103.
Субъективизм сейчас выставляется как добродетель. Ныне и по нынешней моде – рейтинг главного героя начал стремительно падать: зачем ума искать и целить так высоко? «В том мирке, куда он так неосторожно вторгся, ему суждено быть только шутом и безумцем. <…> Действуя героически (в своих координатах), Чацкий независимо от чьих-либо мстительных планов, смешит, как шут, и пугает, как безумец»104. Такое мнение поддержано: «Чацкий выполняет в пьесе функции “шута”, осмеиваемого насмешника»105.
Любителей потоптаться на «Горе от ума» набирается немало; не будем перебирать все эти выпады. Лучше прислушаемся и приглядимся к самому герою.
Ничуть не пустой оказывается затея разобраться, что же это за человек – Александр Андреич Чацкий!
Только не странен ли наш аспект: зрелость героя? За одни сутки повзрослел? Чацкий как раз привлекает цельностью характера. Только не всё сразу. Герой показан молодым, увлекающимся, обидчивым, покорным чувству одному, ошибающимся там, где не споткнется человек средних дарований. Обстоятельства помогут обнаружить, что он мудрый.
Если Софья – полусирота, то Чацкий, получается, – полный, да еще и ранний сирота, выросший в доме друга отца, Фамусова. Эти сведения скупые, но внятные. Впору зачислять их Фамусову в актив.
К слову, в Чацком и сейчас живы воспоминания ранних детских лет:
Где время то? где возраст тот невинный,
Когда, бывало, в вечер длинный
Мы с вами явимся, исчезнем тут и там,
Играем и шумим по стульям и столам.
А тут ваш батюшка с мадамой за пикетом;
Мы в темном уголке, и, кажется, что в этом!
Вы помните? вздрогнём, что скрипнет столик, дверь…
Софья не поддерживает эти воспоминания: «Ребячество!»
Гоголь напутствовал: «Забирайте же с собою в путь, выходя из мягких юношеских лет в суровое ожесточающее мужество, забирайте с собою все человеческие движения, не оставляйте их на дороге, не подымете потом!»
Получается: не возрастом, но душою Чацкий моложе Софьи!
Чацкий врывается в Москву отнюдь не как борец, его цель камерная, личная: навестить девушку, которую полюбил и чувство к которой за годы отлучки не остыло. А она повзрослела и похорошела. Он ведет себя по отношению к Софье так, как будто не было трех лет разлуки! Он нисколько не сомневается, что девочка к моменту разлуки любила его и сохранила это чувство. А встреча его обескураживает: девушка ему не рада!
Чацкий пускается в иронические воспоминания о былых знакомых. Но это не средство найти хоть какую тему для разговора: это попытка возобновления контакта. Возможно, при новой встрече, фактически при вторичном знакомстве с Софьей, герой действует на основе сложившегося опыта. Если когда-то девочка охотно соглашалась действовать по сценарию старшего, ей это нравилось, то почему сейчас «ни на волос любви»? Это Чацкого обескураживает. Солидарный с героем аргумент выдвигал О. М. Сомов: «…он привык забавлять ее своими колкими замечаниями насчет чудаков, которых они знали прежде… Самая мысль, что это прежде нравилось Софье, должна была уверить его, что и ныне это был верный способ ей нравиться»106. Того же мнения придерживался А. С. Суворин: Чацкий «помнит, как нравились ей его насмешки, как она хохотала с ним. Воскресить перед ней эти воспоминания, понравиться ей ими – вот чего он желал»107.
Подтвердим текстом. Лиза еще до появления Чацкого нахваливает его – Софья этим недовольна: «Он славно / Пересмеять умеет всех; / Болтает, шутит, мне забавно; / Делить со всяким можно смех». У Лизы другое мнение: «И только? будто бы?» Лиза – свидетель, что когда-то шуточки Чацкого Софью не просто смешили, а ей нравились. Было – да прошло. Зрителю-читателю это сразу ведомо, а для Чацкого тот факт, что прошло, – шокирующая неожиданность! Его попытка косвенным путем (шуточками над окружающими) восстановить контакт не только безуспешна, но и дает отрицательный результат. Софья не удерживает резкость: «Вот вас бы с тетушкою свесть, / Чтоб всех знакомых перечесть». Чацкий удивлен: «Послушайте, ужли слова мои все колки? / И клонятся к чьему-нибудь вреду?»
Стало быть, дело в переменах, которые произошли в Софье? Для зрителя это на виду, а для героя возникает загадка Софьи. Если в комедиях возникает загадка ситуации, зрители разгадывают ее вместе с положительным героем, их сочувствие на его стороне. «Горе от ума» строится иначе: здесь нет сюжетной интриги, здесь в основе психологическая задача понять главного героя, да еще такого, который ведет себя странно.
Фамусов не то чтобы рад гостю, но вполне доброжелателен, обнимает, приговаривая: «Здорово, друг, здорово, брат, здорово». Но первый разговор с Чацким у них обоих совсем не получился. Хозяин озабочен, не друг ли детства приснился дочери и не успела ли она поведать о том приехавшему: такой неотразимый повод для нежелательного отцу их сближения! Чацкий озабочен холодностью девушки, так что отвечает невпопад и спешит на время откланяться.
Для понимания воззрений героя первое действие представляет собой своеобразную экспозицию, для развития общественного конфликта – всего лишь идеологическую разминку. Второе действие идеологически самое насыщенное, здесь два первостепенных монолога Чацкого.
Главный герой поначалу внешне спокоен, а в то же время более чем когда-либо позже «не в своей тарелке». Он игнорирует свое же обещание рассказать о путешествиях, потому что совершенно потрясен холодностью Софьи, никак не может отвлечься от этих мыслей, а с Фамусовым говорит о ней – как будто о постороннем для того человеке, нарываясь на вполне естественную иронию. Даже о сватовстве заходит речь, но для героя вроде как только из праздного любопытства. Понятно: Чацкий начинает не со сватовства, а с выяснения чувств девушки.
А с хозяином дома разговор быстро выходит на политические темы. Надобно осмыслить решительное заявление Чацкого: «Служить бы рад, прислуживаться тошно». Герой не выставляет политических условий, т. е. не связывает свою позицию с режимом государственного устроения (монархического или республиканского); он только оценивает политику данной власти. В ответ он получает развернутый монолог Фамусова, многословный, но по мысли весьма неширокий, предназначенный лишь для опровержения утверждений Чацкого. Речь Фамусова конкретна и адресна. Он и начинает, и кончает подначкой («все вы гордецы!» – «Вы, нынешние, – ну-тка!»), но это формальность: не мнение гостя его интересует, всё говорится в поучение Чацкому, с подразумеванием, что он не один такой строптивый. «Фамусов – демагог, циник, пошляк. Он подозрителен, во всем видит смуту, крамолу, неповиновение, бунт. …он сознательно провоцирует гневные филиппики Чацкого: “А? как по-вашему?..”»108. По Фамусову, уважения заслуживает лишь тот, кто умеет служить, а умение служить не только не исключает, но предполагает как обязательное условие умение подслужиться. Цепочка власть предержащих длинная, а венчается «монаршиим лицом».
Чацкому учиться «на старших глядя» ну никак не хочется. И речь его своеобразна: Фамусов конкретен, Чацкий стремится к обобщению, ему хочется «посравнить да посмотреть / Век нынешний и век минувший…» Привлекает этот философский размах. Но тут же выясняется: Чацкий приехал каким-то розовым романтиком – в мир, которого не понимает, в мир, который его не понимает.
Началось со встречи с девушкой, которую любил, а увидев после разлуки, полюбил еще крепче – да потерялся, не обнаружив взаимности. Теперь говорит с отцом этой девушки – как будто совсем с чужим человеком. А ведь это особа важная: он стоит между ним и возлюбленной! С ним-то надо было хотя бы на ссору для начала не нарываться. У Чацкого никакого терпения нет: услышал нечто противное своим убеждениям – и сразу в свару.
Об этом свойстве героя хорошо написал О. М. Сомов: «…в ту минуту, когда пороки и предрассудки трогают его, так сказать, за живое, он не в силах владеть своим молчанием: негодование против воли вырывается у него потоком слов, колких, но справедливых. Он уже не думает, слушают и понимают ли его, или нет: он высказал все, что у него лежало на сердце, – и ему как будто бы стало легче. Таков вообще характер людей пылких, и сей характер схвачен г. Грибоедовым с удивительной верностию»109.
Цель Фамусова (прочесть нравоучение), пусть наивная, понятна. Но с какой целью говорит Чацкий? Он пользуется деталями из фамусовского описания, но придает им символическое обобщение, от конкретики уходит («Я не об дядюшке об вашем говорю»); он говорит не собеседнику, а в пустоту (мечет бисер!).
Между тем сопоставления двух веков у Чацкого односторонни. Один безжалостно осуждается: «Прямой был век покорности и страха, / Всё под личиною усердия царю». Другому – завышенная хвала:
Хоть есть охотники поподличать везде,
Да нынче смех страшит и держит стыд в узде;
Недаром жалуют их скупо государи.
«Фамусов, подозревая при первой встрече в Чацком жениха Софьи, недоволен вовсе не потому, чтобы считал его зловредным вольнодумцем; нет, но этот франт-приятель отъявлен мотом, сорванцом, и только. И лишь когда из уст Чацкого полились те обличения, за которые мы полюбили его», Фамусов изумлен. Для него «это совершенно новые качества выросшего в его доме юноши»110.
Финал сцены потрясающий! Следует ярчайший эпизод из серии «говорить – не слышать». По форме – диалог. Но каждый из поочередно говорящих собеседника не слышит. Чацкий еще не закончил свою речь и продолжает витийствовать, а Фамусову выслушивать с его точки зрения кощунство уже невмочь, и он начинает вставлять осудительные реплики, выплескивая свои эмоции. Этот абсурд первым видит Чацкий; он уже не удивляется (финал разговора с Софьей открыл ему, что на его слова реакция собеседника может быть для него неожиданной), закругляет свою речь. Но разгоряченный Фамусов реагирует уже не на слова, а только на звук речи,