Финал третьего действия контрастен: присутствуют все гости, явившиеся на зов Фамусова. Это для того, чтобы подчеркнуть одиночество Чацкого, что фиксируется прямо: «И в многолюдстве я потерян, сам не свой».
Четвертое, последнее действие все построено на отъездах, но то – явление бытовое. Значимое отнесено к финалу. Здесь не просто отъезд главного горемыки к ночлегу. Здесь разрыв, решительный, бескомпромиссный.
Но комедию-то надо еще доиграть! Есть еще монолог Фамусова – адресный, к дочке, и совсем не грозный, как прежде, а жалостливый: «А ты меня решилась уморить?» Последние слова – это уже мысли уходящего: вслух, но для себя. А уйдет хозяин – кучками и по одиночке потянутся прочь и слуги. На этот раз сцена не опустеет. Остается безмолвная Софья. Наверное, к ней бросится Лиза. Скульптурный финал!
«Чацкий со скандалом покидает сцену, а вопросы – остаются. Они висят в опустевшем пространстве сцены…»199.
В «Горе от ума» нет победителей – все проигравшие. Софье, «конечно, тяжелее всех, тяжелее даже Чацкого, и ей достается свой “мильон терзаний”»200. Мало того, что рухнула ее самоотверженная любовь; это произошло предельно оскорбительным для нее образом: ей, барышне-хозяйке, снизошедшей до безродного человека, предпочли служанку! (Тут Молчалин перестарался, выполняя напутствие отца угождать «всем людям без изъятья». Но вместо угождения ухаживание за Лизой – перебор).
Совершенно не ясно, что будет по исходу ночи, при свете дня. Фамусов не застал на месте преступления утреннего подозреваемого (тот еще при появлении Чацкого скрылся к себе). «Фамусов так и не узнал ничего дурного о своем секретаре, а расскажи ему о нем Софья – он не поверил бы ей. Он просто счел бы любое признание дочери попыткой отвести удар от Чацкого (“хоть подеритесь – не поверю”). И конечно, Молчалин, подслушав столкновение Чацкого и Фамусова из-за двери своей комнатенки, никуда бы не ушел – зачем? Доказательств его вины нет»201. Все равно судьба проштрафившегося никак не проглядывается.
А попробуем обдумать такой вариант: вдруг да поссорившиеся любовники помирятся! Это невозможно?
Посмотрим на Молчалина в финале сцены, где он оказывается в самом унизительном положении, когда Софья предстает свидетельницей его амурных притязаний к Лизе. Авторские ремарки безжалостны: «бросается на колена, София отталкивает его», «ползает у ног ее». Оправдания самые жалкие: «Шутил , и не сказал я ничего, окрóме…» Софья приказывает ему встать – он встает, но не спешно, и встает каким-то другим! Возможно, ползая, сообразил, что жалкими оправданиями только подогревает к себе отвращение. Может, в сознании промелькнул уже намечавшийся иной вариант карьеры. Он встает, и в нем появляется спокойствие. А Софья успевает вынести приговор: исчезнуть, «Чтоб никогда об вас я больше не слыхала». (Кстати: любит человека, а даже наедине – и в мирной ситуации тоже – общается с ним на «вы». Сравним: Татьяна после первого визита соседа письмо к нему начинает, естественно, обращением на «вы», а зазвучит голос страсти – и потребует обращения «ты», не иначе!)). Обвиняемый набрался спокойствия и более не пытается возражать: «Как вы прикажете». Софья произносит еще одну реплику и распоряжается окончательно: «Подите».
А сцена-то происходит у двери в молчалинский «чуланчик». Хозяин туда и двинулся. Шаг… Другой… Сейчас дверь откроет… И дверь закроется. Навсегда!?
– Стойте…
В тексте комедии две команды «Подите. – Стойте…» рядом, вплотную, в одной строке. Впрочем, добавляется еще тире, знак паузы. Я и попробовал представить, какие мысли могли промелькнуть в сознании персонажей в эти считанные мгновения; после них корректируется поведение. И Софья пускается (с уже полностью отвергнутым!) в объяснения! А там неожиданные слова «будьте рады» (что был робким на ночных свиданиях), да и «сама довольна» (что без свидетелей о предательстве узнала): после гнева такие эмоции не примирение, но шаг к примирению!
Нет надобности гадать, могло ли оно состояться: неодолимое препятствие к тому – обнаружился-таки свидетель грехопадения Молчалина. Чацкий «бросается между ними». А тут ремарка, служебный текст комедии, получает смысловое метафорическое значение. И о каком примирении говорить после того, как Чацкий «всю желчь и всю досаду» следом изольет «на дочь, и на отца, и на любовника-глупца». «Его суда ни обойти забвением, ни подкупить ложью, ни успокоить – нельзя»202. Скомпрометированную любовь восстановить теперь невозможно. Чацкий «между ними» встал навсегда.
Софья ультимативно потребовала от Молчалина до зари покинуть дом. Но ведь он служит у Фамусова, хозяйке только подслуживает. Осмелится ли он ждать воли хозяина, надеясь на благоразумие обманутой, которая согласится промолчать? Но каково ей с ним далее жить в одном доме? Не легче ли ей будет погубить себя и его? Меньшим злом счесть путь «в деревню, в глушь, в Саратов»? Что выйдет наружу, а что, может быть, останется в тайне?
Вопросов изобилие, ответов ни одного. Но если проблематичное будущее прочих персонажей может интересовать просто из любопытства, то судьба Чацкого принимает концептуальный характер. Гипотезам необходим фундамент; обоснование их не уводит от текста, но обратным ходом позволяет яснее увидеть то, что показано.
Чтобы лучше понять грибоедовского героя, надо отслоить от него то, что прилипло к нему совсем из другого источника – исторической жизни.
Задумаемся: безразлично ли поэту-драматургу, как истолкуют персонажей читатели – зрители? Надо решительно сказать: нет! Он разгадывает головоломки жизни, ищет откровений. Если можно найти путь к победе, какое ж в этом горе? А грибоедовское откровение получается горьким.
2
Романтический мир Татьяны не только обладает светлым обаянием идеала, он обнаруживает и свою неизбежную слабость. Жизнь вторгается даже в тщательно охраняемые уголки. Обычно выпадает из поля зрения драматизм финального положения Татьяны. Между тем «минута злая» для Онегина ничуть не добрее и для княгини. Предстояли неизбежные и тягостные объяснения Онегина, а следом Татьяны с ее генералом. Вообще говоря, возникает дуэльная ситуация. Ей вовсе не обязательно завершаться дуэлью, но она неизбежно приведет к необходимости выстраивать семейные отношения заново. Заповедный «заветный клад» «слез и счастья» Татьяны обнаружен и раскрыт, и это неважно, что он не получит широкой огласки (ай, он же широко растиражирован в литературном произведении!), а стал достоянием только самых близких людей: тайник имел смысл только до тех пор, пока о нем не знал никто.
Татьяну мы оставляем в момент острого духовного кризиса, выход из которого предугадать нелегко. Сколь велика для нее потеря ее «заветного клада»? Может быть, она сможет освоиться уже полностью на почве реального мира. Но, может быть, потеря окажется столь значительной, что подорвет ее физические и духовные силы. А вдруг (хоть это и мало вероятно) мир иллюзий окажется неотвязным и на замену разграбленного клада возникнет какой-то новый тайник на новой почве? Не будем гадать, какой вариант реальнее.
Прежние отношения Татьяны с мужем были весьма достойными. Их придется выстраивать заново; это непреложный факт. Сохранят ли они прежний уровень?
Возрастного («толстого») генерала из деликатности вряд ли интересовала прежняя жизнь молодой жены, равно как и ее, наверное, не привлекали рассказы о «проказах» прежних лет. Вероятно, князь не претендовал на пылкие чувства жены, его вполне устраивали спокойные, доброжелательные отношения. У нее нет перед ним вины, но открывшаяся тайная (не только прежняя, но и нынешняя!) любовь Татьяны не может восприниматься равнодушно. Ревнивые чувства неизбежны. Зарубцуется ли (когда и как) эта сердечная рана?
Романтический мир Татьяны изображен таким обаятельным и поэтичным, что даже неловко указывать на его несостоятельность. И все-таки приходится признать: подмена реального мира воображаемым опасна; она может служить лишь временной формой жизненного компромисса, но таит в себе более или менее острую конфликтную ситуацию и чаще всего оборачивается катастрофой.
Татьяна выстроила свой жизненный путь, взяв ориентир на идеал своего кумира («вольность и покой / Замена счастью»). Ее можно назвать прилежной ученицей Онегина. Но она талантлива по натуре, а такой ученик не бывает копиистом. Ученик превзошел учителя.
Прежде всего Онегин не сумел утвердить вольность и покой заменой счастья в жизни. Презирая заслуживающих презренья окружающих его людей, он дразнит их – и остается зависимым от них. Татьяна не проповедует, она на деле «покойна и вольна». При этом она не бежит от людей, она в гуще света, но она независима. За свою независимость она платит страшную цену. Она идет на компромисс, поступаясь девичьими идеалами, но зато безоговорочно заслужив возможность особого поведения и в обществе, и, вероятно, в семье.
А может она сама быть примером для героя? Татьяна – не копиист, как сказано. Она не только усваивает чужие уроки, хотя даже их усваивает творчески. Она дописывает на знамени слово, которого никогда не было в лексиконе Онегина, – долг. Не будет преувеличением признать, что в этом и состоит урок, который она возвращает Онегину. Долг – широкое и необычайно созвучное «декабристскому» времени слово.
Свое письмо Татьяна закончила упованием: «мне порукой ваша честь…» Те же слова она повторит в концовке исповеди, но здесь они звучат иначе, крепче: «Я знаю: в вашем сердце есть / И гордость, и прямая честь».
Трудно выстраивать что-то на обломках несбывшегося счастья, но напутствие дорогого человека сохранить гордость может послужить необходимой опорой. Новый путь потребует внутренних перемен очень значительных: эгоизм надо поменять на альтруизм.