еконструкции ХХ века, будучи адаптированным конкретным социальным ситуациям (советским, постперестроечным), был достаточно быстро исчерпан, далее пошли многочисленные повторы и вариации. Казалось бы, классика предоставляет беспредельный материал, который можно при нулевых затратах бесконечно репродуцировать. Опыт культуры XX века – интеллектуальные романы, саги деревенщиков, производственные драмы – оказался абсолютно предсказуемым по художественной логике, повышенному трагизму выявления «жизненной правды», повествовательным схемам и философским акцентам.
Перестроечная литература на недолгое время изменила ситуацию. Тема дурной истории, жестоких тиранов, сентиментальных проституток, мучающихся душой наркоманов создали иллюзию качественного прорыва культуры. Только иллюзию, потому что эксперимент ограничился испытанной советской литературой рецептурой: в хрестоматийный набор классического романа добавили несколько новых тем, но не озаботились освежить поэтику, убежденные в том, что поэтика XIX века никогда не выработает свой ресурс.
Итоги отчетного периода за 1985–2000 годы общеизвестны. Читательская масса, узнав из пары десятков «разоблачительных» романов, как все у нас плохо было, есть и будет, постепенно охладела к подобным текстам и затосковала по литературе, которая, быть может, и невысокого качества, но зато отмечена знаком надежды и убежденностью в возможности и необходимости индивидуального хеппи-энда.
«…чтобы прекрасное было полезным»
Русское искусство последних десятилетий за редким литературным исключением свидетельствует о неумении и нежелании наших писателей создавать культуру мейнстрима, одинаково интересную поклонникам downmarket (любителям коммерческого продукта) и high-brow (людям, предпочитающим интеллектуальную прозу), сочетание которых, как показывает опыт Запада, делает книжку бестселлером. Кстати, романы Достоевского – идеальный образец синтеза низкого и высокого. Неслучайно по мотивам Достоевского на Западе активно создаются новые версии вечных конфликтов русского писателя.
Сегодня спор о высоком и низком искусстве зависит не от проницательности новорожденного Белинского, а от смены точек зрения на элитарное и массовое искусство.
Отчего нам не прислушаться к мнению Ф. Котлера и Д. Шефф, авторов бестселлера «Все билеты проданы»: «Резкое различие между „благородством“ изящных искусств и „вульгарностью“ искусства развлекательного существует частично благодаря системам, в которых они действуют. Исполнительскими искусствами занимаются в основном некоммерческие организации, управляемые профессиональными артистами; им покровительствуют влиятельные члены учредительных советов, их поддерживают по большей части спонсоры. Популярные развлекательные мероприятия, с другой стороны, поддерживаются ищущими выгоду антрепренерами и продвигаются исключительно рыночными методами через рыночную инфраструктуру. Однако различия между высоким искусством и популярной культурой велики главным образом в умах их поклонников, которые придают значение не столько природе самого искусства, сколько социальному статусу, приобретаемому благодаря участию в том или ином мероприятии».
Как однажды предсказал Алексис де Токвиль, «демократические нации будут по привычке предпочитать полезное прекрасному и будут требовать, чтобы прекрасное было полезным».
Как далека наша российская литературная современность от напророченных Токвилем привычек, далека от прекрасного, равно как и полезного. Журнал «Афиша», подводя итоги 2000-х, провел мотивный анализ наиболее популярных романов десятилетия. Оказалось, семантическое поле 2000-х определяют следующие понятия: страх, пустота, тоска, смерть, бессмысленность, дерьмо, молчание, ненависть, туман.
Эти книжки писались по горячим следам живой реальности, авторы придерживались правды жизни или фантазировали, насыщали тексты важными и ненужными деталями очевидческих свидетельств, постмодернистски цитировали или, как могли, сохраняли самобытность, авторы писали книги, которые если и имели какую-нибудь ценность, то только в качестве документальных фотографий страха, пустоты, тоски…
А классика продолжает работать на современность. Она всегда работала на всех нас. Она до сих пор исправно трудится, только мы сделали его свадебным генералом на юбилеях, угрозой для двоечников, пугалом для обывателя. Главное условие нашего выживания и торжествования – это понимание, что мы должны помочь классике работать.
РЕЧЬ НА ЛЕСТНИЦЕ
О МОДУЛЯЦИЯХ ГОЛОСОВ СПЕЦИАЛИСТОВ
Вообще, настоящий специалист – в чем бы он ни специализировался – это не какой-нибудь агитатор и трибун: «Стройте мосты – объединяйте Россию!», «Тушите пожары – спасите леса России!», «Спасите Пушкина – наши сердца в опасности!»
Настоящий специалист, а тем более в гуманитарной области, подобен демиургу, он не трибун, он – мудрый демиург, парящий над пошлым миром с величайшим достоинством и невозмутимостью. Но достаточно чуть затронуть область его профессиональных интересов, он становится капризным Ноем. Стоит он перед ковчегом и брезгливо отбирает пассажиров: эта идея красивенькая – проходи, а эта чумазая – сначала отмойся, а потом в очередь на общих основаниях. Словом, никакой презумпции невиновности у идей и предложений.
Модуляции голосов специалистов свидетельствуют о непременной готовности к самопожертвованию, что подтверждается модуляциями голосов специалистов.
А время, мы и культура с каждым днем идем под уклон. Мы распространяемся о своих геройских подвигах во имя искусства, хвалимся, как классно умеем целоваться с томиком Лермонтова, а в доказательство даем пощупать свои бицепсы. Или похвалимся новой шмоткой. Или вызывающей губной помадой.
Помимо профессиональной должна же быть еще социально прогрессивная, культурно критическая, нонконформистская позиция. Она перформативна – о, кстати, классное слово, нужно как-нибудь его использовать.
Что же, используем.
Она перформативна, но без нее не удастся жить.
Так говорил Заратустра, Путешествуя на край ночи…
Мне также очень нравятся нищие духом: они способствуют сну.
Ф. Ницше, Так говорил Заратустра
Он занимается практическим осуществлением самоновейшей теории профессора Баритона о развитии маленьких дебилов с помощью кино. Крупный вклад в изучение подсознательного. В городе только и разговора что о Баритоне. Его метод в моде.
Л.-Ф. Селин, Путешествие на край ночи
Поистине, трудно доказать всякое бытие и трудно заставить его вещать.
Ф. Ницше, Так говорил Заратустра
Я наконец стал владельцем луны, деревни, беспредельного страха.
Л.-Ф. Селин, Путешествие на край ночи
Орудием твоего тела является также твой маленький разум, брат мой.
Ф. Ницше, Так говорил Заратустра
Первым, кто научил меня в жизни думать, по-настоящему думать о нужных вещах и на собственный лад, был, конечно, майор Укуссон, это рыло, этот палач.
Л.-Ф. Селин, Путешествие на край ночи
Воздух разреженный и чистый, опасность близкая и дух, полный радостной злобы, – все это хорошо идет одно к другому.
Ф. Ницше, Так говорил Заратустра
Однако по большей части наш двор, особенно летом, представлял собой зрелище заурядных пакостей, гудя от разносимых эхом угроз, ударов, падений и невнятной брани.
Л.-Ф. Селин, Путешествие на край ночи
Русский язык в городах с двумя «ы»
РЕЧЬ ДЛЯ ЛИФТА
О ВЕЛИКОМ И МОГУЧЕМ: УЖАС РУСИЧКИ
По подсчетам непонятно каких специалистов, двенадцать метров – такова будет сторона куба, состоящего из чистого золота, если сплавить в один слиток желтый металл, хранящийся во всех центробанках мира.
Для чего эта информация? Пожалуй, ни для чего. Хотя нет… Вот для чего. Для измерения масштабов Пушкина в объемах нашего самосознания.
Поговорим о святом – о русском языке. Сколько благоглупостей говорено о том, что он в опасности. Сколько прозвучало призывов мобилизовать все силы на борьбу с его пренебрегателями.
У нас в стране каждый имеет собственное представление о воспитании детей, футболе, Боге, справедливости, русском языке и правде, причем представления самые незамысловатые. А когда дело касается жизни каждого из нас, раздается истошный крик отчаяния и непонимания. А вот когда речь заходит о виноватых, тотчас обнаруживается тысяча злоумышленников.
Несколько лет назад в Сыктывкаре некий предприниматель-оптимист открыл магазин интеллектуальной литературы. Некоторые горожане долго смеялись: бессмысленно продавать в городе с двумя «ы» умные книжки.
Кстати, эти некоторые оказались правы.
Грустно, что даже в слове Москва ощущается присутствие не одного десятка «ы».
Про okumak and biligsayar
Причин небрежения русским литературным языком наберется с полтысячи. Во-первых, на то он литературный язык, чтобы на нем писать, а не говорить. Набокова как-то спросили: какое влияние оказывает литература на реальную жизнь? Никакого – был ответ.
В-десятых, язык расширяется за счет заимствований, связанных с развитием коммуникационной сферы. Появляются новые слова, которым невозможно подобрать русский аналог. К примеру, почти непереводимый гаджет или кидалт, обозначающий людей, не утративших с возрастом способности играть.
Вряд ли кто-нибудь из радетелей русского языка сможет подобрать отечественный синоним слову «эгосфер». А это не что иное, как поиск информации о себе в сети.