любым[234].
Недописанная глава «Путешествие Онегина» осталась половинчатой, ибо автор не решил, где и как все-таки его герой путешествовал. Заграницу поэту увидеть так и не довелось; описывать красоты Европы без личного впечатления – получилось бы нечто вторичное. В результате, как доказал еще Набоков, Онегин беспросветно долго едет из своего имения в срединной России на юг, в Одессу, которую Пушкин знал. Онегин попал к Татьяне, как Чацкий, с корабля на бал, но не было ни корабля, ни дальнего путешествия. И именно это, возможно, привело Пушкина в Болдине к мысли выкинуть главу «Путешествие Онегина» вообще, чтобы быстрее закончить роман. Осталось завязать последний узел.
Завершая многолетний труд перед свадьбой (будет ли время продолжать?), поэт в который раз примеривает разные варианты брачных отношений героев, как часто у него, вольно или невольно соотнося их с личной ситуацией. Биографические параллели усматриваются во многих плоскостях. Опыт Онегина в «науке страсти нежной» не помогает ему в отношениях с Татьяной, как отмечал пушкинист[235]. А разве не такая же проблема была у живого поэта? Онегин в Татьяну «как дитя, влюблен» тогда же и так же, как Пушкин в Наталью. Неужто опытный ловелас Пушкин не может вскружить голову девочке? Но таково реальное состояние поглупевшего перед последней невестой поэта, который чувствовал себя мальчиком-неумейкой. Последовательность его (и Пушкина) душевных состояний: влюбленность – кажущаяся неприступность («запретный плод») – растерянность – неуверенность в себе – смена привычного флирта на серьезность намерений.
Тертый калач, Пушкин не может не понимать, что его реальная избранница далека, если не противоположна выработанным им параметрам. Но он влюблен и закрывает глаза, он старается убедить самого себя и всех на свете, что это не имеет значения, что противоречия между созданной моделью и реальной кандидатурой вовсе нет.
Мужья для самого поэта никогда не были помехой, и ханжой он не был. В романе появившийся у Татьяны супруг также не является препятствием Онегину. Но в этот момент прочность брака, супружеская верность жениху Пушкину представляется едва ли не важнее любви, чего он, пожалуй, ни за что не высказал бы всерьез ни раньше, ни некоторое время спустя после свадьбы.
Вообще-то едва Пушкин выдал Татьяну замуж, практически перед автором остается не любое окончание, а только два пути решения сюжета: Татьяна уходит от генерала к Онегину (победа любви над долгом и общественным мнением) или – Татьяна говорит «нет» (победа морали над чувством, незыблемость и торжество брака, крепость семейных уз). Правда, есть еще запасная, третья развязка через смерть, но об этом чуть позже. Пока же уточним опять, что это не для Пушкина, а для нас видятся две развязки сюжета «Евгения Онегина».
Для жениха-автора, ищущего семейного пристанища и только что вырвавшего у будущей тещи согласие невесты на брак, уход любимой героини от мужа к любовнику вряд ли уместен: «Была бы верная супруга и добродетельная мать», – вот что ему и всем нам в подобной ситуации надо. По меньшей мере странным выглядело бы наставлять сейчас главную героиню стать неверной супругу. Восторгаться неверностью мужу и счастьем развода накануне собственной женитьбы и в начале семейной жизни, согласитесь, нелогично. Неприемлемость развода в конце «Евгения Онегина» определялась не столько правдоподобностью сюжета, сколько настроем Пушкина в его конкретных обстоятельствах; альтернатива ему лично была в то время ни к чему. Вот почему посягатель на прочность брака Онегин наказывается. Пушкин теперь почти издевается над своим добрым приятелем: «Онегин сохнет…» и т. д.
Пушкин делится секретом: «Вообрази, какую шутку выкинула со мной Татьяна: замуж вышла». Толстой пересказывает: «Моя Татьяна поразила меня, – говорил Пушкин, – она отказала Онегину. Я этого совсем не ожидал…»[236]. Разумеется, тут игра, но важна степень произвола писателя. Он сгибает характер Татьяны; не она с ним, а он, автор, с ней выкинул шутку: Татьяна подавляет в себе любовь к Онегину.
Конечно, писать должно, как поэт сам заявил, «по законам, им (художником. – Ю.Д.) самим над собою признанным». Но, добавим, и нам, читателям, не запрещено иметь свои законы восприятия. Резкий финальный отказ говорит о Татьяне не меньше, чем все долгое описание ее жизни. Мережковский, например, весьма жестко определяет ее чувство: да, Татьяна любит Онегина, но эта любовь стерильна, она по сути мертва[237]. Если так, то ее решение вполне прагматично.
А нынче! – что к моим ногам
Вас привело? какая малость!
Как с вашим сердцем и умом
Быть чувства мелкого рабом?
Итак, любовь – некая малость, не нужная ни сердцу и ни уму. Татьяна стыдит Онегина, иронизирует, издевается над ним. Сергей Булгаков вспоминает: «Мне рассказывал Л.Н. Толстой (в одну из немногих наших встреч) со слов какой-то современницы Пушкина, как он хвалился своей Татьяной, что она хорошо отделала Онегина. В этом рассказе одного великого мастера о другом обнаруживается вся непосредственность творческого гения»[238].
Переводя это на современный лексикон, Клейтон пишет: «Татьяна – инструмент для его (Онегина. – Ю.Д.) наказания». И еще: «Психологический уровень увязан с глубокой структурой сюжета, в котором она – инструмент судьбы». Добавим от себя, продолжая эту мысль в феминистском ключе: Татьяна наказывает Евгения за то, что не женился на ней вовремя. Она рассчитывается с Онегиным от имени многих женщин, которых он оставил. Сюда включен и расчет от имени сестры Ольги за убийство Ленского, если хотите, месть. Мстительная Татьяна – это вовсе не такая уж идеальная женщина, как писано в хрестоматиях.
Но если «нет» Татьяны твердое, как камень, то ее мораль под вопросом. Прикидываться, что любишь, и жить с нелюбимым, обожая старую пассию, или не прикидываться, но тем не менее жить с одним, а любить другого, – что в одном случае, что в другом – какой тут ореол святости? То и другое часто встречается в жизни, но глубоко безнравственно. В таком контексте своеобразно смотрится идеал, провозглашенный Достоевским. Звучит он и в формуле Аполлона Григорьева: пушкинская Татьяна «является нашей русскою мерою чувств…»[239].
Некоторые более современные «патриотические» прочтения главной героини Пушкина еще более идеалистичны: Татьяна – миф, в котором чувство меры в оценке ее вообще исчезает: «Татьяна – учредительница, основоположница какой-то новой морали, невидимое окружающим, то есть ими не узнанное чудо», – пишет В.Турбин. И чуть ниже: «Пользуясь выражением, которое ныне стало расхожим, Татьяна – обыкновенное чудо»[240].
Но позвольте, тот простой факт, что Татьяна нисколько не сопротивлялась, когда ее везли на ярмарку невест, спокойно приняла брак по расчету, при этом все еще любя другого (смотри конец седьмой главы), – факт этот никак не говорит в ее пользу. Она отказывает Онегину вовсе не потому, что верна мужу, а потому что по натуре расчетлива.
Скептические голоса в оценке Татьяны в российско-советской литературе традиционно отсутствовали, да и в западной малочисленны. Исключение – В. Шкловский, который задумывался над вопросом, не пародия ли это в духе Лоренса Стерна. Действительно Пушкин рыдал или он шутил[241]? Вслед за Набоковым Майкл Катс называет традиционный подход «стандартным советским комментарием к роману, твердящим основную тему». Никакой особой русской святости, считает он, в Татьяне нет: модель ее дидактического поведения взята в западной литературе, а именно в романах Ричардсона[242]. Ирреальность Татьяны отмечал Хаев: «Татьяна предстает в финале романа как носительница высшей нравственности, свойственной идиллическому человеку»[243]. Американская славистка Керол Эмерсон замечает, что ее статья «вызвана удивлением и даже раздражением, которое во мне вызывает культ пушкинской Татьяны»[244]. К концу романа, в сущности, звучат феминистское сознание победы на мужчиной, торжество от того, что он больше не нужен. Она получает удовольствие от отказа. Татьянино «нет», считает известный американский фрейдист, есть мазохизм[245].
Почему же весьма средняя, плохо воспитанная девушка стала на полтора столетия моделью положительной героини для поколений русских девочек? Мифологическая идеальная жена, олицетворяющая половину населения России, заполнила соответствующую нишу в идеологической доктрине. Но поскольку реальные российские женщины и раньше, и сегодня значительно умнее и обаятельнее Татьяны, умеют более изощренно понравиться мужчине и при этом самостоятельны, то следует признать, что этого искусства они достигли вопреки вдалбливавшейся им с детства модели.
Развод как шаг к счастью
Проблема треугольника решается без затей в написанном одновременно с окончанием «Евгения Онегина» стихотворении, оставшемся при жизни Пушкина неопубликованным. В нем красавица-испанка, а перед ней двое влюбленных рыцарей. Оба предлагают ей демократическим путем, без конфликта, выбрать любимого:
«Кто, реши, любим тобою?» —
Оба деве говорят
И с надеждой молодою
В очи прямо ей глядят.
Подтекст восьмой главы романа, в отличие от этих стихов, представляется весьма значительным. Между простодушной и от этого чрезмерно искренней провинциальной девицей, объяснившейся Онегину в любви, и весьма прагматичной княгиней, блистающей в свете («я богата и знатна»), описанной в восьмой главе, пролегла солидная дистанция. Какие варианты Татьяна, женщина зрелая и поумневшая, терзаясь перед решающим диалогом с Онегиным, тайно проигрывала вечером, а может, и бессонной ночью, лежа в постели рядом с постылым мужем? Очевидно, вариантов для выбора перед ней немного, но они есть.