– Сам ты волшебный! – огрызнулся Александр, изрядно утомившийся за день от нескончаемых видений, и, медленно перебирая ногами, направился к дому.
Вечерело.
В гостиной уже кипел самовар и стыли пирожки. Поэт сел за стол рядом с открытым окном и, подперев кулаком подбородок, как в детстве засмотрелся на струю кипятка, что медленно наполняла его стакан.
Мышка отодвинула крышку сахарницы и спросила:
– Вам один кусочек или два?
– Два, – машинально ответил Пушкин. – Спасибо!
Мышка не ожидала слов благодарности от странного, как ей вначале показалось, барина, и подумала, что жизнь налаживается, несмотря на увеличение количества жильцов в доме. Наверняка всё, что сейчас происходит, – к лучшему.
Тонкими длинными пальцами Александр аристократично держал чайную ложку, помешивая чай в стакане. Поэт задумчиво разглядывал, как крупинки сахара растворяются в горячем напитке, изменяя его видимыми сладкими разводами. Ложка в стакане двигалась в унисон тиканью настенных часов, из которых в какой-то момент значительно прозвучало восемь «ку-ку».
Няня поправила лампадку, заботливо накинула плед на плечи поэта и присела с ним рядом. Она решила не нарушать тишины разговором, лишь застучала спицами, принявшись за вязание.
Кот прыгнул рядом с Няней на сундук, несколько раз с ленивым мурчанием коснулся лапой двигающего клубка ниток и тут же задремал.
Состояние вечерней уютной неги разлилось в воздухе как приглашение тому, кто готов уснуть следующим.
Пушкин поднял глаза от стакана и посмотрел на мерцание лампадки. Ее свет мягко освещал лик Христа, и поэт не увидел в нём укоризны, осуждения и какой-то излишней строгости, отчего в душе окончательно поселилось спокойствие с нотками умиротворения и тихой радости.
– Аа-аа, – пропел ветер, заглянув в открытое окно.
Пушкин встрепенулся и взволнованно посмотрел по сторонам.
Няня, Кот и Мышка уже дремали, посапывая, почмокивая и похрапывая, там же, где их настигла сонная нега.
«Послышалось», – подумал поэт.
Вдруг снова до боли знакомый женский голос вдалеке пропел знакомую ему мелодию:
– Ааааа-аа-аа…
Голос будоражил мысли и рождал в сознании поэта, казалось, на век потерянный прекрасный образ графини Воронцовой.
– Она здесь! Приехала! – сердце Александра тревожно застучало и сбилось с восстановленного с таким трудом ритма, переполнившись нахлынувшим на него чувством.
Поэт, забыв об усталости, вскочил как мальчишка, скинул плед и махнул через окно. Его ноги погрузились в клумбу, раздавив под собой сочные стебли распустившихся цветов.
«Ах, да!» – наскоро собрав букет, он побежал по ночной дороге в ту сторону, куда указывали ему звёзды и звуки удаляющейся песни.
Голос, словно невидимая кисть художника, рисовал в воображении поэта любимый профиль, слегка вздёрнутый носик графини, её широко распахнутые глаза и чёрные локоны, чуть растрёпанные лёгким ветром.
Непрекращающееся стрекотанье сверчков подгоняло и без того изо всех сил бегущего поэта. «Торопись! Берегись!» – будто бы твердили они. Светлячки подсвечивали ему дорогу, отчего она стала похожа на трассу для взлетающего ночью самолёта.
«Беги! Беги!» – слышалось Александру отовсюду, и он ускорялся, размашисто помогая движению руками, и разноцветные лепестки, падая из букета, покрывали его следы.
Так поэт добежал до озера, сам не понимая, как он снова здесь оказался.
Призывный голос растворился над гладью воды так же внезапно, как и появился. Только комариный писк назойливо лез в лицо, желая затихнуть где-то на носу или под глазом.
Александр автоматически замахал руками, прогоняя комаров, и окончательно превратил остатки букета в подобие лысого веника. Поэт посмотрел на него с такой печалью, словно этот сломанный букет олицетворял его потерянную любовь. Отбросив остатки цветов в сторону, он присел на землю, обняв колени, затем устало вздохнул и устремил взгляд на чёрную гладь озера.
«Бульк!» – что-то сверкнуло серебром в воздухе, и потревоженная тёмная вода разошлась многочисленными кругами.
«Рыбка!» – воодушевился поэт и с азартом рыбака подскочил на ноги. Ему очень хотелось увидеть её ещё раз, но круги на воде исчезли, а на их месте вдруг проявилось отражение женского лица на фоне полной Луны.
Александр поднял взгляд наверх и уже не смог отвести его от прекрасной девы.
Она сидела на одном из нависших над водой стволов раскидистой берёзы, в лёгком ситцевом платье и венке из полевых цветов.
Пушкин, не мешкая и не заставляя даму ждать, с французским изяществом забрался на дерево. Он даже не задумался о том, что здесь делает ночью эта красавица, и без доли сомнения уселся с ней рядом.
Она звонко и заразительно засмеялась, бесследно разогнав его тоску, затем, неожиданно затихнув, внимательно посмотрела на поэта, глубоко заглянув в его глаза.
Быстрым движением руки незнакомка украсила чёрный цилиндр цветком белой лилии – символом чистоты, надежды и верности. Дыхание поэта замерло, ему вдруг показалось, что рядом с ним сидит именно она – его графиня Воронцова. Задумчиво повернувшись в сторону Луны, дева протянула перед собой ладонь. Взгляд поэта последовал за этим жестом и, глядя сквозь её тонкие пальцы, указывавшие куда-то в даль, он почувствовал безграничную любовь и к этой прекрасной природе, и к месту под названием «Михайловское».
Казалось, время почти остановилось, когда Александр вновь увидел перед собой силуэт Воронцовой. Обезумев от любви, он страстно поцеловал девицу в губы.
– Хам! – вскрикнула она, отвесив поэту пощёчину сверкнувшим серебристой чешуёй хвостом, и нырнула в озеро. Александр, потеряв равновесие, с криком «Ру-сал-ка!» упал вслед за ней…
…На рассвете громко пропели петухи. Пушкин, проснувшись с необычной для себя утренней бодростью, быстро скинул одеяло, при этом сладко дремавший на животе поэта Кот резко отпрыгнул в сторону.
– Напарил себе на голову! – недовольно произнёс он. Александр вскользь извинился и выбежал во двор.
– Ишь, вежливый ка… – не успел Кот договорить последнее слово, как петух, вышагивавший по двору, схватился за то место, где только что у него был хвост, и возмущённо прокричал:
– Ко-ко-ой!
Александр с необузданным восторгом, окрылённый вновь посетившим его вдохновением, нёс перед собой мгновение назад добытое в схватке с петухом идеальное перо. Оно казалось поэту военным трофеем, рассказывающем о смертельных битвах и геройских подвигах на чужбине.
В очередной раз споткнувшись о Кота и ничего не замечая вокруг, Александр сел за письменный стол. Мышка предугадала его желание и открыла крышку чернильницы.
Поэт посмотрел на подоконник, где лежал цилиндр, украшенный белоснежной лилией. Воспоминания превратились в слова и со звуком скрипящего по бумаге пера поочерёдно начали собираться в строки. Поэт даже не заметил, как заботливые руки Няни тихонько поставили чай на край стола, как исчезла пара пятен от случайно капнувших на пол чернил. Не видел он и то, как Кот, Няня и Мышка, стоя в дверях его комнаты, дружно переглянулись, вздохнули и обменялись счастливыми улыбками.
…Прощай же, море! Не забуду
Твоей торжественной красы
И долго, долго слышать буду
Твой гул в вечерние часы.
В леса, в пустыни молчаливы
Перенесу, тобою полн,
Твои скалы, твои заливы,
И блеск, и тень, и говор волн.