Кстати, ближайший сподвижник Герцена Н. П. Огарев считал нужным отметить, что герой комедии (в рамках ее действия) не принадлежал к тайному обществу. «Образ действий Чацкого он связывает не с тактическими установками тех или иных декабристских организаций, а с “энтузиастическим” мироощущением большинства лучших русских людей всего того этапа жизни, когда назревало первое революционное выступление против самодержавия»172.
По делу декабристов привлекались 579 человек, признаны виновными 289. Самый расклад многозначителен.
По духу времени и вкусу
Он ненавидел слово «раб».
Зато попался в Главный штаб
И был притянут к Иисусу.
Так написал Грибоедов в автоэпиграмме. В советские годы признавалась только программа-максимум: выделялись именно нелегальные вольнодумцы. Упускалась из виду программа-минимум, а «по духу времени» слой легальных вольнодумцев был плотным и широким. Здесь были люди значительные: и наши Грибоедов и Пушкин, и «декабрист без декабря» Вяземский. Эту общественную среду можно именовать околодекабристской. Она была широкой и пестрой. Здесь и Чацкому найдется место.
Несомненно, героя ждет духовный кризис, выход из которого нелегок и нескор. Ему необходимо залечить оскорбленное чувство. А что будет далее – вопрос остается открытым. Не будем сетовать, что герой не успел осмыслить пережитое. Он передал эстафету читателям: думайте, принимайте решения… Вам жить! Автор занавес опустил, и не наше дело пытаться что-то рассмотреть за непроницаемой преградой. Задачей писателя было показать героя не в новой, а в избранной ситуации, обнаружение которой повергает героя в психологический шок. Выбор героя отсрочен, реальный показ такового мельчил бы тему, разнообразное подменял индивидуальным. Пусть бы на примере героя писатель отыскал оптимальное решение! Что делать зрителям-читателям? Стройными рядами – вслед за героем? А ведь в том и суть проблемы, что решать ее выпадает каждому индивидуально, в меру своих способностей и воззрений. Глобальность проблемы – как жить человеку в разобщенном мире – не осмыслена до сих пор.
В конце XIX – начале XX веков проблема Чацкого перешла (сохранив свою конструкцию!) из социальной в психологическую сферу. Очень серьезным достижением в изучении «Горя от ума» мог бы восприниматься очерк Гончарова, если бы… не чувствительное противоречие: признавая миссию Чацких жертвенной, писатель-критик упрямо представляет ее победительной. Это утверждение получило широкий резонанс.
Ю. Айхенвальд пророчествовал, что навсегда останется «близок и дорог тот герой, который перенес великое горе от ума и оскорбленного чувства, но, сильный и страстный, не был сломлен толпою своих мучителей и завещал грядущим поколениям свое пламенное слово, свое негодование и все то же благородное горе»173.
На советском этапе нашей истории декабристская тема в трактовке комедии вновь была выдвинута во главу угла, с перехлестами, которых пруд пруди. Серьезный недостаток «историко-центрического» подхода состоит в том, что литературный текст используется лишь как толчок, а мировоззренческая позиция автора осознается, часто с натяжкой, на основе фактов исторической жизни. Был усвоен и взгляд на Чацкого как на победителя – хоть и потенциального, но все равно несомненного (оптимизм сохраняется доныне)174.
Жизнь обнажила иное.
3
Если «Горе от ума», созданное автономно, само по себе, в силу открытого времени волей-неволей соотносится с историческими событиями 1812 года и 14 декабря, то «Евгений Онегин» под влиянием этих исторических событий преобразуется.
Преобразование, как уже отмечалось, началось по внутренним причинам. Первая глава послана в печать в конце октября 1824 года, вышла в свет в феврале 1825 года. Предисловие снабдило биографию героя твердой датой: его кризис, готовивший разрыв со светским обществом, вызревал в конце 1819 года. К читателю пришел молодой герой с преждевременной старостью души, тогда как в рабочей тетради он повзрослел на восемь лет. А с января 1825 года Пушкин по-новому смотрит на свою современность. Добавляется ясности в восприятии исторических событий в конце декабря, в пору, когда в черновик четвертой главы вписываются последние строфы…
До поры до времени неясность «дали свободного романа» не томила Пушкина. Поэт сразу же приступал к созданию очередной главы, даже без беловой обработки черновика предыдущей. С февраля 1825 года роман подвигался уже двумя поступательными потоками: поэт (имея солидный творческий задел) приступил к печатанию романа отдельными главами. Оставаясь актом творческого сознания поэта, «Онегин» постепенно становился достоянием читательской публики, актом сознания общественного.
Настало и такое время, когда дорисовка судеб героев оказалась невозможной без ориентации на общий финал романа. Когда же в воображении поэта, хотя бы и смутно, замаячил тот самый «берег», с которым, в конце концов, Пушкин поздравит и себя, и читателя?
Первый факт на пути к обозначившемуся финалу – косвенный – относится к началу 1828 года. 28 марта вышла из печати шестая глава «Онегина» с пометой: «Конец первой части». После шестой главы дорисовка судеб героев оказалась невозможной без ориентации на общий финал романа. Высказывалось обоснованное предположение, что в силу характерной для Пушкина композиционной стройности вторая часть равнялась бы по объему первой, следовательно, был замысел завершить роман двенадцатой главой. Изредка высказываемое предположение, что за второй могла бы последовать третья (и т. д.?) часть, сугубо умозрительное. В 1835 году Пушкин создает ряд стихотворных набросков как ответ друзьям на просьбу продолжать роман. Хотя прямого отказа на эту просьбу наброски не содержат, ироничный тон изложения просьбы предвосхищает только такой характер авторского решения. Пушкин простился с героем «надолго… навсегда…»
По всей вероятности, на содержание замысла построения романа в двенадцати главах проливают свет известные воспоминания М. В. Юзефовича, восходящие к беседам Пушкина летом 1829 года. По этим сведениям, Онегин попадал в число декабристов или (логичнее не «или», а вследствие чего, ссыльным) погибал на Кавказе175; предпочтительнее видеть тут не два варианта судьбы героя, а два этапа одного.
Есть основательное подкрепление этой гипотезы. 16 сентября 1827 года Алексей Вульф, тригорский и тверской знакомый Пушкина, делает в дневнике запись о том, как он накануне, 15 сентября, был на обеде у Пушкина в Михайловском. После обеда играли на бильярде. Вульф записывает бесценное суждение Пушкина: «Непременно должно описывать современные происшествия, чтобы могли на нас ссылаться. Теперь уже можно писать и царствование Николая, и об 14-м декабря»176. Роман в стихах не исчерпывал интереса поэта к декабристской теме, но нет сомнений, что здесь эта тема была неминуемой. В свете записи Вульфа можно относиться как к факту, что осенью 1827 года у Пушкина был замысел «Онегина» в двенадцати главах с включением в сюжет романа декабрьских событий.
У нас уже был повод упомянуть о том, что на вопрос, можно ли писать «об 14-м декабря», Пушкин получил прямой ответ в сенате на допросе об авторстве стихов на 14 декабря: последовал строжайший запрет выпускать на публику стихи, не пропущенные цензурой. Так что первоначальный замысел концовки романа мог быть реализован только в случае амнистии декабристам и снятия запрета с декабристской темы. Такого милосердного акта Пушкин страстно желал, надеялся на его принятие, но – не дождался. Роман не мог зависать без окончания неопределенно долго. Пришлось искать приемлемое окончание.
4
У меня нет намерения возрождать догмы советского времени (равно как нет и предубеждения против дельных наблюдений только потому, что они сделаны в советское время). В наше время отношение к революциям приобрело негативный характер в широком диапазоне от скептицизма до резкого неприятия, так что и порицающие оценки движения декабристов сейчас не новость. В ходу мысли о том, каких потрясений России удалось избежать благодаря тому, что Пестеля не допустили до государственного управления.
Я не вхожу в оценку декабризма как явления, мне интересно только отношение Пушкина к его участникам, а оно устойчиво. Историческая оценка?
Не пропадет ваш скорбный труд
И дум высокое стремленье.
(«Наш скорбный труд не пропадет» – поддержал это утверждение в ответном послании Александр Одоевский, задушевный друг Грибоедова. Будем надеяться, что в отдаленной перспективе это не померкнет. Прогноз на ближайшую перспективу («Мечи скуем мы из цепей…») оказался не реальным.
Поэт умеет отличать поправимое от непоправимого: «надеюсь на коронацию: повешенные повешены; но каторга 120 друзей, братьев, товарищей ужасна» (Вяземскому, 14 августа 1826 года). В итоговом «Памятнике» в число своих заслуг, обеспечивающих ему долгую память в народе, поэт включает: «милость падшим призывал». Это о чем? О том, что всеми силами до конца ратовал за амнистию каторжникам.
Ныне стало модным писать о благодеяниях царей. Вот и тут. Ну, смутьянов – в Сибирь, зато поэту простили его «нехорошие» стихи и высказывания, вернули из затянувшейся ссылки. Правда, тут же (в попутный подарок?) запретили чтения «Бориса Годунова». А еще (в проверку, насколько исправился?) дали поручение написать записку о народном воспитании. Бенкендорф комментировал царское поручение: «…вам предоставляется совершенная и полная свобода, когда и как представить ваши мысли и соображения»; но особо подчеркивалось: вы же «на опыте видели совершенно все пагубные последствия ложной системы воспитания». Каково: «совершенная и полная свобода» – осудить «пагубные последствия»… Это ли не прямое издевательство?