А что Пушкин? Выделю неделовую деталь. Когда поэт называет каторжников друзьями, братьями, товарищами, он делает это в письме к близкому другу, Вяземскому; все естественно, доверительно. Но та же фраза – в тексте для царя! «Вероятно, братья, друзья, товарищи погибших успокоятся временем и размышлением, поймут необходимость и простят оной в душе своей». Текст перевернут. Теперь эта фраза о тех, кто здесь. Но ведь это значимо! Участников движения правительство распределило по разрядам и соответственно наказало. Проблема исчерпана? Ничуть, считает поэт, ибо дело в идеях. У пострадавших есть родные и близкие (т. е., можно предполагать, уцелевшие единомышленники). Какая дерзость: только как надежда (без гарантии, что будет реализована) высказывается предположение, что будет прощена жестокость приговора! Поэт уповает на благоразумие уцелевших, но и умению рассуждать надобно учить, а это как раз сфера воспитания и образования. Установка царя примитивна: служить и не рассуждать. Так что записка поэта удостоилась фраз казенного одобрения, а замечаниями ему по сути «вымыли голову».
Преобразование романа о современности в исторический роман о современности, да еще с плохо скрываемым сочувствием оппозиционерам, оказалось задачей невероятной сложности. Она была успешно решена ценой колоссального напряжения.
Роман в стихах дописала жизнь. Разгром декабристов стал исторической вехой, сама жизнь поделилась на до и после 14 декабря. Выяснилось, что «Евгений Онегин» попал в хронологические рамки исторически важной эпохи, ознаменованной широким общественным движением как следствием патриотического единения нации в Отечественной войне 1812 года; тайные общества декабристов предстали лишь его вершиной; легальный околодекабристский слой был весьма широким.
Декабристская тема романа в стихах – реальность, и нет оснований ее игнорировать. Онегин дорисован «без них», но – с думами поэта о них. Если есть проблема, ее надо изучать! Если мы хотим понять Пушкина, без темы декабристов не обойтись. «Мысли о декабристах, то есть об их судьбе и об их конце, неотступно преследовали Пушкина. <…> Пушкину не надо было их вспоминать: он просто их не забывал, ни живых, ни мертвых»177, – писала социологизмом не грешившая Анна Ахматова. «После казней и ссылок в 1826 году Пушкин остро пережил новую вспышку чувства солидарности с декабристами»178, – выделяет Ю. М. Лотман.
Произошло необычное. Предполагаемая, привычная для Пушкина альтернативность (вариативность), так характерная для манеры поэта, для финала романа внезапно сузилась, предстала безальтернативной, именно декабристской: тут сама история не оставила места на выбор, и встречно сработала ориентация романа на «открытое» время.
Такое решение оказывалось слишком терпким в реальной общественной ситуации, а поэт не может от него отказаться: оценим мужество художника. Декабристская тема предстала кровно необходимой, просто монопольной, а у властей она оказалась под строгим запретом. Поэту приходилось разграничить общий содержательный пафос романа, его стратегическую установку – и конкретные пути, формы реализации замысла, тактический выбор. Первое выбрано твердо, неуклонно. Второе вынуждено считаться с обстоятельствами, характер которых поэту еще предстояло уяснить. В итоге (при сохранении единства содержательной установки!) можно говорить, как минимум, о четырех вариантах окончания романа. (Привычка мыслить альтернативно, выгнанная в дверь, вернулась через окошко).
Первый, «первоначальный» вариант концовки, или план-максимум, – замысел романа в двенадцати главах, с включением декабристской темы в сюжет. По свидетельству М. В. Юзефовича, вариант отвергнут к лету 1829 года. В советские годы этот вариант воспринимался основным, не реализованным исключительно по цензурным условиям. Это явный перегиб, желаемое выдавалось за действительное. Принятое поэтом решение об отказе от этого замысла надобно уважать. Но и демонстративно предавать реальный факт забвению недопустимо.
Вторым вариантом финала стала реальная рукопись, завершенная в Болдине, – с прибавлением к опубликованным двух последних глав, восьмой и девятой. 26 сентября 1830 года Пушкин составил оглавление романа в составе трех частей и девяти глав. Поэт воспринимал работу над своим любимым детищем законченной. Этот вариант нам известен не полностью, поскольку завершенным текстом первоначальной восьмой главы мы не располагаем.
«Осьмая глава» («Странствие») таит загадку: была ли она написана полностью или только частично. Ю. М. Лотман, основываясь на изучении рукописей и рассмотрении «самих сохранившихся строф», усомнился в наличии завершенного текста восьмой главы («Путешествия»). Исследователь полагает: «Видимо, у Пушкина был какой-то обширный, но вряд ли завершенный окончательно текст главы, когда он отказался от мысли о ее полном включении и прекратил работу над ней»179. В пользу такого соображения можно добавить ряд аргументов. Прежде всего, это вызывающая удивление легкая готовность Пушкина «осьмую главу… вовсе уничтожить и заменить одной римской цыфрою…» уже в ноябре 1830 года. Настораживает сам параллелизм в работе поэта над двумя главами, восьмой и девятой. Наконец, никто из современников Пушкина такой восьмой главы в полном виде не читал или в чтении поэта не слышал. Катенин, которому мы обязаны сообщением о факте посещения Онегиным аракчеевских военных поселений, сам соответствующих строф не читал: он лишь «слышал… от покойного в 1832-м году»180 пересказ эпизода, информацию о его содержании – не более того. А. И. Тургенев в письме к брату Николаю от 11 августа 1832 года ссылается на поэтический текст, но оговаривает, что поэт читал ему «только отрывки».
Всего этого так много, что гипотеза о незавершенном характере восьмой главы приобретала бы очертания факта, однако есть и противоречащие ей данные. Во-первых, это упоминавшееся оглавление романа в составе девяти глав. На том же листе Пушкин обозначил даты начала и завершения работы, подсчитал, что писал «Онегина» 7 лет, 4 месяца, 17 дней. Скрупулезность подсчета гарантирует, что поэт полагал включенное в оглавление «Странствие» завершенной главой. Но обе последние главы были в тот момент в черновике; все онегинские черновики еще очень далеки от завершенного текста. Во-вторых, здравица роману в составе девяти глав содержится в одной из заключительных строф, опущенной и частично восстановленной в предисловии к «Отрывкам из путешествия Онегина»: «Я девять песен написал», «Хвала вам, девяти Каменам…» Но этот аргумент не вполне надежный: в черновиках девятой главы этой строфы нет. Не написаны ли эти строки позднее – специально для предисловия к «Отрывкам…»?
Версии о завершенном и незавершенном виде последних глав ничуть не перечеркивают друг друга! Различается не содержание оценок явления, а подход к его пониманию; вот он действительно осуществляется с разных сторон. Пушкин ставил даты окончания работы над главами в черновиках, видимо, считая доработку (создание беловой рукописи) уже делом техническим. Но восьмая глава окончательного текста, по оценке – «готовая в печать», дорабатывалась и в печать проводилась более года! Можно не сомневаться, что полный текст «Странствия» существовал, но в черновом (значит, в недоработанном) виде; вот полная беловая рукопись главы вряд ли была создана. Можно констатировать, что в Болдине Пушкин достиг желанного берега; в то же время судьба финала романа оставалась неясной. Уже в Болдине начались колебания в возможности и необходимости публикации «Странствия».
Пушкин страстно мечтал вернуть меч пострадавшим «друзьям, братьям, товарищам». Слишком велика была ставка, чтобы терять надежду. Но Пушкин не был рабом иллюзий. Вот почему уже к концу болдинского пребывания возникает мысль о двух вариантах концовки – для печати и не для печати; проект предисловия – достаточное тому подтверждение.
Третий вариант – это финал с исключением восьмой главы и с добавлением главы десятой (вариант «не для печати»). Вяземский записал в дневнике, что Пушкин девятой главой роман «кончает», но «из 10-й, предполагаемой, читал… строфы о 1812 годе и следующих. Славная хроника»181. Явное противоречие записи снимается лишь предположением, что Пушкин девятой главой «кончает» роман для публики, а десятую предполагает написать (уже начал писать) «не для печати». Но существует версия, что десятая глава специально и не писалась, а материалом для нее послужили нецензурные строфы главы «Странствие»182.
Можно уверенно предполагать, что второй и третий вариант по материалу не слишком отличаются, в существенной степени (если не полностью) совпадают: меняется композиционный способ включения в роман этого материала. Вариант с исключением восьмой главы и обозначением ее лишь цифрою проходит в раздумьях поэта; он не слишком удобен. Еще более неудобен вариант с десятой главой, поскольку она оказалась лишенной сюжетного стержня.
Вполне вероятно, что Пушкин так или иначе пришел бы к единственному построению финала – тому, который мы и видим в итоговой, опубликованной поэтом конструкции – в составе восьми глав, но с публикацией фрагментов опущенной главы. Опубликован вариант «для печати», а он оказался гибридным, соединив замыслы второго и третьего вариантов. Но можно себе представить, что если бы жизнь Пушкина продлилась, если бы ему довелось дождаться чаемого им события – амнистии декабристам (что означало бы исключительно важное в конкретном случае снятие запрета с декабристской темы), то была бы возможна публикация «Отрывков из путешествия Онегина» в расширенном виде, с добавлением того, что пока было «не для печати». Композиционная структура романа прояснилась, поэт приступил к его завершающей отделке и публикации: место возможным добавлениям определилось, но роман – в принципиальном звучании – обошелся и без них.