– Сами вы, как я вижу, дрессированные! – произнес в свою защиту Кот и хотел было покрутить лапой у виска, но тут скатерть сползла вслед за сыром вниз, а грохот бьющейся посуды заглушил его слова.
Отец схватил свой тапок и запустил его в пса. Бассет резво нырнул под стол, прихватив с собой любимую обглоданную косточку, и от страха закрыл глаза длинными ушами.
– Наших бьют! – закричал Кот, в душе объединившись с непонятным гостем, поскольку его слюнявое лобызание покорило кошачье сердце.
От этой кутерьмы чижик в клетке встрепенулся, взмахнул раненым крылом и стал чирикать что есть мочи.
Отец резко выскочил из-за стола и заткнул руками уши: он даже не заметил, как обронил что-то тяжелое на пол.
Мышка решила возглавить войну, которая могла вот-вот разгореться, выхватила из миниатюрных ножен шпагу и прыгнула с буфета на стол.
Но Александр поднял руку, призывая к тишине:
– Стойте! Отец, как ты мог?! – с нотками отчаяния в голосе произнес поэт. Его рука держала царский свиток с огромной красной сургучной печатью и надписью «Надзор» – тот самый, который только что в передряге упал на пол.
Няня ахнула и, чтобы не закричать, ухватила губами край своего платка.
– Сынок! Я же как лучше хотел! Присмотрел бы за тобой по-отцовски! Вот до чего ты без родительского контроля докатился! – с этими словами он снова посмотрел в монокль на Кота, а затем на вооруженную Мышку. – Стыд-то какой! Перед царем краснеть за тебя приходится! – неловко улыбнулся отец и пожал плечами.
Его слова наполнились для поэта видимыми образами: за спиной старика возникли фигуры суровых чиновников «при параде»: слева – предводитель дворянства Опочецкого уезда Пещуров, справа – псковский губернатор Адеркас, в центре – министр иностранных дел Нессельроде, а с высоты, с портрета на стене, строго взирал Александр I. Эти персонажи из видения начали оживать и поучать поэта. Пещуров и Адеркас дружно положили руки на отцовские плечи, отчего старик еще раз вздохнул, а император высунулся из рамы и погрозил пальцем.
Пушкин покраснел от злости, его рука со свитком в отчаянии ударила по столу. Няня ахнула и, чтобы не наговорить лишнего и не добавить «дров в огонь», еще крепче зажала рот платком.
Сургучная печать стукнулась о столешницу, и надпись «Надзор» по буквам рассыпалась на осколки, разлетевшиеся в разные стороны.
– Сашенька! Не надо! – не удержалась Няня, опасаясь непоправимого.
Поэт как по команде опомнился, снял с головы цилиндр, подхватил им осколки и, вращая шляпу подобно фокуснику, перемешал их. А затем с чуть заметной улыбкой высыпал преображенное содержимое на стол.
Неожиданно буквы сложились в другое и вовсе неприятное слово – «Позор». Но волшебный цилиндр не объяснил главное – кому? Это слово, как беспощадный судья, было готово провозгласить приговор каждому, кто его прочтет.
Отец пристально сквозь монокль посмотрел на надпись и, сильно уязвленный, в ярости стукнул кулаком по столу.
Александр, видя реакцию отца и ощутив силу этого слова, тоже стукнул кулаком, отчего на столе что-то подскочило и упало на пол. Бассет жалостливо заскулил и заглянул в глаза хозяина. В них он увидел гнев и отчаяние – они, словно два жандарма, вывели отца из комнаты. На прощанье дверь громко хлопнула перед самым носом Бассета, который пытался броситься за хозяином.
Издалека, как издевка, прозвучало:
– Поехали! В столицу!
Пес услышал отдаляющийся звук бубенцов. Тело Бассета обмякло, он сел у порога, поднял морду и завыл протяжно и пронзительно от тоски и одиночества.
Через секунду вой заполнил собой комнату, и этой волне звуковой вибрации подчинилось все вокруг. Рюмки своей хрустальной музыкой враз превратили буфет в музыкальную шкатулку. Зубы у Кота застучали лезгинку. Волна прицельно ударила в портрет с надписью «Папа и сын».
Картина закачалась и с грохотом упала, разломившись на две части, словно подтверждая случившийся раскол между отцом и сыном.
– Ко мне! – пропищал охрипшим голосом чижик, и Бассет, узнав знакомую команду, оживился и подбежал к клетке.
Чижик уткнулся клювом в раненое крыло и жалостливо пискнул.
Этот звук заставил переключить внимание всех, кто находился в комнате.
Няня незамедлительно достала аптечку и с помощью Кота, Мышки и Бассета наложила чижику бинтовую повязку. Александр, покрутив клетку в руках, задумался, возможно что-то сопоставляя в сознании, и выкинул ее в открытое окно.
Чижик оживился и прыгнул ему на плечо.
Поэт стоял у стола и печально смотрел на слово «Позор», не ощущая того, что оно снова начинает обретать над ним свою губительную власть. Темные тени букв выросли до огромного размера. Александр тронул буквы рукой, пытаясь переставить их, но они были беспощадны и превратились в слово «Ссылка».
Чижик посмотрел на это, спрыгнул с плеча поэта и легко, как будто зерна, начал клевать буквы, уничтожая их магическую силу.
– Ура! – что есть мочи завопил Кот, размахивая от радости лапами.
Мышка взмахнула шпагой, наступив на остатки букв ногой, и вытянулась в стойке победителя.
– Ура! – поддержала Няня. Потирая рукой поясницу, она подняла свиток с пола и бросила его в разожженный камин. Бумага вспыхнула и исчезла навсегда, а вместе с ней – страх, печаль и одиночество.
Александр подошел к Бассету и присел с ним рядом.
Пес поднял глаза и в знак новой дружбы положил к ногам поэта свою любимую косточку. Пушкин улыбнулся и потрепал его по голове, приподнимая его длинные уши.
– Помогай, займись делом! – ревностно отреагировал Кот, обращаясь к Бассету и пытаясь соединить две половины лежащей на полу картины. – Косточкой нас не купишь, посмотрим, на что ты еще сгодишься.
Бассет тут же пустил в ход свое главное «оружие» и облизал всех подряд, вмиг превратив их в одинаково мокрых, но счастливых.
Наступивший вечер, по обыкновению, соединил домочадцев за столом с горячим чаем и пирогами, показав, что всякому дню подобает своя забота, а ночь темна не навек.
За окном прогремел гром и застучали капли. Поэт выставил цилиндр в окно и, сам не понимая зачем, наполнил его дождевой водой.
– Разрешите мне теперь фокусы показать, – шепотом, чтобы не разбудить дремавшую Няню, сказал Кот и, немного взболтав содержимое цилиндра, опрокинул его на стол.
Вода залила скатерть, и на ее поверхности проступили поэтические строки…
…Но злобно мной играет счастье:
Давно без крова я ношусь,
Куда подует самовластье;
Уснув, не знаю, где проснусь.
Всегда гоним, теперь в изгнанье
Влачу закованные дни.
Услышь, поэт, мое призванье,
Моих надежд не обмани…