Если собрать все горячие споры по поводу стихотворения «К Чаадаеву», окажется, что за полтора столетия накопился том полемических статей. Была у нас мысль в силу важности темы издать такую книгу, включив в нее всех спорщиков. Жаль, что идея не осуществилась. Строки эти, хотя и не напечатанные, многим были знакомы еще при жизни Пушкина, а власти интересовались ими всегда. «К Чаадаеву», как нам кажется, есть отражение всей кухни, в которой умнейшего поэта России готовили для нужд властей предержащих. Гением выгодно манипулировать: большой писатель – в какой-то мере энциклопедист, и элементы интереса к чему угодно можно найти если не в изданном, то в рукописях или пометках на книгах домашней библиотеки. А если не находится – интерпретировать имеющееся.
Правители, партии, социальные движения всегда стремились, а сегодня удесятеряют усилия, чтобы сделать Пушкина единомышленником, использовать авторитет писателя в своих политических, культурных, религиозных целях, опереться на его плечо. Понятно, что до Октября 1917 года значение этого стихотворения замалчивалось, а после, наоборот, взяли его на вооружение. До недавнего времени «К Чаадаеву» являлось одной из основных опорных точек советской концепции о Пушкине, провозвестнике того, что произошло сто лет спустя, то есть Октябрьской революции. На Всесоюзном радио были два списка: запрещенные к исполнению стихи Пушкина и – обязательные, среди которых на первом месте стояло «Любви, надежды, тихой славы…». Поскольку теперь Пушкина энергично приспосабливают к новому времени, не исключено: трактовка сего стиха вот-вот будет в пушкинистике меняться опять.
Как же обстоит дело с авторством стихотворения «К Чаадаеву»? Обратимся к истокам. В списках, скопированных неизвестными лицами, имеется не менее десяти разных его названий: «Послание ***», «Послание к Чаадаеву», «Чедаеву», «Послание к Дельвигу», «К Дельвигу», «К N…», «К N.N.», название по первой строке «Любви, надежды, тихой славы» и просто без названия. Фамилия Чаадаева писалась в разных вариантах, Пушкин писал «Чедаев». Знакомый нам заголовок «К Чаадаеву» надписал после смерти поэта Анненков. В первой публикации стихотворения, состоявшейся, подчеркнем, при жизни Пушкина (Петербург, 1827, без названия) было только четыре строки. Михаил Александрович Бестужев-Рюмин, известный тогда журналист, издатель и, добавим, известный выпивоха, напечатал их в своем альманахе «Сириус»:
Нетерпеливою душой
Я жду, с томленьем упованья,
Как ждет любовник молодой
Минуты верного свиданья.
Под стихотворением он обратился к читателю: «Не думай, чтоб я сделался и стихотворцем, если в сих прекрасных стихах П. заменен мною роковой заветный стих собственным, незначащим. Это только для рифмы». Никто не отреагировал на публикацию, включая Пушкина, но нам ясно, что не случайно издатель написал: «роковой заветный стих». В то время в руках Бестужева-Рюмина находился весь текст, который он «смягчил»: сразу после событий декабря 1825 года нечего было и думать опубликовать стихи полностью. Он заменил строчку «Минуты вольности святой» на «Подруги, сердцу дорогой», но цензура, видимо, и такое не пропустила. Вот почему в комментарии Бестужева-Рюмина осталась фраза о замене рокового стиха. Вернулся издатель к этому намерению два годя спустя.
В его же «Северной звезде» (1829) под названием «К N.N.» опубликованы семь стихотворений с благодарностью некоему An за доставку стихов в редакцию. По-видимому, An означает Апопуте. Но придумано, согласитесь, хитро: по-русски это может означать также сокращенную подпись Пушкина, – ведь публика знала, что он много печатался под инициалами А.П. В этой второй публикации было четырнадцать строк: «Под гнетом власти роковой», «Отчизны внемлем призыванье», а также последние пять строк, начинающиеся с «Товарищ, верь…», отсутствуют.
Возможно, именно из-за странной подписи An, намекающей на точное авторство, публикация вызвала резкую реакцию Пушкина. Сохранился пушкинский черновик письма в неведомую нам редакцию: «Неуважение к литературной собственности сделалось так у нас обыкновенно… В числе пьес, доставленных г-ном An., некоторые принадлежат мне в самом деле; другие мне вовсе неизвестны». Конкретно про строки, нас интересующие, ничего не сказано. Был ли послан протест, мы не знаем, однако точно, что в печати он появился через полвека. К анализу возмущенного письма поэта мы еще вернемся, а пока отметим нравы российской журналистики пушкинского времени. По поводу пиратских способов издания писалось в газете «Молва» (может, то был ее редактор Николай Надеждин?): «Без позволения сочинителей, не зная не только грамматики – грамоты… у нас всякий уродует, перепечатывая произведения лучших наших писателей, и даже приписывает им то, чего они никогда не писывали»[320].
Пират-публикатор Бестужев-Рюмин не угомонился и, возможно, задетый протестом Пушкина, публикует фельетон, в котором высмеивает традицию дружеских стихов, писавшихся в кругу Пушкина, называя этот круг «Обществом друзей взаимного восхваления»: «Почетные члены сего блистательного общества пишут беспрестанно друг к другу послания, в которых истощаются во взаимных похвалах»[321]. Пушкин не спускал обид и сочиняет сатирические сценки под названием «Альманашник». В них Бестужев-Рюмин изображен под именем графомана Бесстыдина. «Альманашник» при жизни Пушкина тоже опубликован не был, однако приятель Пушкина Орест Сомов в «Северных цветах» высказался: «Подписанные An /стихи/ (которых подлинный сочинитель вовсе не назначал в «Северную звезду»)… здесь загромождены вялыми произведениями самого издателя…»[322]. Именно тогда появился термин, вполне актуальный и сегодня: парнасская макулатура.
Рылеев или все-таки Пушкин?
Написал Пушкин приписываемое ему стихотворение или нет, на этот счет сомнения существовали всегда. Приятельница поэта Александра Смирнова-Россет в своей автобиографии, ссылаясь на его друга дипломата Николая Киселева, рассказывает, как Пушкин прочитал три последние строчки стихотворения, начиная с «Россия вспрянет ото сна», заявив: «И эти стихи не мои». После чего добавил: «Сумасшедшие, разве такая махина, как Россия, может жить без самодержавия?» В комментарии поясняется: «Естественно, что Пушкин не хотел раскрывать свое авторство…»[323]. Причина толкуется как необходимая конспирация поэта-борца, чуть ли не террориста.
Впервые опасное слово «самовластья» в 20-й строке появилось в печати только в 1901 году в книге К.С. Кузьминского «Пушкин, его публицистическая и журнальная деятельность» и прошло незамеченным, ибо запретность тематики отпала. После 1917 года комментарии становятся агрессивными. Выражение «обломки самовластья» однозначно толкуется с тех пор как разрушение, свержение власти царя, революция. Юлий Оксман полагал, что в послании «К Чаадаеву» содержится даже намек на вынашиваемые Пушкиным планы личного участия в убийстве Александра I. А ведь в стихотворении «Деревня» Пушкин писал иное: «Рабство, падшее по манию царя», и это стихотворение одобрил сам Александр I.
Декабристы на допросах охотно называли данные стихи пушкинскими, но сие также недостаточное доказательство. Даже умнейшие из декабристов (Н. Тургенев, М. Орлов, Н. Муравьев, М. Лунин) рассматривали литературу в качестве средства пропаганды своих идей, и Пушкин-горлан был им нужен. Однако мог ли он вписать себя в список лидеров бунта («напишут наши имена»), о подготовке которого на самом деле и не знал?
В копиях стихов, переписанных разными лицами, данное стихотворение можно найти под именами других авторов: Антона Дельвига и Кондратия Рылеева. Тяжелый стих, поэтическая манера и темы барона Дельвига, который вообще отрицательно относился к политике, а если и говорил о ней, то за бутылкой шампанского, – все это делает его авторство столь сомнительным, что от этой мысли приходится отказаться.
Рылеев, имя которого также имеется в списках под этими стихами, действительно был одним из пяти руководителей неудавшейся попытки переворота 1825 года, приговоренных к смертной казни. Строки звучат: «Товарищ, верь…». Но существуют и другие начала: «Бестужев, верь…» и «Чедаев, верь…». Если считать вероятным авторство Рылеева, то логично предположить, что он обращался в стихе к своему соратнику Михаилу Павловичу Бестужеву-Рюмину, который действительно был одним из лидеров, позже повешенных вместе с Рылеевым. Кстати, Рылеев писал и другие послания к Бестужеву.
Разница между Пушкиным и Рылеевым огромна. Пушкин многоплановый, его друзья в это время —
…рыцари лихие
Любви, свободы и вина.
А Рылееву не до любви и не до вина:
Любовь никак нейдет на ум:
Увы! Моя отчизна страждет.
Душа в волненьи тяжких дум
Теперь одной свободы жаждет[324].
Косвенные стилистические особенности поэзии Рылеева также можно обнаружить в стихотворении. Это его часто употребляемые слова: отчизна, роковая власть, гнет, честь (как долг сознательного гражданина перед народом). Есть в стихотворении «К Чаадаеву» строка, которая целиком наличествует в поэме Рылеева «Войнаровский» (1825): «Под гнетом власти роковой». Кем из них она заимствована? Такие случаи и у Пушкина по рассеянности гения имели место, например, «Мой дядя самых честных правил» – вариация крыловского «Осел был самых честных правил», а «Гений чистой красоты» – изобретение Жуковского.
Первым пушкинистом, который поставил вопрос о данном авторстве научно, был Модест Гофман. Он сделал сообщение в Пушкинском обществе в 1916 году, был редактором полного собрания сочинений Пушкина в 1917-м. События тех лет: мировая война и русская революция – отодвинули продолжение дискуссии. Гофман написал книгу: «Первая глава науки о Пушкине» (Петроград, 1922). В августе 1924 года в Коктебеле, в Крыму, сообщение, сделанное еще раз Гофманом, обсудили два поэта (оба авторитетные литературные критики): Максимилиан Волошин и Валерий Брюсов. Оба согласились с Гофманом, что Пушкин послания «К Чаадаеву» не сочинял.