скому изложению эти герои не могут нравиться людям с позитивными ценностями жизни.
А теперь вопрос самый естественный: Онегину нравились ли герои хранимых им книг? Предполагаю, что такой вопрос мог не возникать из-за очевидности ответа: конечно, нравились; иначе зачем их надо было привозить с собой и держать в кабинете136? Но возможно иное объяснение: книги могли иметь свой вес – за постановку важных проблем, и это не индульгенция их героям.
Между тем основы такого понимания этих книг заложены еще в критике Белинского, писавшего по поводу осознания Онегиным своего сходства с героями любимых книг: «Это еще более говорит в пользу нравственного превосходства Онегина, потому что он узнал себя в портрете, который, как две капли воды, похож на столь многих, но в котором узнают себя столь немногие, а большая часть “украдкою кивает на Петра”. Онегин не любовался самолюбиво этим портретом, но глухо страдал от его поразительного сходства с детьми нынешнего века. Не натура, не страсти, не заблуждения личные сделали Онегина похожим на этот портрет, а век» (с. 454–455)137. Кстати, тут содержится и ответ на вопрос, почему Онегин – не подражатель книжным героям. Подражать можно тогда, когда тянешься за героем, как за идеалом. Онегин угадывает свое сходство с героями, подражать которым ему – по размышлении – не хочется (сам он и порвал с таким образом жизни); уловить с ними былое объективное сходство – значит обнаружить свойства глубокого, честного ума.
Татьяна, конечно, с азартом читает сами онегинские книги. Но она находит не косвенный, а прямой путь к возможности видеть душу манящего и загадочного для нее человека! «Хранили многие страницы / Отметку резкую ногтей»; на полях «она встречает / Черты его карандаша».
Везде Онегина душа
Себя невольно выражает
То кратким словом, то крестом,
То вопросительным крючком.
Вопросительный крючок – знак сомнения, а не одобрения. Как раз все эти пометы вряд ли отдалили Татьяну от того, кто завладел ее внутренним миром. Даже напротив: они не усилили разочарование до критической точки, а укрепили не исчезавшее очарование героя. «Яснее понимать» означает не разъединение, а сближение героев.
Татьяной, думается, верно было понято главное. И новый – уже не романтизированный, а реальный – Онегин не мог ее разочаровать, он стал для нее ближе и понятнее. «Идеализация героя кончилась, но вера в его человеческое достоинство осталась, осталась и любовь»138.
Привычная интуиция Татьяны (человеческое свойство, не дар небесный) идет впереди ее рассудка – и в очередной раз не обманывает ее… «Не может он мне счастья дать». Вот и сказаны героиней уже в ночь после именин очень важные слова. Емкая фраза позволяет по-разному расставить акценты. Выделим ключевое слово «счастье». Оно понималось Татьяной как высшая награда жизни, но за недоступностью теряет теперь значение цели жизни. Это ведет к ослаблению волевого импульса. Тогда начинает звучать: он не может дать… К чему это приведет? «…я другому отдана».
Пушкин сохраняет верность принципам своего повествования. Вновь убеждаемся: он не желает давать готовые решения, а, с изящной подсказкой, оставляет ответы на возникающие вопросы на додумывание и выбор читателей.
Заранее неизвестно, какие потенциальные способности в человеке разовьются, а какие заглохнут: это зависит от сопутствующих обстоятельств, от непредсказуемых промежуточных шагов. В романе в стихах ситуация усугубляется. Самопознание персонажей не может обгонять авторские решения, а поэт начал обширное повествование без предварительно обдуманного плана, на доверии к жизни, способной скорректировать план. Не просто записывается заранее придуманное – происходит неостановимое познание автором героев, углубление в их характеры.
Татьяна (конечно же, надеясь на лучшее) в своем письме все-таки учитывала возможность двойной реакции героя:
Надежды сердца оживи,
Иль сон тяжелый перерви,
Увы, заслуженным укором!
Но это акция вежливости. Онегин предстал перед ней в его обаянии – и не порадовал взаимностью. Умом она понимает: он поступил с нею «благородно»; тем не менее считает его выбор несправедливым. Сердце страдает, но поправить этим ничего нельзя. Довольно абстрактные объяснения героя вряд ли были ею поняты. Душа Онегина открылась (хотя бы приоткрылась) ей в его покинутом кабинете. Нет надобности преувеличивать это знание, нет возможности его конкретизировать. Но Татьяна, для которой любовь была главной ценностью жизни, поняла самое важное: любовь – не единственная ценность в духовном мире каждого человека, бывают иные предпочтения.
Значение онегинской школы для героини абсолютно точно определено Белинским: «Итак, в Татьяне, наконец, совершился акт сознания; ум ее проснулся. Она поняла наконец, что есть для человека интересы, есть страдания и скорби, кроме интереса страданий и скорби любви» (с. 497).
Именно так! Вот теперь Татьяне станут понятны онегинские слова: «Но я не создан для блаженства; / Ему чужда душа моя…» – раньше они не могли восприниматься иначе, как нелепость, фраза. Выходит, герой перед ней не лукавил: иерархия ценностей индивидуальна и разнообразна. Духовное, хотя и заочное общение Татьяны с Онегиным преобразовало ее любовь. Теперь Татьяна не только поймет, но и примет образ мыслей Онегина – другие «страдания и скорби, кроме интереса страданий и скорби любви».
Если раньше, до этого момента, Татьяна в глубине души, вопреки прямому отказу Онегина от ее любви, даже самой себе боясь признаться в этом, все еще на что-то надеялась (в ночь после именин эта надежда, даже в худшей форме, выплеснулась наружу), готовая погибнуть, считая гибель от него любезной, то теперь она сознательно и отрешенно переступает черту. Она становится одновременно близкой Онегину и бесконечно далекой от него. Онегин и не подозревал, какую трагическую пропасть между ними он разверзает, предлагая Татьяне любовь брата. Она и стала его сестрой. Но теперь другие отношения между ними невозможны. Татьяна по-прежнему продолжит любить Онегина, но эта любовь задвигается в тайники души, чтобы существовать для нее одной; отныне она исключительно духовна и будет избегать даже малейшего выражения в поступке.
Продолжая любить героя, Татьяна освобождает себя от нравственных обязательств перед ним. Теперь, и только теперь, и только поэтому перестает осознаваться как измена любимому брак с другим. Татьяна изменилась не тогда, когда вышла замуж и стала княгиней: это перемены внешние. Их бы тоже не было, если бы в Татьяне перед тем не произошли перемены внутренние. В понимании Татьяны брак без любви не являлся нарушением нравственной нормы: это закрепленное традицией выполнение долга. Видимо, можно сказать больше: брак без любви в сознании героини, где-то в запасниках, сохранял, конечно, не сравнимые с ценностями брака по любви, и все-таки некоторые ценности. Но для этого надо иметь сердце спокойное, а если в нем любовь к другому? Правда, Онегин сам отказался от этой любви и даже советовал полюбить «снова». Татьяну не связывают обязательства перед Онегиным, однако тут нужно переступить через собственный внутренний запрет. Теперь смирение «души неопытной волненья» становится возможным. Как Онегин, она будет искать интересы жизни вне любви; будет помнить и завет няни: «Так, видно, бог велел». «Посещения дома Онегина и чтение его книг приготовили Татьяну к перерождению из деревенской девочки в светскую даму, которое так удивило и поразило Онегина» (Белинский, с. 498).
Татьяна предчувствовала несовместимость идеала и практической жизни. Появление Онегина внесло смятение в ее жизнь, поманило надеждой жить по книжному идеалу, но герой не поддержал ее надежду. Татьяна, обновив идеал, ушла в обычную жизнь, не обольщаясь на ее счет; прежнюю половинку идеала она сохранила в душе своей как согревающий ее огонек.
Если Татьяна идет от книжного идеала к «живой жизни», то Онегин, пресыщенный прозой жизни, мечтает об идеале (и успевает найти идеал в другой сфере); главным образом героев разделяет содержание их поисков, но имеет свое значение и побочное обстоятельство – что счастью героев помешало отсутствие синхронности целей в поисках. Татьяна (любя Онегина!) не ответила на его возвышенную любовь. Любовь Онегина опоздала не только потому, что Татьяна вышла замуж, а еще и потому, что Татьяна изменила свои убеждения.
Что происходит во внутреннем мире Татьяны в то время, которое отмечено резким внешним переходом от провинциальной барышни к знатной даме? Натура Татьяны обнаруживает стойкость. Главное – сохраняется ее «двоемирие», только перестраиваются его компоненты.
Значительно раздвигает рамки и тем увеличивает свое значение реально-практический мир. Татьяне-княгине надо выезжать в свет, принимать у себя светских знакомых. Если в деревне Татьяна связана с реальным миром минимально и (применяя к Татьяне авторское словцо об Онегине) «нечувствительно», то теперь бытовая жизнь тяжела для нее, «постылой жизни мишура» ее томит. И все-таки Татьяна идет на компромисс и без видимых усилий выполняет пунктуально и безупречно все свои светские и семейные обязанности. Что дает ей силы для постоянного самообладания, понять нетрудно.
Татьяна осталась человеком романтического мировосприятия, ее прежний романтический мир потеснен в объеме, но не разрушен. Когда «младые грации Москвы» «в отплату лепетанья» про свои и чужие сердечные тайны требуют ответного признанья, Татьяна
…тайну сердца своего,
Заветный клад и слез и счастья,
Хранит безмолвно между тем
И им не делится ни с кем.
«Клад и слез и счастья»? Значит, счастье и в безответной любви имеется! Это – по пушкински: «Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать». А безмятежное счастье – сыщи-ка его…