С этого «демократического, или точнее, мещанского имени» (по мнению Н. В. Измайлова) мы и начнем свои разыскания.
2. ФИЛЛИДА
Видно мифологические воспоминания для меня счастливее исторических, по крайней мере тут меня посетили рифмы.
Прежде чем обратиться к мифологическим корням «древа» христианского имени «Парасковья», рассмотрим его российские поэтические «вершки», относящиеся к концу ХVIII века.
В 1799 г. Державин, обращаясь к некоей «Белокурой Параше, коей мало в свете краше взором, сердцем и умом», завершает стихи следующими метафорами:
…Как за сребряной плотвицей
Линь златой по дну бежит,
За прекрасною девицей
За тобой Амур летит.
Биографы отнесли стихотворение к родственнице Державина, опустив одну существенную деталь его известных «двойных знаменований».
«Амуром», как мы помним, Державин именовал юного Александра I в оде «На обручение Александра и Елизаветы» («Амуру вздумалось Псишею…») 1793 г., а «Психеей» – двенадцатилетнюю невесту – Елизавету Алексеевну.
Тем самым Державин закрепляет это сходство, отсылая современников к «Душеньке» Ф. Богдановича, который во втором издании поэмы 1794 г. открыто напоминает читателям об известной хромоте – ранении Александра I во время учений в Павловске:
Что, будто чувствуя жестокую ожогу,
Амур прихрамывал на раненую ногу…
Итак, в 1799 г. «Амур» назван «золотым линем» (ленивым, жирным хищником, стремящимся за своей жертвой, а «Психея» – Елизавета Алексеевна, окрещена «Парашей» и «серебряной плотвицей» – то есть серебряной рыбкой (!). В 1826 г., в год смерти Елизаветы Алексеевны, Пушкин создает пронзительное автобиографическое стихотворение, посвящая его гибели «ЕW» в бездне вод («Как счастлив я, когда могу покинуть докучный шум столицы и двора…»), где «серебряная рыбка» – «Параша» – «Психея» Державина обретает трагический образ утопленницы «золотой рыбки»:
…о, скоро ли она со дна речного
Подымется как рыбка золотая…
В 1833 Г. «Русалка» 1826 г. станет жертвой «бунта волн» и будет названа «Парашей», героиней поэмы «Медный всадник»…
Обратимся к христианским корням «Параскевы-Пятницы». Само имя «Параскева» происходит от греческого «параксеон» – «приготовление к жертве», празднуемого в еврейском обряде на пятницу. Поэтому в христианстве Параскева нарекается «Пятница», напоминая верующим православным о дне страданий Христа.
Перейдем к славянским корням «Параскевы-Пятницы».
Имя героини «Медного всадника» (и «Домика в Коломне») ведет свое происхождение от главного женского божества славянского Пантеона – «Мокоши-прядильницы», по принятии православия слившейся с христианским культом святой Параскевы-Пятницы. Связь Параскевы с водой и пряжей отражена в общеславянском обычае ставить деревянную скульптуру Пятницы у колодца, куда ей бросали жертву – пряжу. Название обряда «мокрида» идет от корня «мокр» – мокрый, влага, вода.
В рукописном тексте драмы «Русалка» появление на свадьбе князя дочери Мельника, очнувшейся в глубине реки «холодной и могучей» царицей русалок, сопровождается следующими репликами,
Дружно. Зачем пустили эту девку?
Слуга. Какую?
Дружно. Мокрую.
Слуга. Мы мокрых девок не видали
(7,318)
Приведенное сближение Параскевы-Пятницы с Русалкой не покажется столь странным, если учесть, что в религии древних славян поклонение Мокоши, как пряхе, аналогично культу Русалки, которая, подобно Артемиде, изображается с ткацким челноком в руке.
Это тождество Пушкин использовал в сцене «Днепровское дно». Терем русалок. Русалки прядут около своей царицы, – читаем в ремарке драмы.
Следует отметить, что подобно Прозерпине, русалки олицетворяли и приход весны, наполняя дождем хлебородные нивы. Этот положительный аспект русалки, смерть которой гарантирует новую жизнь (отсюда связь мертвых с воскресением природы), воплощен в сербских песнях Западных славян о «Марии-Мокрине мокрой». Что же касается славянского символа реки – русалки с фонариком, сидящей в раковине, влекомой дельфином, – непременном атрибуте икон «Крещение», – то она сходна с известными изображениями Афродиты, плывущей по морю. Связь русалок-«Берегинь» с водной стихией и мореплавателями (подобно «глазу» Исиды кораблей аргонавтов) – мы видим в изображениях Русалки на штевне ладьи «Трона Нептуна» Петербургской Биржи. Образ Русалки, полуженщины-полурыбы, всплывающей из воды в ореоле брызг Псковско-Новгородских узоров крестьянских изб, восходит к мифу рождения Афродиты из пены морской.
Прочитаем теперь полностью автограф стихотворения 1826 г., начальные стихи которого Пушкин написал на титульном листе 2 ч. «Ивангое» – «Возвращения из крестовых походов» в 1829 г. – времени записи первых черновиков «Русалки». Заметим, что стихотворение написано в духе и форме античной эпиграммы – прославления – особенность, не замеченная академистами.
Итак, на другой день по окончании V главы «Онегина» – 23 ноября 1826 г. Пушкин создает лирическое произведение, которое с полным правом можно назвать монологом «бедного безумца» – поэта «Евгения» – Пушкина, ожидающего появления «со дна речного» своей «Параши».
Как счастлив я, когда могу покинуть
Докучный шум столицы и двора
И убежать в пустынные дубровы
На берегах сих молчаливых вод.
О, скоро ли она со дна речного
(др. вариант: …из лона волн)
Подымется как рыбка золотая…
Как сладостно явление ее
Из тихих волн, при свете ночи лунной!..
У стройных ног ее, как пена белых, волны
Ласкаются, сливаясь и журча…
Перед нами – поэтический аналог рождения Афродиты – «Анадиоме-ны», «поднимающейся из воды», и, одновременно, – Исиды – «владычицы стихий», как описано ее появление при свете луны у Апулея в XI гл. «Метаморфоз».
Как отмечалось в литературе, «белая пена» означает «рождение Афродиты в буре», и уже потом, «при легком ветерке прибывающей на свой священный остров».
Ее глаза то меркнут, то блистают
Как на небе мерцающие звезды
Дыханья нет из уст ее, но сколь
Пронзительно сих влажных, синих уст
Прохладное лобзанье без дыханья,
Когда она игривыми перстами
Кудрей моих касается, тогда
Мгновенный хлад, как ужас пробегает
Мне голову, и сердце громко бьется
Томительно любовью замирая
И в этот миг я рад оставить жизнь.
Последний стих заставляет вспомнить исполненное желание – смерть Евгения «у порога» разрушенного святилища Параши.
А речь ее… какие звуки могут
сравниться с ней… – младенца детский лепет…
В рукописи дальнейший поиск эпитетов звучит как поток автобиографических воспоминаний:
О счастливые звуки. О сладостные звуки.
Приятный нежный лепет. Сей нежный, милый лепет…
Синонимы речи вдохновительницы стихотворения 1926 г. приводят к образам воскресающей весенней природы в начале мая:
Журчанье вод, иль майский шум небес…
и завершаются эпическим аккордом:
Иль звонкие Бояна Славья гусли
Над строками этого своеобразного гимна, как посвящение, Пушкин пишет по-французски: «23 Nov(еmbre) S(е1о) Коsakovo EW», – шифр которого дословно повторен в записи автобиографического значения 1826 г. Шифр и потому, что Т. Цявловская, по ее словам, «ни на одной карте России села «Козаково» не обнаружила». («Прометей», № 10, М., с. 84.)
Остановимся и на второй ипостаси «Русалки» – «Рыбке золотой». Она интересна для нас тем, что вариант демиургической функции рыбы, как спасителя жизни, является соединительным звеном между естественным правом и моралью. Версия о причине потопа, как кары за преступление против нравственного закона, отражена в «Медном всаднике»:
[…] народ
зрит божий гнев и казни ждет.
Ср. гнев «Государыни Золотой рыбки», как творца социальных преображений Старухи до известного предела:
Видит на море черная буря
Так и вздулись сердитые волны
Так и ходят, так воем и воют.
(«Сказка о рыбаке и рыбке»)
Перебеляя стихи «Ариона»:
Лишь я, таинственный певец
На берег выброшен грозою, —
Пушкин отказывается от чернового варианта: «Спасен Дельфиною пою», отсылающего к греческому мифу, так как он нарушал смысловую связь «Певца» со «скалой» Петропавловской крепости и «бурей» восстания декабристов.
Я гимны прежние пою
И ризу влажную мою
Сушу на солнце под скалою.
Первоначальный вариант спасения Ариона дельфином содержит еще более глубинную связь с Параскевой-Пятницей.
По христианской легенде культ Параскевы олицетворял день страстей Хвиста: «Встань, Тезоименитая!» – с такими словами обращается к исцеленной Параскеве святая Жена в житиях, и так как рыба в христианской символике отождествлялась с Иисусом, как Творцом и Спасителем, то «рыбка Золотая», как «Творец» и «Владычица стихий», является «тезоименитой» и «Парасковье – Русалке – Берегине». Контекст расширяется, если учесть, что рыба, как символ веры и чистоты Девы Марии, олицетворяла причастие и крещение.
Заметим, что именно «Звезде морей», «Владычице стихий» спасенный «Пловец» – Пушкин посвящает свой «Акафист» 1827 г.
Земли достигнув наконец