«После того как Виктор Львович Корчной не вернулся из поездки в Голландию и попросил там политическое убежище, – пишет Хенкин, – спортивное начальство предложило подписать коллективное письмо с резким осуждением коллеги-невозвращенца. Лишь немногим удалось избежать позора. Среди них – Михаил Моисеевич Ботвинник, чей отказ от подписи имел для меня неожиданные последствия.
Тем же летом 1976 года я провел неделю в пионерском лагере „Орленок“, где написал статью о шахматной школе Ботвинника, проводившего там очную сессию. Статья была опубликована в одном из ближайших номеров газеты „Комсомольская правда“, шахматным обозревателем которой я значился, и привлекла внимание.
На следующий день меня вызвал тогдашний редактор газеты Л. Корнешов.
– Вам известно, – спросил он, – что Ботвинник отказался подписать письмо советских гроссмейстеров, осуждающих бегство Корчного?
– Известно, – ответил я. – Ботвинник никогда коллективных писем не подписывает.
– А вам известно, – продолжал он, – что „Голос Америки“ назвал вашего Ботвинника „совестью советских шахмат“?
Я промолчал. В те времена слушать „Голос Америки“ и прочие „вражеские“ голоса запрещалось. Передачи глушились специальными установками, однако российские умельцы ухитрялись ловить их даже на свои хилые приемники.
– В такой момент, – продолжал главный редактор, – вам не следовало предлагать к публикации материал о Ботвиннике. Вы допустили политическую беспринципность.
Я почувствовал себя, как на партийном собрании, на котором, к счастью, никогда в жизни не бывал.
– Лев Константинович, – произнес я на голубом глазу, – могу ли я расценивать ваше замечание как рекомендацию регулярно слушать „Голос Америки“?
Корнешов посмотрел на меня, как на ненормального. Но я уже закусил удила:
– Тогда распорядитесь, чтобы его не глушили.
Меня отстранили от работы на два месяца – в Кодексе законов о труде была такая мера взыскания».
Вопрос президента
Сразу после памятного поражения российской футбольной сборной – в Лиссабоне в отборочном матче чемпионата мира хозяева поля разгромили гостей 7:1 – президент страны Владимир Путин, находившийся где-то с визитом, позвонил тогдашнему спортивному министру Вячеславу Фетисову и поинтересовался: «Что произошло?»
Фетисов вопрос воспринял как прямое указание заменить Вячеслава Колоскова, четверть века возглавлявшего футбольное хозяйство страны.
По свидетельству Колоскова, все прекрасно понявшего, он встретился с Фетисовым, и они договорились о поэтапной – спокойной, без истерики и взаимных обвинений в прессе – процедуре отставки президента Российского футбольного союза. Друг друга Колосков и Фетисов знают давно. В конце 80-х годов, когда у Фетисова возникли проблемы с выездом за океан, куда его пригласили играть за один из клубов НХЛ, Колосков по мере возможностей помогал выдающемуся хоккеисту, попавшему в жернова системы.
Договоренность между Колосковым и Фетисовым так и осталась на словах. Когда Колосков отправился на лечение за рубеж, Фетисов по всем телеканалам объявил о том, что дни Вячеслава Колоскова на посту футбольного руководителя сочтены. Президент РФС, много чего на своем веку повидавший, вступил в борьбу. Сделал он это, конечно же, напрасно. Вопроса «Что произошло?» никто не отменял. Борьба Колоскова быстро закончилась после того, как он побывал сначала в кабинете у Дмитрия Медведева, возглавлявшего тогда администрацию президента России, а потом в кабинете медведевского зама – Владислава Суркова. Оба визита заметно приблизили отставку Колоскова. Он хотел, чтобы его преемником стал генеральный директор РФС Александр Тукманов, выдвинувший свою кандидатуру и проводивший активную предвыборную кампанию, однако Тукманова за день до выборной конференции РФС пригласили к тому же Суркову, и он – что уж ему там такого страшного наговорили? – моментально объявил, что снимает свою кандидатуру.
Друзья предупредили Колоскова, что его кабинет на Лужнецкой прослушивается. Вячеслав Иванович решил проверить. Собрал бюро исполкома и произнес «крамольную», как он ее назвал, речь. Так, мол, и так, сказал, хочу затянуть вопрос с конференцией и вообще предполагаю, что победа ставленника власти на ней (а имя ставленника к тому времени было объявлено – Виталий Мутко) – совсем не очевидный факт.
Утром следующего дня еще до прихода Колоскова на работу РФС захватили крепкие ребята с автоматами и в масках. С ними приехали телевизионщики. «Гости» без объяснений причин своего появления на территории общественной организации ворвались в кабинеты Тукманова и Колоскова, арестовали всю документацию, опечатали сейфы, забрали телефонные книжки и ежедневники. Больше всего Колосков сожалеет об исчезновении записной книжки, в которой он вел записи бесед с Фетисовым, Медведевым и Сурковым, – ее так и не вернули.
Волейбольный диссидент
Советский бойкот Олимпиады 1984 года в Лос-Анджелесе был обставлен коммунистическим государством таким образом, будто решение принимали все спортсмены-олимпийцы, не желавшие подвергать риску свое здоровье и жизнь. Они, дескать, полностью и безоговорочно поддержали Национальный олимпийский комитет, от имени которого и сообщалось о бойкоте Игр. На самом же деле решение принималось членами Политбюро ЦК КПСС, а предложение на сей счет было сделано председателем Госкомспорта Маратом Грамовым, боявшимся проиграть Олимпиаду в общекомандном зачете.
«Предатели! За кресла свои дрожите, козлы!..» – далеко не все определения волейболистов сборной СССР, которых объявление о бойкоте застало в Харькове во время товарищеских матчей с американцами, подлежат печати. Взрослые парни, лидеры мирового волейбола, четыре года после Москвы-80 каждодневно готовившиеся к последней в своей спортивной жизни Олимпиаде, плакали, проклиная тех, кто растоптал их жизнь, испоганил их труд, наплевал на их мечту.
Программа «Время» – главная советская телевизионная программа – обратилась к тренеру волейбольной сборной Вячеславу Платонову с просьбой дать интервью, в котором он должен был поддержать решение о бойкоте Лос-Анджелеса. Платонов отказался, а потом, на совещании в Госкомспорте и во время беседы в одном из кабинетов ЦК КПСС, открыто заявил, что бойкот Олимпиады – ошибочное решение. Оно навредило своим собственным спортсменам.
«Много позже, во время перестройки, – написал биограф Платонова Владимир Федоров, – один из еженедельников назвал тренера „волейбольным диссидентом“ и все его последующие злоключения связал с активным протестом против бойкота Олимпийских игр 1984 года».
С больной головы…
Пока спортсмены выкладывались на тренировках и боролись за места в олимпийской команде, ЦК КПСС решил отомстить американцам за бойкот Олимпиады-80. В мае 1984 года на совещании представителей братских партий социалистических стран выступил Марат Грамов, возглавлявший Спорткомитет СССР и пребывавший в статусе кандидата в члены ЦК КПСС, и сказал, что «ЦК КПСС счел нецелесообразным участие советских спортсменов в летних Олимпийских играх 1984 года в Лос-Анджелесе».
Кто должен был нести ответственность за это решение? Как это – кто? Конечно же, Соединенные Штаты! Так, во всяком случае, следует понимать завизированное руководителем КГБ Виктором Чебриковым, секретарем ЦК Михаилом Зимяниным, главой Агитпропа Борисом Стукалиным и Грамовым постановление ЦК КПСС. «Считали бы возможным, – в таком стиле тогда изъяснялись, – поручить отделам пропаганды, Международному отделу, Отделу ЦК КПСС совместно со Спорткомитетом СССР, МИД СССР и КГБ СССР разработать меры, которые позволили бы формировать благоприятное для нас общественное мнение в мире с тем, чтобы ответственность за создавшуюся обстановку несли США».
Не знаю, как в мире, а в Советском Союзе все, наверное, спортсмены-олимпийцы, которым нагадили в душу, готовы были повторить вслед за волейболистами: «Предатели! За кресла свои дрожите, козлы!..»
Установка для партизан
Игроки российской сборной, приезжавшей 5 сентября 1998 года в Киев на отборочный матч Евро-2000 с командой Украины, рассказывали о беспрецедентных мерах предосторожности, предпринятых тогдашним тренером гостей Анатолием Бышовцем, получившим назначение на сборную незадолго до этой встречи.
Установку он проводил в своем просторном номере гостиницы «Национальная». Когда все расселись по креслам, диванам и подоконникам, Бышовец неожиданно для футболистов включил телевизор. Некоторые даже подумали, что вновь будут смотреть фрагменты из последних встреч соперников, но тренер остановился на передаче, в которой рассказывалось о кулинарных рецептах. Потом он отправился в ванную комнату, пустил на полную катушку воду и, оставив дверь открытой, вернулся к игрокам, показал пальцем на потолок, приложил палец к губам и приступил к установке на матч с украинцами.
«Лучше бы он, – ворчали после проигранного матча российские футболисты, – вместо того чтобы воду с телевизором включать, а потом шестерых защитников на поле выпускать, сразу включил в состав Моста и Карпа (Мостового и Карпина, сильнейших на тот момент атакующих хавбеков сборной России, им в матче было предоставлено всего 20–25 минут. – А. Г)».
Бдительность Бышовца вовсе не была ноу-хау. Валентин Козьмич Иванов вспоминал как-то об установке тренера сборной СССР Гавриила Дмитриевича Качалина перед одним из официальных матчей.
Дело было за границей. Только Качалин приступил к детализации заданий для защитников, как в комнату влетел начальник Управления футбола союзного Спорткомитета Валентин Антипенок и с порога прокричал тренеру: «Вы что делаете?» – «Как – что? – удивился Качалин, мягкий, интеллигентный человек, сам никогда ни на кого не повышавший голоса и не любивший, когда это делали другие. – Даю установку на матч. А в чем, собственно, дело?» – «Вы что, не в курсе? – в свою очередь удивился Антипенок. – Враг кругом! Везде подслушивают!» С этим словами Антипенок схватил теле