Злодей девицу губит,
Ей праву руку рубит…
Трудно поверить, что и это тематическое сближение было случайным. Связь приведенных поэтик, семантических повторов свидетельствует о глубокой избирательной ассоциативности мышления Пушкина – способности проявлять фрагменты «невидимой» исторической реальности, имеющей отношение, как нам представляется, к неким фактам биографии прототипов героев романа. «Ассоциации в художественном произведении», – считает И. Р. Гальперин, – «не возникают спонтанно. Они результат творческого процесса, в котором отдаленные, не связанные логическими скрепами представления приобретают вполне понятные связи между описываемыми явлениями». («Текст как объект лингвистического исследования» с. 792.)
Но для того, чтобы правильно определить эти связи у Пушкина, исследователь (подобно Онегину) должен «…меж печатными строками читать духовными глазами иные строки…» – то есть «совершенно погружаться» в мир идей поэта.
Итак, все вышесказанные «странные сближения» подводят Музу поэта – то бишь «Ленору-Татьяну» – к единому гробу с ее суженым (иначе зачем было Пушкину отсылать читателя к «Леноре» Бюргера?):
«А кровать нам?» – шесть досок.
«В ней уляжется ль невеста?»
– Нам двоим довольно места… —
отвечает мертвец на вопрос «Ольги-Леноры» Катенина (См. главу книги «Тайна счастия и гроба». Ср. единство захоронения героев «Медного всадника»). Таким образом, эпиграф к V главе из «Леноры» – «Светланы» нес в себе предвещание смерти как героине, так и герою романа.
Заканчивая тему эпиграфа, следует отметить, что в эпиграфе к повести «Метель» Пушкин изменяет известный стих «Светланы»: «Ворон каркает печаль» – на «Вещий сон гласит печаль», поясняя тем самым, что сон Марьи Гавриловны оказался вещим, то есть сбывшимся, не только в отношения «окровавленного» Владимира (ср. смерть Владимира Ленского, поверженного ножом Онегина). «[…] Отец… с мучительной быстротой тащил ее по снегу и бросал в темное, бездонное подземелье… Другие безобразные, бессмысленные видения неслись перед нею одно за другим». Иными словами, тащимая по снегу Марья Гавриловна, подобно Татьяне, в лапах Медведя:
Упала в снег, медведь проворно
Ее хватает и несет,
Она бесчувственно-покорна,
Не шевельнется, не дохнет,
Он мчит ее лесной дорогой… —
попадает в «бездонное подземелье» ада (?), где перед ней, как перед Татьяной, являются «одно за другим» безобразные видения чудовищ.
Не менее важны для понимания образной системы Пушкина и другие параллели сюжетов, также не замеченные исследователями. В автографе финальная фраза «Метели»: «Бурмин упал к ее ногам» – представляет автореминисценцию известных стихов VIII главы «Онегина»:
В тоске безумных сожалений
К ее ногам упал Евгений…
Сбоку приведенного финала повести Пушкин записывает: «19 окт. сож(жена) X песнь», – из чего следует, что герои «Метели», как и герои романа в стихах, имели для Пушкина некую связь с открытием Лицея, сожженной песнью «Онегина» и декабристским движением, связывая таким образом в единый ассоциативный узел перечисленные произведения.
Напомним, что черновик конца V главы, как и черновики VI («Поединка»), были в сожженной (!) Михайловской тетради, то есть V, VI, X глава и автобиографические Записки, уничтоженные поэтом, хранили единое историко-политическое содержание.
Как известно, V глава в рукописи названа «Имянины». Тем самым Пушкин вновь напоминал исследователям, ибо читателям была неведома рукопись (ср. «В начале моего романа смотрите первую тетрадь»), о своем «своевольном освящении» страниц романа именем «Учредительницы Татианы и с нею в Риме пострадавших» – святой мученицы, жившей при императоре Александре Севере, убитом взбунтовавшимися преторианцами, – как сообщает «Словарь о святых, прославленных в Российской Церкви…» князя Д.А. Эристова, «оказавшего важную услугу истории» – по мнению Пушкина. Рекомендуя читателям «Современника» в 1836 г. «Минеи» лицейского товарища, Пушкин пишет далее: «Есть люди, не имеющие никакого понятия о жизни того святого угодника, чье имя он носит от купели до могилы, не позволяя себе никакой укоризны, не можем не дивиться крайнему их нелюбопытству». («Современник», СПб., 1836.) Сказанное, к сожалению, можно отнести и к исследователям поэтики Пушкина.
Итак, имя героини было выбрано Пушкиным преднамеренно и связывалось с заговором декабристов. Обращает на себя внимание и поражающий глубиной скорбной сосредоточенности автопортрет, которым поэт открывает первые стихи V главы, начатой 4 января и законченной 22 ноября 1826 г. Иными словами, строфы сна Татьяны писались вслед важнейшим событиям истории: смерти Александра I, восстанию и казни декабристов и неожиданной кончины «порфироносной вдовы» – Елизаветы Алексеевны – в Белёве 4 мая 1826 года.
Из всех аспектов, в которых рассматривались финальные строфы «Онегина», менее всего изучен вопрос «меланхолического эпиграфа» из Саади, которым Пушкин объединяет казненных и сосланных декабристов с судьбой Той, с которой образована героиня романа.
«История переживается поэтом в фабуле романа», – замечает С. А. Фомичев.
Но как понимается академистами связь фабулы «Онегина» с жизнью и смертью исторических лиц эпохи и переживаниями Пушкина, отразившимися в поэтике романа?
Из общей массы работ, посвященных этой теме, выделяется статья доктора В. Ветловской «Иных уж нет, а те далече», показательная «выпадением» тех Пушкинских текстов, которые не согласуются с ранее сложившимися представлениями. Цитируя следующие финальные стихи «Онегина»:
О много, много Рок отъял!..
Блажен, кто праздник Жизни рано
Оставил, не допив до дна
Бокала полного вина,
Кто не дочел ее Романа
И вдруг умел расстаться с ним
Как я с Онегиным моим, —
В. Ветловская дает им следующее толкование: «Логика сказанного такова, что «блаженны» оказываются те, у которых, в отличие от уцелевшего поэта, «Рок отъял» не только «много», но и все. Однако их блаженство – результат свободного выбора своей судьбы и предпочтения смерти уделу живых («оставил», «не дочел», «вдруг»)… Но говоря о «блаженстве», достигаемом «умением умереть», – исследовательница относит его только к мужеству пяти казненных декабристов, опуская два предыдущих стиха – о свободном выборе Той,
…с которой образован
Татьяны милый Идеал…
О много, много Рок отъял!..
Блажен, кто праздник жизни рано… —
то есть той очевидной исторической личности, которая не только «предпочла смерть уделу живых», говоря словами В. Ветловской, но, подобно поэту, прервавшему строфы «Онегина» («Роман уж отданный в печать. Его не конча перервать») – «вдруг» – то есть внезапно, неожиданно, в отличие от ожидавших казни и ссылки декабристов, – прервала «праздник» (!) своей жизни, не дочитав своего «Романа», что позволяет сделать предположение о самовольном уходе из жизни прототипа героини. Таков логический контекст заключительных стихов «Онегина».
Почему В. Ветловская купировала эти два – важнейших – стиха из своих рассуждений? Думается, по той простой причине, что приведение стихов полностью разрушало академические взгляды, по которым образ Татьяны то восходит к личности пережившей поэта М. Раевской-Волконской, то опускается до жизненного благополучия Е. Воронцовой, включая версию А. Ахматовой, видевшей в «пунцовой токе» агента III отделения Витта – К. Собаньской – «малиновый берет» Татьяны. Пушкин скептически относился к современным (и будущим) судьям поэтики «Онегина», о чем свидетельствуют рукописи II главы: «Не я первой, не я последний Их суд услышу над собой Ревнивый, строгий и тупой» (6, с. 301). (Дальнейшие стихи: «Себя и жребий их прославить», – думается, имеют отношение к реалиям жребия исторических прототипов героев.)
Чтобы убедиться в достоверности всех вышеприведенных предвещаний и предвидений смерти героини романа, обратимся к текстам V главы и комментариям поэта.
Итак, девушки гадают Татьяне «на колечко», то есть на замужество:
Из блюда, полного водою.
Выходят кольца чередою,
И вынулось колечко ей
Под песенку старинных дней…
(«При пеньи песни роковой» – уточнено в автографе).
«Там мужички-то все богаты,
Гребут лопатой серебро,
Кому поем, тому добро
И слава!» Но сулит утраты
Сей песни жалостный напев,
Милей кошурка сердцу дев.
«Первая песня предрекает смерть», – комментирует Пушкин «добро и славу» замужества Татьяны. Но Татьяна, «вопреки страху» – авторской мысли о «Светлане-Леноре», – решила испытать судьбу еще раз и загадала на зеркало, то есть на «зерцало» будущего:
А под подушкою пуховой
Девичье зеркало лежит.
Утихло все. Татьяна спит.
И снится чудный сон Татьяне…
«В нашем романе время расчислено по календарю», – утверждает Пушкин. К какому же году относятся гадание и сон Татьяны?
В тот год осенняя погода
Стояла долго на дворе
Зимы ждала, ждала природа
Снег выпал только в январе
На третье в ночь.
По данным Камер-фурьерского журнала, такая долгая осень стояла в 1824 году. Значит, гадание и сон Татьяны приходились на «роковой» 1825 год.
Теперь обратимся к известным строфам сна, останавливаясь на смысле каждого предмета, встретившегося Татьяне на пути к Онегину. Итак, «поток-пучина».
В сугробах, спящих перед нею,
Шумит, клубит волной своею
Кипучий, темный и седой
Поток, не скованный зимой.