В глазах общества (пуще того – отца девушки) Чацкий еще «жених» несостоявшийся, даже по возвращении144; что уж тут говорить о ситуации до отъезда.
Молчалин настойчиво рекомендует Чацкому съездить к Татьяне Юрьевне: у нее покровительства можно удостоиться. Чацкий возмущен: «Я езжу к женщинам, да только не за этим». Ловим героя на слове! За «чем» он ездит к женщинам?
А он – светский человек и в общении с женщинами находит приятность145. Среди прибывших на фамусовский бал ему встретятся две (про женщин нехорошо говорить – старых) прежних знакомок. Одна (автором представлена как «молодая дама»146) – Наталья Дмитриевна Горич. Она получила от Чацкого комплимент, в Музейном варианте даже более пылкий. Этот факт оценим в меру его реального значения. «Комплиментарные» отношения никого ни к чему не обязывают. И Наталье Дмитриевне приятность общения не помешала присоединиться к версии о сумасшествии Чацкого. Еще у него произошла встреча с графиней-внучкой. Тут Чацкий был холоден, только отвечал на вопросы, притом недружелюбно, в отместку (?) получил клеветнический укол.
Чацкий возвращается в Москву с «движениями сердца», которые в нем «ни даль не охладила, / Ни развлечения, ни перемена мест». Нет оснований ставить под сомнение его признание:
Я верю собственным глазам;
Век не встречал, подписку дам,
Что б было ей хоть несколько подобно!
Если бы спросить героя, за что он так пылко полюбил подругу детства, он, при всем его остром уме, пожалуй, не смог бы ответить. Полюбил – и всё. Безотчетно. Иррационально, если такое слово кому-то больше нравится. Полюбил сердцем, которому аргументы не требуются. Приходится заключить, что любовь Чацкого к Софье – типологически – вполне подобна любви Софьи к Молчалину: толчок (безотчетный) от жизни – а далее образ, созданный воображением147. Софье было даже проще: она высветлила то, что было перед глазами. У Чацкого совсем иная ситуация: он покинул четырнадцатилетнюю девочку – повстречал расцветшую девушку-невесту. Сердечко Чацкого не остыло за годы отсутствия, при виде девушки, которая «похорошела», оно и вовсе затрепетало. Но ведь три года сердце хранило образ: адекватен ли он человеку, сформировавшему свой идеал уже без влияния былого друга? «Чацкий упорно, одержимо видит ту Софью, к которой он ехал, а не ту, к которой приехал. А это – две разные Софьи»148.
Есть существенная разница в сходном: Софья облагораживает недостойного человека, Чацкий угадывает незаурядность Софьи; но и он многое рисует себе превратно. Главная ошибка – он не сомневается во взаимной любви, а таковой не случилось.
Какой динамикой чувств сопровождается первая встреча! «Чацкий вбегает к Софье, прямо из дорожного экипажа, не заезжая к себе, горячо целует у ней руку, глядит ей в глаза, радуется свиданию, в надежде найти ответ прежнему чувству – и не находит»149. У исследователей почему-то не встречалось сомнение: Чацкий к той, с которой играл в детские игры, обращается на «вы», причем наедине (присутствие Лизы не в счет). А если бы на прежнее «ты» (неужели был на «вы» с четырнадцатилетней девочкой?) – сразу между ними существенно сокращалась бы дистанция. Для Софьи, которой прежняя близость уже не нужна, вежливость героя – прямой подарок.
Не все непрописанные детали-ретро восстанавливаются: трудно определить, насколько серьезным было детское чувство Софьи к Чацкому. Девушка его значительным не воспринимает («Ребячество!»). Чацкий уверен, что его любовь к Софье была взаимной, надеялся, что таковой и сохранилась, – и растерян, не находя этому подтверждения.
И. А. Гриневская убеждена, что Чацкий вполне бы мог в Софье если не пробудить прежнее, то заронить новое чувство. Но своими шансами «Чацкий не сумел воспользоваться. …Он, вместо того, чтобы обратиться к ней с простыми и немудрыми словами, всегда находящими доступ к сердцу, разражается сатирой на Москву…»150. Что поделать! Чацкий объясняет свое состояние: «я пользуюсь минутой, / Свиданьем с вами оживлен, / И говорлив…» В ответных репликах Софьи проступает язвительность: «Гоненье на Москву. Что значит видеть свет!»; о смеси языков – «Но мудрено из них один скроить, как ваш». Софью (идейно) иногда зачисляли в лагерь Чацкого; этот первый обмен репликами свидетельствует об ином – и потом получает подкрепление.
Кажется логичным убеждение: если героиня испытывает влечение к герою, то она усваивает и его взгляды. Но если поостеречься воспринимать полудетские чувства Софьи сложившимися, то еще меньше оснований человеку на рубеже детства и юности предъявлять мировоззренческий счет; взгляды-то у него уже есть, только они не вызрели. А если опереться на выношенные мировоззренческие постулаты Софьи: «Ах! если любит кто кого, / Зачем ума искать и ездить так далёко?»; «всегда застенчиво, несмело»; «Шутить! и век шутить!»; «Да эдакий ли ум семейство осчастливит?» Тогда выяснится: такие постулаты сформировались не в зоне Чацкого, а в зоне Молчалина.
Довершает провал Чацкого его выпад против Молчалина: тут уж Софья выступает заступницей своего нынешнего кумира.
Голос подлинной страсти Чацкого в начале третьего действия – настоящий бред влюбленного. Поневоле возникает сомнение: по силам ли даются обещания? Их просто невозможно выполнить! Чувство перетянуло бы «мир целый»? Для людей типа Чацкого это невозможно. В его адрес уже говорилось: «Ах! если любит кто кого, / Зачем ума искать и ездить так далеко?» Но вроде бы предполагаются всякие «мысли» и «дела» – «вам угожденье»? Тогда не лишним было бы уточнить, надобно ли подруге такого рода «угожденье», зато не всякое реально потребное угождение ему бы понравилось.
Не надо подозревать в герое недобрый умысел, сознательные преувеличения. Мы слышим голос страсти151. И Чацкий свое состояние определяет точно: ум с сердцем не в ладу. Тут говорит только сердце. Кстати, это точно фиксирует Софья, когда произносит про себя (т. е. не для героя, а для зрителей-читателей): «Вот нехотя с ума свела!» Ведь в буквальном смысле слова: сумасшедший = с ума сшедший (тут – сведенный). Так что, выясняется, Софья на Чацкого и не клевещет, когда говорит случайно подвернувшемуся гостю: «Он не в своем уме»; другое дело, что все переворачивается и на смех подымается горе. Двусмысленная фраза концентрируется на зловещем смысле; безымянных господ N и Д Кунарев остроумно именует «детекторами сплетни»152.
А Чацкому советовали: ты бы помирился с той, ради которой в Москву приезжал, она кое-что поняла. Но и он кое-что понял! «…Чацкого не ревность мучает, а страшит немыслимая возможность нравственного родства Софьи с фамусовским миром»153. Она, как герой выяснил, и принадлежит чуждому ему миру. Именно ей адресовано самое резкое отмежевание: «Довольно!.. с вами я горжусь моим разрывом». Отношение к фамусовскому миру ясное, можно без уточнений, вскользь: «Вон из Москвы!»
Только как же причислять Софью к фамусовскому обществу, если отец очень желал бы выдать дочь за Скалозуба («И золотой мешок, и метит в генералы»!), а ей приглянулся незнатный и небогатый Молчалин? Но женская половина этого общества себе на уме.
В финале какая печаль у Фамусова самая острая? «Ах! боже мой! что станет говорить / Княгиня Марья Алексевна!» Это кто такая? Мы не знаем. Вся информация о ней – только в этой реплике. Конечно, княжеский титул почитаем, но никакого места в служебной иерархии – так было принято – она не занимает. А в сознании Фамусова она персона наиважнейшего значения.
Властолюбие грибоедовских женщин представлено в разном масштабе. Княгиня Марья Алексевна, несомненно, из тех, кто задает сам образ жизни. Наталья Дмитриевна Горич в негласной иерархии занимает место много ниже, но не комплексует. Ее деспотизм замкнут семейным пространством, зато здесь она добивается беспрекословного подчинения себе: нагляднее становится привычка властвовать в любом бытовом пустяке, да еще под знаком трогательной заботы супруги о здоровье мужа. Ее муж был военным, теперь в отставке, со своим положением смирился, себя именует «твой работник».
Обратим внимание на такой эпизод. Слуги суетятся, сценическая площадка перестраивается к предстоящей вечеринке. И вот что важно: слуга-распорядитель «стучится к Софии в дверь»: «Скажите барышне скорее, Лизавета: / Наталья Дмитревна, и с мужем154, и к крыльцу / Еще подъехала карета». Слуга даже не стал какую-то минутку дожидаться, чтобы посмотреть, кто там еще уже подъехал, а вот о приезде (первой) Натальи Дмитриевны тотчас доложил. Личной встречи между Софьей и Натальей Дмитриевной не показано, но нет оснований сомневаться, что между ними короткие отношения, и это ключик к пониманию образа Софьи. Какой главный урок извлекает Софья из этого общения? Не тот ли, что и «ей хочется иметь мужа-пажа, мужа-мальчика, такого, какого удалось выдрессировать из Платона Михайловича»155. И, может быть, тут мы найдем еще один повод для антипатии Софьи к Скалозубу: будучи молоденькой женой, не покомандуешь без пяти минут генералом.
Что требуется для того, чтобы любовь была счастливой? Банально: прежде всего нужно, чтобы эта самая любовь реально была, да еще взаимная. А чтобы любовь была прочной и гармоничной, нужно много условий, среди которых мировоззренческое единодушие – условие далеко не из последних. «Любить – это значит смотреть не друг на друга, а вместе в одном направлении» (Антуан Сент-Экзюпери).