленой Павловной не только на светских мероприятиях, но и в узком кругу (иногда вместе с ним были В. И. Анненков, Е. В. Мейендорф и др.). 26 декабря 1835 года великая княгиня сообщала мужу в Лозанну: «Я видаю иногда Вяземского, как и твоих протеже — семью его, и я приглашала два раза Пушкина, беседа которого кажется мне очень занимательной». За несколько дней до роковой дуэли поэт встречался с Еленой Павловной у нее в узком кругу (по свидетельству В. И. Анненкова). Последняя же их встреча состоялась накануне дуэли 26 января 1837 года на балу у графини М. Г. Разумовской.
С. Н. Карамзина вспоминала: «Вечером княгиня Елена Павловна была тоже на этом балу, она не танцевала… Я видела Пушкина последний раз; он был спокоен, смеялся, разговаривал, шутил; он несколько судорожно пожал мне руку, но я не обратила внимание на это».
После дуэли Пушкина с Дантесом Елена Павловна очень переживала за жизнь поэта, посылала записку за запиской Жуковскому, ежечасно справляясь о состоянии Пушкина и предлагая любую свою помощь: «…Я хочу спросить Вас, не согласились бы послать за Мандтом [врач царской семьи], который столь же искусный, как оператор. Если решиться на Мандта, то, ради бога, поспешите и располагайте ездовым, которого я Вам направляю…»
Однако Жуковский решил Мандта не приглашать, полностью доверившись врачу Арендту. Уже потом, будучи в раскаянии, что не использовал этот шанс, писал об этом отцу поэта С. Л. Пушкину: «Великая княгиня, очень любившая Пушкина…»
В день смерти Пушкина Елена Павловна записала: «Итак, свершилось, и мы потеряли прекраснейшую славу нашего отечества! Я так глубоко этим огорчена, что мне кажется, что во мне соединяются сожаления и его друзей, и поклонников его гения…» Свой альбом, в который Пушкин записал незадолго до дуэли стихотворение «Полководец», она берегла: не давала никому для записи стихов и вырвала все предшествующие автографу поэта записи. Этот альбом с пятью страницами четкого изящного пушкинского почерка сравнительно недавно (в 1970 году) был обнаружен в Государственном историческом архиве.