Почему бы не обдумать сомнительную, но в пушкиноведении активную версию: Татьяна, теперь уже окончательно считая Онегина «коварным искусителем», не верит в серьезность его чувства. Отсюда и выражения такие строгие: «какая малость!», «чувство мелкое». А вот если бы это чувство было не мелкое, а большое, – как знать, чем ответила бы на него Татьяна. Предположение, что Татьяна считает чувство Онегина мелким, кажется, подтверждается ее предшествующими словами:
Зачем у вас я на примете?
Не потому ль, что в высшем свете
Теперь являться я должна;
Что я богата и знатна,
Что муж в сраженьях изувечен,
Что нас за то ласкает двор?
Не потому ль, что мой позор
Теперь бы всеми был замечен,
И мог бы в обществе принесть
Вам соблазнительную честь?
А здесь конкретизация, во что может вылиться «мелкое чувство». Татьяна, разумеется, не может знать, что Онегин когда-то владел искусством «науки страсти нежной», но она видела своего кумира в роли «коварного искусителя» – в тяжкий для нее день именин. Все-таки в этом самом решительном размышлении чувствуется что-то нарочитое.
Рассудим так: Татьяна считает мелким не чувство Онегина, но любовь как чувство, какой бы огромной сама по себе она ни была. Ее рассуждения о любви Онегина как предложении ей светской интрижки, за неимением лучших аргументов, – нарочитая прозаизация и дискредитация того огромного, что их обоих наполняет, – может быть, именно для того, чтобы хоть как-нибудь подавить и в себе, и в нем переполняющее их чувство. Вот очень важное рассуждение Татьяны; оно не вполне понятное, если его брать изолированно; но оно вполне вразумительное в контексте обрисованной позиции героини:
…знайте: колкость вашей брани,
Холодный, строгий разговор,
Когда б в моей лишь было власти,
Я предпочла б обидной страсти
И этим письмам и слезам.
Иначе говоря: остался бы Онегин прежним, «деревенским» – язвительным, гордым, независимым, он больше заслуживал бы право на уважение Татьяны. На уважение. О любви опять-таки не могло быть и речи. Сохраняющаяся любовь Татьяны к Онегину – чувство заповедное, дорогой остаток ее юности; чувство только «про себя» (Белинский, с. 497), тайник, куда нет доступа никому, Онегину в том числе. Главный аргумент на этот счет уже высказан: Татьяна приняла онегинскую позицию «вольности и покоя» взамен любви, и возвращение на прежние позиции любви = счастья для нее невозможно; настоящая онегинская любовь теперь для нее – всего лишь «обидная страсть».
«А счастье было так возможно, / Так близко!..» Счастье было возможно теоретически – и невозможно практически: развитие героев идет не синхронно, и они всегда оказываются на разных уровнях. Вначале многоопытный и гордый Онегин – и романтическая еще почти девочка Татьяна. Затем овладевшая его идеалами Татьяна – и сломленный жизнью, опустошенный Онегин, зовущий ее вспять, к прошлому, куда возврата нет.
И происходит горькое, хотя и естественное. Татьяна признается:
А мне, Онегин, пышность эта,
Постылой жизни мишура,
Мои успехи в вихре света,
Мой модный дом и вечера,
Что в них?
Чувствовать неуют в образе жизни, для иных недосягаемом и притягательном! И как с таким самочувствием соотнести формулу «вольность и покой»? Какая же тут «вольность»? Но – единой модели жизни не существует. Татьяна стремится осмысливать то, что делает, и делает выбор сознательно, своей волей. Она не стремится выходить из предназначенного ей временем семейного круга, поскольку сама его выбрала.
Татьяна активна даже тогда, когда действует не по своей инициативе. Мать проявила очень большую настойчивость в замужестве дочери («Меня с слезами заклинанья / Молила мать»), но княгиня не шлет упрека в ее адрес, винит себя: «Неосторожно, / Быть может, поступила я…» Только разве была альтернатива? Что бы значила осторожность? Ожидание, что Онегин вернется в деревню с повинной? Это означало бы стать смешной в собственных глазах.
Благодаря случаю скромная провинциалка оказывается «богата и знатна». Это вносит колорит в ее жизнь, но не является главным. Татьяна повинуется голосу долга, установлений традиции. Замужняя, она в глазах Пушкина ни в чем не теряет обаяния идеала. Только потому, что поступает нравственно, оберегая честь мужа даже перед искушением любовного счастья? Но так судить о Татьяне было бы слишком мелко. Нравственный поступок надо воспринимать как норму, а не как нечто исключительное; иначе понятия морали просто девальвируются. Тут дело в отношении Татьяны к тому, что и как она делает. Жить миром простых забот, соблюдать установление приличий – это широко доступно. Но и в таких рамках жаждущие удовольствий находят их, а платящие долг требуют компенсации, вознаграждения за добродетель. Татьяна являет пример самоотречения, альтруизма, она живет не для себя, а для людей, и это ее осознанный выбор, «добровольный крест». На такое способен не каждый. Вот в чем состоит величественность простоты. Вот почему Татьяна не просто поступает нравственно, но совершает нравственный подвиг.
Трудно подражать Татьяне в ее стоицизме. Хотя бы будем знать, что существует такой высокий человеческий пример, в глазах Пушкина – идеал.
Взаимная плодотворность – вот главная характерность отношений главных героев романа. Увы, накопленный опыт не позволяет реализовать упущенные возможности.
Есть разница, прямо или косвенно реализуются духовные силы. Татьяне возвышенными порывами приходится жертвовать. Она подчиняет себя простым установлениям обычаев. Хочется думать, что даже и в бытовом решении роль героя в духовном развитии Татьяны велика. Вспомним: в письме Татьяны явственно звучит сетование на появление героя, без которого «души неопытной волненья» смирить было бы много проще. Теперь смирение сердца оказывается возможным. Татьяна осуществляет то немногое, что остается на ее долю, становится «верной супругой», но привносит в это немногое все богатство духовности, разбуженной явлением героя.
«Как изменилася Татьяна!» А она сохранила в новой ситуации качества души, живучесть которых воспринимается неожиданной. И не только сохранила, но и развила, видоизменила их. Сохранить духовность на почве быта… Видимо, потери неизбежны (Татьяна понимает это: «Я лучше, кажется, была…»). Но твердость и стойкость натуры выявляет себя и в этом случае.
Татьяну можно назвать прилежной ученицей Онегина. Но она талантлива по натуре, а такой ученик не бывает копиистом. Ученик превзошел учителя.
Прежде всего Онегин не сумел утвердить вольность и покой заменой счастья в жизни. Презирая заслуживающих презренья окружающих его людей, он дразнит их – и остается зависимым от них. Татьяна не проповедует, она на деле «покойна и вольна». При этом она не бежит от людей, она в гуще света, но она независима. За свою независимость она платит страшную цену. Она идет на компромисс, поступаясь девичьими идеалами, но зато безоговорочно отвоевав возможность особого поведения и в обществе, и, вероятно, в семье.
Татьяна – не копиист, как сказано. Она не только усваивает чужие уроки, хотя даже их усваивает творчески. Она дописывает на знамени слово, которого никогда не было в лексиконе Онегина, – долг. Не будет преувеличением признать, что в этом и состоит урок, который она возвращает Онегину. Долг – широкое и необычайно созвучное «декабристскому» времени слово.
Свое письмо Татьяна закончила упованием: «мне порукой ваша честь…» Те же слова она повторит в концовке исповеди, но здесь они звучат иначе, крепче: «Я знаю: в вашем сердце есть / И гордость, и прямая честь».
Трудно выстраивать что-то на обломках несбывшегося счастья, но напутствие дорогого человека сохранить гордость может послужить необходимой опорой.
Но это уже не проблема романа, а проблема гипотетической судьбы героя.
6
Чацкий показан героем единственной любви. Простая приязнь к девочке, с которой он рос, преобразуется у него, по мере его взросления, в новое чувство. В финале их детской дружбы, вспоминает Софья, «Он съехал, уж у нас ему казалось скучно, / И редко посещал наш дом…»
Только вряд ли он съехал со скуки; версия героини, которой ныне любовь Чацкого мешает, а потому даже сердит, сомнительна. Вероятно, Чацкий «съехал», когда возникла необходимость разобраться в своих новых чувствах, да и заново выстроить отношения. И какая требовательность к себе, какая боязнь фальши!
Для Софьи чувства Чацкого – не секрет: «Потом опять прикинулся влюбленным, / Взыскательным и огорченным!!..»
Нет, не прикинулся – открылся! Тут Софья, задним числом, себя оправдывает: дескать, на игру (?) партнера и у нее не было серьезного отклика. А Чацкий проверил свое чувство и демонстрирует то, что в нем останется неизменным даже и три года спустя. Но необычность ситуации сохраняется: герои расстались, «когда она была еще почти девочкой, в тот период девичьей жизни, когда невинность тела и души делает женщину похожей на ангела»142.
Надо прямо сказать, что мотивировка поведения героев здесь для читателей (исследователей) – задача очень трудная: по существу можно опереться лишь на свое понимание логики их выбора; разночтения неизбежны.
Любовная ситуация на ранней стадии, со стороны глядя, не лишена комизма. Чацкий убеждается в серьезности своего чувства – и что прикажете делать? Требовать ответного чувства? Посвататься? Именно такие действия (задним числом, разумеется) считал бы логичным критик-поэт другого времени и на героя сетует: Чацкий «уезжает на целых три года не по долгу службы, а по своему желанию, уезжает, не сделав ей предложения, не написав ей за это время ни одного письма»143. И что бы на сделанное предложение могла ответить четырнадцатилетняя девочка? И как бы воспринял сверхраннее сватовство отец? В какой роли предстал бы непризнанный жених перед Софьей в своих письмах? И как бы за такие письма Софья перед отцом отчитывалась?