1991
Пушкин, Сталин и другие поэты
Александр Сергеевич настолько популярен в России, что образованный человек знает поэта, его жену, друзей и врагов чуть ли не лучше, чем своих собственных жену, друзей и врагов, а возможно, и самого себя. Семейная трагедия классика давно стала нашей личной трагедией. Важность пушкинской фигуры для русской культуры привела к тому, что вот уже более полутора веков поэта используют в интересах не столько литературных, сколько политических. Пушкин давно на небе. А власти, партии, течения то и дело узурпируют право быть его толкователями на земле. Историческая трагедия Пушкина в том, что его превратили в идола, которому поклоняются, в икону, в монументы, в названия городов, улиц, библиотек, пароходов, причем реальный Пушкин плотно покрылся наслоениями грима. Другими словами, икона множество раз подменялась, сохраняя то же славное имя.
Разные роли пришлось играть Пушкину после смерти. Его объявляли то индивидуалистом, то коллективистом, то русским шеллингианцем, эпикурейцем или представителем школы натурфилософии, то истинным христианином или воинствующим атеистом, то масоном, то демократом, то монархистом. А еще – идеалистом, материалистом и даже историческим материалистом. Список (со ссылками на соответствующие труды) можно продолжить. По выражению Аполлона Григорьева, «Пушкин – это наше все». Или, как сказал о Пушкине Горький, «он у нас начало всех начал». Но один псалом дружно пелся властями всегда: Пушкин – олицетворение всемогущего русского духа, символ великой, единой и неделимой России, государственный поэт № 1.
Разумеется, такая фигура оказалась привлекательной для товарищей, пришедших к власти в 1917 году. Нигилистические призывы вроде «сбросим Пушкина с парохода современности» работали против самой новой власти, поэтому русских классиков стали сортировать по принципу полезности. Перед вербовкой на службу коммунизму дворянин Пушкин прошел чистку. Народный комиссар просвещения Анатолий Луначарский, богоискатель, марксист, бюрократ, дипломат и графоман, заявил, что «экзамен огненного порога, отделяющего буржуазный мир от первого периода мира социалистического, Пушкин безусловно выдержал и, по нашему мнению, выдержит до конца». И – «пока нам нужны помощники», – признался нарком, – Пушкину надлежит остаться «учителем пролетариев и крестьян»[390].
Еще Ленин, как известно, сконструировал модель русской революции в виде лестницы из трех ступеней: внизу толпились декабристы (которых, кстати, как теперь подсчитано, было 337 человек), а вверху, завершая прогресс человечества, – большевики, число которых во время революции было, конечно, больше числа декабристов, но, по понятным причинам, скрывалось, преувеличивалось, и точного мы до сих пор не знаем. После колебаний и чистки Пушкину был выдан мандат представителя того освободительного движения, которое неуклонно вело к светлому будущему, то есть к Советскому государству. В какой-то момент Пушкину повезло меньше, чем Белинскому, который попросту был приравнен к партаппарату. «В наше время Белинский был бы не последним членом Политбюро ЦК ВКП(б)», – заявил Луначарский[391]. Пушкин такой чести не удостоился.
Но биография и творчество Пушкина подгоняются под политическую доктрину. В Петербурге и Кишиневе молодой поэт был знаком с декабристами и написал несколько стихотворений о свободе. Он никогда не принимал участия в их деятельности, в зрелом возрасте взгляды его менялись, революцию он называл бунтом и относился к ней отрицательно. Этот Пушкин был сделан певцом и агитатором декабристского движения, провозглашен другом декабристов, затем декабристом, а в крайних исследованиях даже революционером. Интересно перечитать, например, труд известного литературоведа В. Кирпотина о связи понятий «Пушкин» и «коммунизм»; отдельные места этой работы легко перемещаются в жанр пародии[392]. Кирпотин был в те годы заведующим сектором художественной литературы ЦК и, таким образом, участвовал в оценке полезности авторов.
Известно, что официальное признание Маяковского связано с несколькими словами Сталина, процитированными в передовой «Правды»[393]. Слова о Маяковском были взяты из письма Сталина, ответившего на письмо Лили Брик о пользе Маяковского делу революции и советской власти. Между тем, передовая в газете посвящена постановлению ЦИК об образовании Пушкинского комитета. В ней говорится, что Пушкин – создатель русского литературного языка, а этот язык стал достоянием миллионов трудящихся, и через любовь к Пушкину будет правильно воспитываться советская молодежь. Далее там говорится: «Пушкина знает и любит наша передовая молодежь. От Пушкина ведут свою родословную лучшие наши поэты. А о значении лучшего поэта нашей советской эпохи, о значении Маяковского сказал недавно товарищ Сталин: «Маяковский был и остается лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи»». И чуть ниже: «Постановление ЦИК СССР о Пушкинском комитете продолжает линию, указанную в словах товарища Сталина».
Тут все сикось-накось. Язык Пушкина стал достоянием миллионов трудящихся, а юбилей Пушкина вытекает из фразы Сталина, канонизировавшей Маяковского. Тем не менее Пушкиным, как видим, заинтересовался лучший друг писателей лично. К «историческому празднику советской культуры», то есть столетию со дня смерти поэта, с 1935 года готовилась вся страна. Пушкинская комиссия во главе с Ворошиловым и Горьким, думается, работала под личным руководством Сталина. Появились специальные работы о том, как правильно понимать и толковать поэта. «Пушкин искал то, что нашел коммунизм, – писал Кирпотин, – условия равновесия и гармонии личного начала и общественного». И дальше: «Просвещенная гуманность Пушкина вливается в социалистическую гуманность обновленного мира, как могучая река вливается в неиссякаемый океан»[394].
К 1937 году – столетию со дня пушкинской смерти, которому были целиком посвящены газеты в самый разгар массовых репрессий, когда громким чтением стихов Пушкина заглушали стоны миллионов, газеты связали поэта напрямую с Октябрьской революцией. «Пушкин целиком наш, советский, – писала «Правда», – ибо советская власть унаследовала все, что есть лучшего в народе, и сама она есть осуществление лучших чаяний народных… В конечном счете творчество Пушкина слилось с Октябрьской социалистической революцией, как река вливается в океан»[395]. Кто у кого заимствовал образы или, может быть, Кирпотин сам и сочинял оба произведения? Ответить не можем.
«Только в сталинскую эпоху, – писал критик, служивший в ЦК, А.М. Еголин, – небывалого подъема материального и культурного уровня советского общества возможно такое счастливое и глубокое радостное явление, как превращение юбилея поэта во всенародный праздник»[396]. Никогда еще смерть поэта не превращали во всенародное ликование. На улицах Москвы висели плакаты, на которых Пушкин с постамента приветствовал демонстрацию трудящихся. Ликующие граждане несли портреты Сталина, Ворошилова, Молотова и Ежова, а также транспаранты с требованиями уничтожить троцкистские банды.
Пушкин используется для русификации народов, населяющих многонациональную страну. «Пушкин пришел и к узбекам, и к таджикам… ко всем народностям, приобщенным революцией к культуре великого русского народа»[397]. Следующей ступенью канонизации Пушкина в советские святые стал 1941 год. Среди многочисленных мифов об этой войне, которые сегодня более открыто дискутируются и бывшими советскими историками, миф о Пушкине стоит особняком, и не все в нем ясно.
Обычно государственные мифы зарождаются исподволь, их признаки становятся отчетливо видны до официального провозглашения. Однако для сталинской установки насчет Пушкина (назовем условно так) можно точно указать не только год и место ее появления, но даже день и час: вечер 6 ноября 1941 года.
Речь идет, конечно же, о торжественном заседании и докладе Сталина под землей, в метро «Маяковская», в Москве. Кто предложил идею заседать между платформами, – ведь было понастроено немало бомбо– и газоубежищ? Произошло это в канун 24-й годовщины Октябрьской революции. Так ведь и осталась, между прочим, в истории эта несуразица: Октябрьская революция – в ноябре.
Вождь упомянул в докладе Пушкина один раз, но цитата определила основную задачу пушкиноведения, советской литературы и вообще всей культуры в СССР по меньшей мере на полтора десятилетия вперед. Интересно, кто сочинил для генсека манускрипт? Чтобы оценить цитату, придется проанализировать ее контекст в речи генсека. Прокручивая пленку, я слушаю его кавказский акцент, бульканье воды, когда он пьет, и мне чудится, что стакан в его руке дрожит: вождь изрядно нервничает.
В докладе Сталин размышляет о национализме. «Пока гитлеровцы занимались собиранием немецких земель… их можно было с известным основанием считать националистами». Чувствуете: национализм в довоенной Германии оценивается как нечто рациональное, ведь надо оправдать хорошие отношения с нацистами. Это понадобится вождю для оправдания национализма в России. Далее, обращению к патриотическому чувству советских людей в докладе предшествует нагнетание ненависти к лидерам Германии.
Сталин цитирует (все источники недоступны слушателям) Гитлера, Геринга, приказы немецкого командования, которые сводятся к одному: убивай русских. Солдату не нужны совесть, сердце, нервы. Уничтожь в себе жалость и сострадание. «Вот вам программа и указания лидеров гитлеровской партии и гитлеровского командования, программа и указания людей, потерявших человеческий облик и павших до уровня диких зверей».