дарства Российского» Карамзина. «Плоды наук…» – безгранично широкое понятие; к тому же частные вопросы легко переходят и в проблему возможностей просвещения вообще, острую в эти годы для самого поэта. «Добро и зло…» – основные понятия этики; они важны сами по себе, но не менее важны на стыке с другими сферами – науки, политики, хозяйственной деятельности; обрести критерии разграничения добра и зла – решить важнейшую мировоззренческую проблему. «И предрассудки вековые…»: романтическое искусство (Ленский – поэт-романтик) установило эстетическую ценность народного творчества, проявило интерес к преданиям, легендам, обрядам, суевериям старины. «И гроба тайны роковые…»: вопросы смертности человека или бессмертия его души связаны с широким кругом вопросов религии и атеизма. «Судьба и жизнь…»: кто хозяин человеческой жизни – сам человек или некая вне его находящаяся сила? Это те же вопросы, что и в размышлениях о роковых тайнах гроба, только не по «ту», а по «эту» сторону. Наконец, Пушкин заканчивает универсальным обобщением: «Всё подвергалось их суду». Исчислен круг так называемых «вечных» вопросов, на которые просто обязан искать ответы каждый думающий человек. И дело не в содержании ответов: таковые будут индивидуально варьироваться. Само размышление на подобные темы, когда возникает к ним подлинный интерес, – нескучное дело. Замечательно, что не вдруг произошедшее отрешение от кризиса оказалось основательно подготовленным.
Вот и еще один чрезвычайно значительный парадокс в богатом на парадоксы «Евгении Онегине». Рисуя в первой главе молодого человека с психологическими странностями, поэт опирается на свой прием альтернативного мышления. Здесь он особенный, уникальный: состоит всего из двух, но зато контрастных объяснений, почему герой прервал светский образ жизни. Здесь необычно то, что оба (несовместимые!) объяснения оказываются истинными: в первой главе преждевременная старость души – результат первоначального замысла поэта. В четвертой главе пресыщенность героя – результат удлинения его биографии.
Вероятно, Пушкин обратил внимание, что включение в перечень контрастных объяснений нуждается в мотивировках, а они бывают излишними в повествовании в стихах. Поэт находит новое решение. Он не отказывается от альтернативного мышления, склонного к поиску контрастов, но уходит от формы перечня; контрастные суждения даются не в связке, а автономно.
Результат для поэта, пожалуй, оказался неожиданным. Альтернативный подход (под другим названием) увидел Л. В. Пумпянский, но его наблюдение не получило большой поддержки. Разобщенные контрастные суждения поэта не осмыслены до сих пор.
Показывая деревенскую жизнь Онегина, Пушкин отсекает побочные обстоятельства, которые могли бы дополнительно скрашивать жизнь героя. Изменение состояния Онегина происходит на фоне «красных летних дней». Но тут же поэт фиксирует, что «наше северное лето» быстротечно, «мелькнет и нет», переходит к описанию осени и нарочито сгущает краски. Пушкинские признания в любви к осени широко известны; не на слуху, что случилось это не изначально. «Весной, при кликах лебединых, <…> Являться муза стала мне». Зато осенние ассоциации долгое время были печальными. Четвертая глава романа отразила первоначальную тенденцию. Осень здесь удостоена минорных восклицаний. На целую строфу развернута серия откровенно ироничных советов «кой-как» заполнить однообразное медленное время. (Впрочем, это барская проблема; кому круглый год дел невпроворот <как и поэту!>, скучать некогда: «На нивах шум работ умолк» – «В избушке распевая, дева / Прядет, и, зимних друг ночей, / Трещит лучинка перед ней»). Тем показательнее, что Онегин не скучает даже глухой осенью, когда «приближалась / Довольно скучная <для всех!> пора». Именно после авторского восклицания: «В глуши что делать в эту пору?» – следует описание умиротворенного состояния Онегина.
Прямым Онегин Чильд Гарольдом
Вдался в задумчивую лень:
Со сна садится в ванну со льдом,
И после, дома целый день,
Один, в расчеты погруженный,
Тупым кием вооруженный,
Он на бильярде в два шара
Играет с самого утра.
Правда, тут желательно еще акценты расставить верно. Если они на бильярде – скука Онегина получает гротесковое выражение. Но кий в руках героя – просто небольшой стимулятор внутренней энергии. Это не спортивное увлечение: Онегин вряд ли считает, сколько шаров он забил сегодня в сравнении с тем, сколько забил вчера. Главным надо, конечно, признать первое: «в расчеты погруженный». И это, в свою очередь, не означает буквальное (один из ироничных советов – «проверяй расход»); расчеты – надо читать: раздумья. Указание на сосредоточенную духовную жизнь героя – факт чрезвычайной важности.
Но и здесь поэт как будто специально не делает изображение слишком ясным. Там, где много сказано, он притеняет сокровенное иронией. Само сближение соседей предварено ироничным замечанием автора, что их дружба возникает «от делать нечего», и к авторской иронии должно отнестись с доверием (она прогнозирует драматический финал недолгой дружбы героев). Звонко зазвучало исчисление идеологических споров Онегина и Ленского – тут же следует ограничительное понижение: «Но чаще занимали страсти / Умы пустынников моих». Там, где легко можно было бы сделать уточняющий акцент, поэт уводит повествование в сторону: в четвертой главе непосредственная картина встречи героев дана в сниженном плане; разговор минует высокие материи, носит сугубо бытовой характер, Ленский замкнут на мыслях об Ольге. Этот фрагмент писался уж точно после вести о 14 декабря; для разговоров о высоких материях время наступало явно неподходящее. Впрочем, надо считаться и с повествовательными возможностями жанра. Исчисление тематики разговоров уместилось в строфу – и благо. В прозаических романах развернутые интеллектуальные диалоги героев – прием обычный. Но в романе в стихах невозможно представить себе главу, состоящую из философского разговора.
Оборвала непродолжительный умиротворенный образ жизни Онегина в деревне ссора и роковая дуэль с Ленским. Воспринимается достаточным, убедительным объяснение, почему Онегин едва ли не в панике покинул усадьбу: «окровавленная тень / К нему являлась каждый день». Это суждение поэта, не чужака-недоброжелателя. Но Пушкин не оставляет альтернативного подхода к описанию! В письме к Татьяне сказано именно иное, контрастное: «Несчастной жертвой Ленский пал… / Ото всего, что сердцу мило, / Тогда я сердце оторвал…»
А тут еще один сильный аргумент против устойчивой концепции сохраняемой монопольной скуки Онегина в деревне. И что же ему «было мило»?
«Ото всего» означает не что-то одно, а многое. На первое место можно поставить споры с Ленским. Они – не ради приведения взглядов новых приятелей к единству. Это невозможно из-за разницы характеров и позиций. Но споры в заглавном герое заново пробудили интерес к жизни. Растревоженная совесть Онегина не позволяет продолжить начатое, а оставленного жаль.
Все-таки надо признать мысль Онегина ленивой. Да, Ленский опрометчиво решил, что на именинах Татьяны будет «своя семья», а скопилась куча «всякого такого сброду». Великодушия Онегину не хватило, он «надулся», «поклялся Ленского взбесить». Ухаживанием за Ольгой этого добился.
Заметив, что Владимир скрылся,
Онегин, скукой вновь гоним,
Близ Ольги в думу погрузился,
Довольный мщением своим.
Эта скука полностью ситуативна и легко вытесняется привычным способом, раздумьем. Думы героя не угадать, но одно можно утверждать определенно: они уводят хозяина за пределы ларинской залы. Только как раз им тут очень надобно было бы задержаться. Ленский покидает дом Лариных с обидой, которая гасится только дуэлью. Поступок легко угадываемый. Скучая близ Ольги, Онегин не утруждает себя обдумыванием последствий своей мести. Его мог бы насторожить и визит Зарецкого, поскольку известно хобби «старого дуэлиста», но забывчивый мститель и тут не догадался о подоплеке визита. Онегин тяжко переживает свою оплошность, но исправить ее уже будет не в силах.
Пусть скука, а после убийства друга в более высокой концентрации – тоска обрамляют, берут на кольцо деревенскую жизнь Онегина: срединному взлету нужно отдать должное. Читая «Евгения Онегина» и обдумывая прочитанное, надо очень многое держать в памяти, оценивать каждую деталь с разных сторон, пытаясь вписать эти детали в цельное представление; неизбежна корректировка первоначальных впечатлений. Давайте воспользуемся доверием поэта, который связующие узлы оставил на осмысление читателя. Учтем и своеобразие работы Пушкина над романом: многое обдумывалось в самом процессе создания произведения, все акценты заранее расставить было невозможно, а задним числом давать слишком внятные разъяснения поэту не захотелось.
Подчеркнем: деревня – чрезвычайно важный этап в жизни Онегина. Здесь герой в полный рост: и в блеске скептического ума, и с душевной черствостью. Здесь он наиболее естествен и находит замену счастью.
Хронологически деревенский период жизни заглавного героя весьма краток, умещается в половину года. Сюжетно же это вся сердцевина повествования, со второй по шестую главу, и даже седьмая глава, без Онегина, продолжает (через описание его опустевшего кабинета) рисовать деревенского Онегина. И заявку на «деревенскую» тему содержит уже экспозиционная первая глава. Но тем самым понять героя центральных глав, основного объема романа, не просто привычно скучающим и хандрящим, а живущим полнокровной и внутренне насыщенной духовной жизнью означает качественно иное представление о пушкинском герое и общем рисунке его эволюции.
В четвертой главе перед нами новый герой, на новом этапе своих поисков. Главное – вытеснена и отторгнута хандра. Герой занялся осмыслением важнейших мировоззренческих проблем.
Обратим внимание еще на некоторые детали. Четвертая глава пошла в ход во второй половине октября 1824 года. Писалась медленно: ее оттеснял, выйдя на первый план, «Борис Годунов». Когда Пушкин описывал дни Онегина, летний и осенний, он мог поглядывать в окно своей усадьбы в Михайловском летом и осенью 1825 года. Но важнее натуры (в общем-то типовой, вроде бегущей под горой реки) была натура историческая. Благодаря визиту Пущина Пушкин фактически узнал о существовании тайного общества и тогда же, хоть и бегло, познакомился с «Горем от ума». Переосмысление героя происходило у Пушкина по внутренним причинам, но кстати пришлась и комедия Грибоедова, поспособствовав поднятию уровня Онегина. Он и Чацкий остаются разными, но два интеллектуала в чем-то дополняют друг друга.