рец очень важный
Мосье Швейцарец очень умный…
(с. 215–222)
Заметим, что определяя гражданство учителя Евгения, Пушкин величает его с заглавной буквы, как именем собственным…
Как уже говорилось выше, в главе «Сон Татьяны», подле вопроса Ольги: «Ну, говорит, скажи-ка мне. Кого ты видела во сне?» – Пушкин среди профилей деятелей французской революции – Людовика XVI, портретов Рылеева, Робеспьера рисует профиль Ф. С. Лагарпа – наставника юного Александра, основателя швейцарской республики (изображенного с рогами!).
Когда же юности мятежной
Пришла Евгению пора,
Мосье прогнали со двора…
16 не больше лет, – уточняет дату изгнания «Швейцарца» Пушкин. Александр I родился в 1777 году. Прибавим 16 и получим 1793 год. Год действительно был мятежным: во Франции казнен Людовик XVI, и в тот же год Екатерина II выдворила республиканца Лагарпа из России.
Возвратимся к «Демону» поэта:
И ничего во всей природе
Благословить он не хотел.
Чтобы вполне оценить значение этого слова в поэтике Пушкина, обратимся к IV строфе второй главы, повествующей об известных преобразованиях Евгения в деревне.
…Ярем он барщины старинной
Оброком легким заменил.
Народ его благословил.
(VI, 265)
Комментируя последний стих, Н. Михайлова в Академическом сборнике поясняет: «На наш взгляд, нужно учесть, что Пушкин мог здесь использовать штиль, обращенный к венценосным особам». В доказательство исследовательница приводит текст «Похвального слова», сказанного игуменом Геннадием в день рождения Елизаветы Алексеевны 13 января1809 года: «Под его благотворным правлением… мирный земледелец… благословляет свою судьбу, благословляет кроткия «Помазанника Божьего»». «Подобные официальные формулы», – замечает далее исследовательница, – «были хорошо известны современникам… вызывая у них определенные ассоциации, придававшие тексту не столько гражданский, сколько иронический смысл». Но в том-то и дело, что смысл «гражданской иронии» Пушкина постигается лишь тогда, когда Читателю, наконец, станет известно, что в «Похвальном слове» 1809 года речь шла о Земельной реформе 1808 года «помазанника Божьего» – Александра I, в результате которой император получил звание «Благословенного».
Отсюда – четкая формулировка рукописного текста:
Народ его благословил
(VI, 265)
И точная датировка учреждения «оброка» – 1808 год, скрытая в календаре покойного «дяди» Героя романа в предыдущей III строфе (см. хронологические таблицы «Истории XIX в.» под ред. ак. Е.В. Тарле, т. II, с. 466):
Онегин шкафы отворил —
В одной нашел тетрадь расходов
……………………………
И календарь осьмого года.
Старик, имея много дел,
В иные книги не глядел.
Отсюда – смысловая эластичность известного обращения к читателю в VIII главе – судить Евгения, согласно авторским сближениям:
Предметом став суждений шумных,
Несносно (согласитесь в том)
Между людей благоразумных
Прослыть притворным чудаком.
(Ср. характеристику соседей Онегина после введения им оброка):
И в голос все решили так,
Что он опаснейший чудак
(6, 33)
Иль сатаническим уродом
Иль даже «Демоном» моим (!).
Прочитав известные откровения в «Альбоме» Онегина, автор, вместе с Татьяной, спрашивает читателя:
Созданье ада иль небес
Сей Ангел, сей надменный бес?
И отвечает:
Везде, везде перед тобой
Твой искуситель роковой, —
вновь напоминая о Евгении как «Демоне», но уже не только для Ленского но и для Татьяны, что не отрицает и сам Евгений в сцене объяснения с героиней романа:
«С такой проклятою душой
Непостоянной и пустой…»
(6, 348)
Обращают на себя внимание и другие известные стихи, описывающие интерьер «замка дяди» в первой главе:
Почтенный замок был построен,
Как замки строиться должны:
Везде высокие покои,
В гостиной штофные обои,
Царей портреты на стенах
И печи в пестрых изразцах.
К «портретам царей» в беловике, Пушкин делает приписку: «Для цензуры: портреты дедов на стенах» (VI, 557). То есть перед нами – взаимозаменяемые понятия – синонимы. И так как в печать пошли «царей портреты на стенах», – примечание Пушкина «для цензуры» отпадает, и стих беловика обретает характер прямого авторского комментария к печатному тексту, то есть портреты царей являются портретами дедов Евгения.
Попробуем прояснить причины резко-отрицательного отношения Евгения к театру («Театра злой законодатель») и, в особенности, к балетам Дидло.
…потом на сцену
В большом рассеяньи взглянул.
Отворотился и зевнул
И молвил: «Всем пора на смену,
Балеты долго я терпел
Но и Дидло мне надоел».
(VI, 131)
В примечаниях к стиху Пушкин пишет: «Черта охлажденного чувства, достойная Чайльд-Гарольда. Балеты Дидло исполнены живости, воображения и прелести необыкновенной. Один из наших романтических писателей находил в них гораздо более поэзии, нежели во всей французской литературе» (VI, 190). В черновике под текстом – инициалы «романтического» писателя: «А.П.» – то есть А. Пушкина.
Итак, Евгений – антипод Пушкина по уму, воображению и чувству прекрасного в поэзии.
Обратимся к показаниям современников.
Фернгаген приводит мнение одного русского, который находил ум императора Александра совершенно обыкновенным: «Он любит только посредственность. [Сравним: «И лишь посредственность одна Нам по плечу и не странна». «Онегин»), «настоящий гений, ум и талант пугают его, и он, против воли и отворотив лицо, употребляет их в крайних случаях».] (Сравним спор Ленского с Онегиным: «…Евгений Венчанных наших сочинений немилосердно поражал. Поэт внимал потупя взор…»)
Коснемся формулы «И молвил». Этот стих Пушкин дословно перенес в «Медного всадника», и дважды он нераздельно слит с образом Александра I – с изречением царя и велением Милорадовичу и Бенкендорфу спасать гибнущий народ.
…В тот грозный год
Покойный царь еще Россией
Со славой правил. На балкон
Печален, смутен вышел он
И молвил: «С Божией стихией
Царям не совладать…»
Царь молвил – из конца в конец
Его пустились генералы
Спасать от страха одичалый…
(V, 141)
Заметим, что в рукописи «Онегина» «веление» Евгения звучит предметнее: «И молвил: Всех пора на смену», что в данной транскрипции читается как смена всех «надоевших», то есть особо неприятных Александру I лиц, представляющих передовые умы России. Отсюда: «отворотился и зевнул…».
Относительно «долгого терпения» Евгением именно балетов Дидло следует отметить то обстоятельство, что в перенесении Дидло на Петербургскую сцену московского балета А. Глушковского (1821 г.) «Руслан и Людмила, или Низвержение Черномора» Евгений мог усмотреть пасквиль на свою особу, о котором Пушкин упоминает в «Воображаемом разговоре с Александром I»: «…Ах, В. В., зачем упоминать об этой детской оде? (то есть о «Вольности». – К. В.) Лучше бы Вы прочли 3-ю и 6-ю песнь Руслана и Людмилы, нежели не всю поэму». Надо сказать, что в песнях «Онегина» современники и без примечаний поэта читали многие черты биографии Александра I.
В финале XXXV строфы восьмой главы романа Пушкин пишет:
Но разлюбил он наконец
И брань, и саблю, и свинец.
(VI, 91)
Для современников, как и для Пушкина, «брань» ассоциировалась с войной против Наполеона. Сравним:
Утихла брань племен, в пределах отдаленных
Не слышен битвы шум…
На землю мрачную нисходит светлый мир…
Финал приведенного стихотворения «На взятие Парижа»:
И доброго царя благословит, —
отсылает к характеристике Александра I в первой главе: «Онегин добрый мой приятель // Родился на брегах Невы…» – то есть вновь отсылает к «Благословенному» Александру I.
Таким образом, Онегин был не только участником войн с Наполеоном, но и любил брань долгое время – отсюда: «…разлюбил он наконец…».
Следует остановиться и на других особенностях рукописного текста романа. В черновике IV главы выпущенной «Исповеди» Евгения – Татьяне читаем следующее признание:
Я жертва долгих заблуждений.
Провел я много, много лет,
Утратя жизни лучший цвет
……………………………….
Вот так убил я много дней
Прекрасной юности моей.
(VI, 342)
В известном авторском отступлении в VIII главе «Онегина»:
Но тяжело, прожив полвека,
В минувшем видеть только след
Утраченных бесплодно лет…
(VI, 474), —
Пушкин соглашается с приведенным выше признанием Онегина, который, очевидно, прожил к тому времени «полвека», то есть около пятидесяти (!) лет. Для подтверждения нашего вывода вернемся к рисунку Пушкина в первой главе романа (1824 г.):
Так уносились мы мечтой
К началу жизни молодой.
У «Онегина» на «картинке» – шляпа «а ля Боливар». Шляпе Онегина посвящены многие работы исследователей, В последнем «дополнении» к академической точке зрения Б. Баевский пишет: «…Когда Пушкин писал первую главу, эти колебания моды ушли в прошлое. Но память о них осталась. Поэт с подчеркнутым стремлением к достоверности исторических реалий задержал внимание и на них… Поэт сделал все, чтобы читатели не прошли мимо социального смысла современной моды.» Комментатор не сказал главного: к какому историческому времени относились эти реалии «современной» моды? Ибо Пушкин одевает своего Героя, точно следуя рассказу очевидца тех лет: «Первое употребление, которое сделали молодые люди из данной им воли, была перемена костюма: не прошло и двух дней после известия о кончине Павла I, как круглые шляпы («а ля Боливар». –